– Поверьте, нам всем очень жаль, – попробовал произнести Данилкин, – мир не остался равнодушным.
– А вы знаете, когда передавали репортаж о пожаре, мне было почему-то всё равно, – словно не слыша, продолжил хозяин, – Представляете? Как французу мне, к моему стыду, мне было безразлично. Сгорел и поделом ему да и всей нации….
Это было неожиданное заявление.
– Мне кажется, что вот тут вы лукавите, – усомнился Иван Тимофеевич, – И позвольте вам не поверить.
Старик сжал губы и не заметной горечью в голосе заговорил:
– Эх, если бы…, если бы это было так…. Совершенно нет, господа, никакого лукавства. И вот почему. Уж пусть лучше падут все символы моей страны или сгорят как Нотр – Дамм, чем по прошествии нескольких лет, наши храмы оденут на свои купола зелёные полотнища и низвергнутся христианские реликвии. Нет, я не против сосуществования, если нравится и если так удобно, пусть одеваю паранджу или эгаль, но я против засилия и насилия. Последние три года я не выхожу из дома. Я всё ещё живу той Францией, где ценилась естественная красота женщины и мужчины, романтика отношений. Идеал женщины был совсем рядом, это ведь Париж. Это Париж времён Денёв, Англаде, Оже, Спааки и других божественных созданий. А Бордо…? И знаете, иногда мне казалось, что эти женщины некоторым образом наследницы времён пребывания русской армии в Париже и вообще во Франции. Их естественная красота сродни женщинам из России. А теперь что? Французам во Франции места уже нет. Вот к чему привела политика правительства. А может вы видели в Париже французов?
– Ну, видели нескольких, – попробовал пошутить Данилкин.
Видя укоризненные взгляды своих собеседников в сторону «шутника», месье Амальрик улыбнулся и произнёс, пытаясь разрядить обстановку:
– Хорошая шутка…. Горькая правда. Я, господа, считаю Россию единственной в Европе страной, где ещё крепки нравственные устои. По крайней мере, общество яростно сопротивляется проникновению содомских норм. Полное падение нравов…. Только в России принимают истинную историю непростых военных отношений между нашими странами в 19 веке. Этот дневник, своего рода «Война и мир», написанная свидетелем пусть и не столь гениально как это сделал незабвенный месье Толстой. Поэтому я не могу поручиться, что попади эта тетрадь в руки французских деятелей, они не начнут вымарывать страницы или пуще того, просто уничтожат дневник, посчитав его неудобным свидетелем. У вас в Европе друзей нет. А коли так, так и предавать будет некому. Я покажусь непатриотичным, но уже нет моей Франции, а Россия есть. Россия осталась.
– Надеюсь, вы понимаете, что ваши и впоследствии наши действия, некоторым образом противозаконны? – немного помолчав, спросил Алексей Анатольевич.
– Может получиться скандал, – поддержал Свинцицкий.
– Да, понимаю, – согласился хозяин, – поэтому я вынужден предпринять меры предосторожности. И уж коли вы согласитесь принять мой дар, вам так же будет необходимо позаботиться о скрытности нашего предприятия. Я уверен, что вы найдёте способ переправить дневник в Россию и там после работы специалистов, он займёт достойное место.
– Однако помимо исторической оценки, нужно юридическое решение, – осторожно предположила Лилия Петровна.
– Мадам, да при таком государственном аппарате как КГБ, мне кажется, что с этим не будет проблем.
– Да уж, КГБ…. Только это теперь ФСБ, – наверно более себе произнёс Андронов, – И мы не в России.
Хозяин оглядел своих гостей и горько улыбнувшись, заключил:
– КГБ есть везде и не пытайтесь меня переубедить, к тому же, это всего лишь какая-то тетрадь и не более…. Ну, в общем, вы меня поняли.
За всю половину пути до Руана никто не проронил ни слова. Наконец молчание нарушил Сиротин. Спутники с удивлением посмотрели на своего коллегу, который слыл человеком замкнутым и очень условно сказать, совершенно немногословным.
– Ну что скажете? – спросил Алексей Анатольевич, – Есть у нас специалист, который может определить подлинность документа?
