День воина. Историческая фантазия о событиях при селе Шевардино в августе 1812 года

Сохраняя невозмутимый вид, Ольга ответила:

– Я могу написать сопроводительную записку.

– А историческая ценность?

– Точно сказать нельзя. Если бы это была рука Бонапарта, тут другое дело, однако это яркое свидетельство военной катастрофы. Скорее всего, это крик отчаявшегося человека, полное разочарование в предприятии в частности и самой жизни в целом. Могу сказать, что читая дневник, я не осталась равнодушной. Погоня за котом, каннибализм, смерть…. Само отступление французской армии из России это печальный финал всех предыдущих блистательных побед военных компаний Наполеона. Это не художественный вымысел, это жестокая правда.

– Спасибо вам, Ольга Анатольевна. Подготовьте сопроводительную записку. Я отправлю дневник с дипломатической почтой, но прежде хочу прочесть сам.

– Осилите диалект? Или может, нужна помощь? – спросила Ольга Анатольевна, поднимаясь со своего места, – Житель Лилля не всегда может понять жителя Марселя.

Принимая тетрадь в руки, Иван Тимофеевич ответил:

– Благодарствую, я немного знаю испанский. Постараюсь справиться сам.

***

Глава 1. Русское поле. Фантом

Наполеон:– Скажите, генерал, а какая дорога до Москвы короче всего?

Балашов:– К Москве ведут несколько дорог.

К примеру, Карл XII выбрал дорогу через Полтаву….

Наполеон:– Идите, генерал и передайте императору Александру,

что я вступил в Вильно не для того, что бы заключать торговые договоры.

(Диалог императора Наполеона Бонапарта и министра полиции России Балашова А. Д.)

Поле….

Сочетание гласных и согласных букв, очень удачно рисует в воображении это физическое явление местности, при этом даже передаёт особую атмосферу места, будь то снежная бесконечность или же море из налитых трав середины лета. Доводилось ли тебе, дорогой читатель бывать в тех местах, где когда-то произошли знаковые исторические события, или, обладая некоторым даром воображения можно представить, скажем, Куликовское поле или же поле темы моего сочинения расположенное недалеко от города Можайска, поле близ деревень Доронино, Семёновское, Шевардино, Утица, Татариново и Бородино. Не был я там, ни сейчас, ни тем более в то время, двести лет назад. Но в мыслях, а так же благодаря множеству изображений я нескончаемое количество раз присутствовал в том месте, бывал именно на том поле, которое хотел увидеть, не испытав разочарования. Поле, лишённое звуков технического прогресса, будь то двигающиеся машины, летящие самолёты или другие механизмы. Так кажется, что подойди с опушки леса любой человек и, перейдя просёлок замрёт в нерешительности. Надо лишь сделать шаг, словно во временной портал, а дальше ступать осторожно, не торопясь. А ведь и в самом деле, неосознанно начинаешь смотреть себе под ноги, словно боясь наступить на что-то или кого-то, с надеждой обнаружить какой-нибудь предмет из того далёкого времени. Будь то обломок штыка или пуговицу. К тому же, если явиться сюда намеренно, а не по случайности, то реальность предстанет совершенно в ином виде. Всё что может окружать человека там, есть немые свидетели…. Всё, кроме него самого. И эти свидетели, вековые деревья, холмы и курганы, да та же речка Колоча, без сомнения заслуживают уважения как современники героев тех далёких времён. Но от чего-то, так тянет прикоснуться руками к этой земле, и дышится с замиранием, и неосознанно заставляешь себя прислушиваться к этой тишине. Только в какой-то момент разорвёт округу далёкий колокольный звон монастыря. Позвонит- позвонит, да и затихнет.

Мило лукавят некоторые сочинители, жонглируя поэтическими фантазиями, утверждая, что теплая земля это от давних сражений, а холодная от скорби и уверяют, что если приложиться к земле ухом, то можно услышать…. Да ничего вы не услышите. Нет, не верю я в такие чудеса. Ведь это же очевидно, что теплая земля от солнца, а холодная от зимней стужи, а дождь с неба, всего лишь дождь. Всё как двести лет назад и нет природе дела до человеческих распрей.

