Мне съёжиться бы биением под ребром,
Где-то под кожей, прокладывая пороли.
Под одеялами осени быть, и не сметь
Выглядывать. Они сами потом и схлынут.
Я – застекленная ртуть, безнадежная медь
Города рифм. В нем хребет безжалостно вынут.
Жадно пью кофе и скоро буду зависеть
От запаха зерен. В нем горечь – заряженный кольт,
Выстреливает: обгори, оботрись, порви сеть.
Губительная черта: осень – тысяча вольт.
Оставьте меня. Сентябрь – моя гряда.
Все давят дома и город осел в два тома.
Первые три разряда твои – ерунда,
Высоковольтки осени – точно кома.
Обрывая календари
Обрывая календари, будем падать вниз
Мы витринами. Сырость, погода… Уже пора?
И не масок уже, не прочерков. Вместо линз
Источаем моря и ежимся до утра.
Города зажимают тисками, немеют души,
Будто пулями пульс небосвода в сердца, не скрыть.
И по капле величие всё опадает в лужи.
Где летали , уже не летим, и не можем быть.
Но всё кажется это, что холод, и боль, и вой,
Бесконечны, непобедимы и велики.
Но всё кажется это, что пеплом подошвы. Стой!
Мое солнце, свети! Мое солнце, еще свети!
Январь
Всё раскатистее над мостами. Как чистый мел,
Зарывается облаками седой январь.
Не прощается минус двадцать и грубость тел,
Лучше сразу по букве раздай меня и состарь.
Лучше сразу на дно зимовать и считать слои,
Леденеюще рыться, изнашивая плавник,
Обрастая трухой и тиной. Давай, лови
На крючок! Ведь вода всё равно не прощает крик.
Только небо и снег, что разменивают свой блеск.
Ничего, и они обесценятся, спрячут лоск.
Ничего, и они потеряют свой хруст и вес,
На зрачке помещая лишь пепел сгоревших проз.
К маю вывернем свои шляпы, тюки и клеть,
Осторожно звеня мизинцами, и на том
Мы простимся, простим и не будем слабеть и млеть
На дрейфующей льдине, которая держит дом.
Моим метелям
Декабрь. Пора.
Я буду гудеть, холодеть от несносного неба.
И может быть до заснеженного утра
я буду дышать у окна из стекла и снега,
я буду летать у окна из стекла и снега,