– У нас есть прекрасный оценщик, Ольга Анатольевна Плотникова и она не раз оказывала услуги как специалист по историческим документам, – тут же нашлась Лилия Петровна, словно ждала этот вопрос.
– Оказывают услуги в районе Пигаль или в Булонском лесу, – зло осадил Иван Тимофеевич, – а тут нужна качественная работа. Чтобы нас не обвинили в непрофессионализме. А то отправим тетрадь в Россию, а на поверку окажется, что это обыкновенная мазня, подделка.
– Простите, Иван Тимофеевич, тогда ищите сами специалиста, – ответила Сафарова.
– Чёрт бы побрал этого деда со своими дневниками. Жили себе спокойно, а теперь что?
– Давайте спрячем дневник, так, словно и небыло ничего. Или вообще… – предложил Свинцицкий.
Иван Тимофеевич посмотрел на него в зеркало заднего вида и покрутил пальцем у виска.
– Ты что, а вдруг этот дед ляпнет где-нибудь? Мол, передал тетрадь русским. Он вон как, своим не доверяет, а нам вот доверил.
– Может обратиться в Москву? – спросила Лилия Петровна.
– Да вы что, из-за какой-то тетрадки обращаться в Москву?
Автомобиль вдруг быстро стал набирать скорость.
– Иван Тимофеевич, тормозите, – быстро заговорила Лилия Петровна, одной рукой вцепившись в рукав пиджака, а другой, указывая вперёд, – Смотрите, там впереди!
– Чё-ё-ёрт, – громко «пропел» начальник, – Они везде одинаковы, вечно появляются, когда их не ждёшь.
Автомобиль резко замедлил ход. Вскоре они неспеша проследовали мимо патрульной машины дорожной полиции. Однако два инспектора были заняты каким-то важным делом. Они стояли у багажника, один из них разговаривал по телефону, а другой быстро скользил пальцем по экрану электронного планшета.
– Слава богу, им вроде не до нас, – выдохнул Иван Тимофеевич.
Впереди показались остроконечные крыши пригорода Руана. Андронов остановил машину на обочине. Вскоре мимо них пронеслась небольшая колонна байкеров, а за ними и те самые полицейские. Он вышел из машины, для чего-то протёр влажной салфеткой зеркала и фары и, вернувшись в автомобиль, по очереди оглядел своих спутников. Заведя двигатель, Иван Тимофеевич тронулся с места со словами:
– Без Москвы обойдёмся. Сами справимся…. Господи, помоги нам добраться до Парижа.
– А что, двести лет назад наши дошли и мы доедем, – вставил Олег Станиславович.
– Лилия Петровна, – прохрипел Андронов, – приглашайте Ольгу Анатольевну.
***
– И так, Ольга Анатольевна, я вас слушаю.
Плотникова достала из папки тетрадь и, положив её на стол, накрыла сверху ладонью продолжая сохранять молчание.
– Это подделка? – нетерпеливо поинтересовался Иван Тимофеевич, указывая пальцем.
Оценщик пожала плечами и произнесла:
– Если подделка, то очень качественная, однако тогда кому надо подделывать это и главное, зачем?
– Значит, нет?
– Мне кажется, что нет.
– И из чего это следует?
– Факторов несколько, Иван Тимофеевич. Визуально, сам бумажный носитель и чернила, вполне соответствуют своему возрасту. Если бы я не знала предысторию, что можно было заключить, что тетрадь хранилась в музее при идеальных условиях. Теперь что касается стиля написания…. Ярко выраженный окситанский диалект говорит о том, что писал француз – южанин, скорее всего житель Лангедок – Руссильон. Сказывается близость к Испании.
– Значит, вы утверждаете, что это подлинник?
– Я ничего не утверждаю. Для официального заключения нужна химическая экспертиза, но здесь у нас нет ни специалистов, ни соответствующего оборудования. А вообще, занимательный экспонат. Очень хотелось бы верить в его подлинность. Надо отправить тетрадь в Россию.
– И как мы представим это? – нервно барабаня пальцами по столу, спросил Андронов.