Но только вот есть некая довольно странная, может даже тёмная история, что привиделся одному крестьянину из ополчения, который в числе многих, по осени 1812 года, был снаряжён для сбора погибших с Бородинского поля, солдат с того сражения. Да так привиделся, что крестьянин чуток умом-то и не тронулся, а после вернулся домой, испросил у барина вольную, а тот возьми да и дай ему что просил. Отправился мужик куда глаза глядят, оставив своё нехитрое хозяйство и могилу супружницы- матери двум своим сыновьям, пока не уткнулся в монастырские ворота. И так до конца дней своих заперся в том монастыре, наложив на себя обет молчания.

Но прежде, сидел на Бородине- поле тот крестьянин, на разбитом пушечном лафете, крепко задумавшись о чём-то, рассуждал, сам с собой, потягивая махорку:

– Ну ничего, ничего-о-о, братушки…. Это ничего, вот вы и дома. Покойно вам будет, не то, что этим, на чужбине.

Он слегка кивнул головой на отдельно сложенные тела убитых французских солдат.

– Смотри-ка и эти лежат. Всех, все-е-ех смертушка уравняла. Странно, а ведь и их жаль, бросил своих солдат Наполеон-то, здесь оставил. Ну а как, не тащить же их в свою Францию? Это, почитай, подале Киева будет. Далеко-о-о, очень далеко. Вот ведь и конями топтали и пахали ядрами, а земелька-то наша простит, всех примет, всех упокоит и своих и врагов. Рядышком ляжете да забудете свои распри и обиду.

Он поёжился от холодного ветра и поднял воротник своего тулупа, защищаясь от колючего снега. Посмотрел на лежащих солдат и произнёс:

– Вона, ты смотри, вроде как немцы что ли…, а може поляки. Форма не такая. Ну так поляки завсегда рады по России погулять, не скупились на русскую кровушку, а теперь вот тут лежат словно прощения просят. Учил ведь Спаситель, что надобно прощать обидчиков, а сам через то пострадал. Вот пришёл бы лучше тот Иисус до нас, ни кто бы в России не дал бы его в обиду, а уж тем более такую смерть как те немцы ему сотворили в Иерусалиме. Уж ходил бы ножками по нашей земле да говорил бы свои проповеди, а мы бы слушали да радовались, а так глядишь, что иноземные люди к нам не с оружием, а с добром бы ехали и послушать и поторговать.

Он улыбнулся от своих раздумий и даже, задремал, пока вдруг не окликнул его со спины некто, тихо так позвал и, тут же спросил:

– Эй, ты…. Как твоё имя?

Крестьянин вздрогнул и даже хотел привстать, но голос продолжил:

– Сиди, как сидел….

Ополченец замер.

– Так как твоё имя?

– Так эта…, Николай…, Почаев Николай Егоров сын. Мобилизован уездным дворянством…, вот….

– С кем ты сейчас говорил? Тут же нет ни кого.

Крестьянин развёл руками и ответил:

– Так вот, с покойными и говорил.

– С покойными?

– Ну да.

– Благодарные слушатели, – вздохнул за спиной некто, – Молчат и не перебивают….

– Так я больше для себя. С них-то уж какой спрос?

– А ты давно тут?

– Так я уж вторый раз…. Мы сюда сначала прибыли как раз перед баталией, да так в лесах и промаяли, не двинув с местов. А потом вместе с войском подались до Москвы, а там и до Тарутино. А уж посля, вот идём…, собираем товарищев своих и этних антихристов, Прости Господи грешную душу.

Он наложил на себя крестное знамение в надежде, что привидение исчезнет или испугается. Но после паузы к нему обратились вновь:

– А здесь чего один-то?

Уже несколько осмелев, Николай кивнул головой на сложенные тела и ответил:

– Дык, эти, значит последние остались. Много тут народа-то легло. Сначала в траншеи хоронили, что под редутами и флешами, а после вот, в овраг за курган свозим там, стало быть и жгут их, а пепел снова сюда вертается. Чудно.

Установилась пауза. Некто там за спиной крестьянина присел и тяжело вздохнув, произнес:

– Долго же вы шли сюда, однакось. Долго….

Видя, что может завязаться разговор, ополченец осторожно спросил:

– А позволь узнать, ты сам-то кто таков будешь? И смотреть на тебя нельзя….