Убийца

– Беги, разыщи ее, барыня требует.

– Да где же теперь ее разыщешь? Побегу, попробую.

– Сейчас она придет, – успокоил Илья Ильич жену, вернувшись в спальню.

– Спасибо, – прошептала больная. – Ильюша, худо мне. Пошли опять за священником.

– Полно, Леночка, успокойся! Ты изводишь себя только.

– Нет, пошли, пошли, мне надо, я хочу. Я могу… мо… – Она не договорила и закрыла глаза.

– Слабость очень велика, – заметил доктор, – она страшно измучена и нервы напряжены хуже вчерашнего. Не могу понять, что за причина такого потрясения? Нет ли у нее тайны какой-нибудь от вас?

– Помилуйте! Какие тайны, мы душа в душу живем, она без меня двух шагов никуда не делала!

– Непонятно! Непонятно! Но потрясение страшное. Что-нибудь должно быть! Без причины этого не бывает!

– Право, я меньше вас знаю.

– И давно вы заметили в ней перемену?

– Недели две.

– Ищите причину две недели тому назад! Без причины не могло быть!

– Дуня, где Дуня, пошлите ее ко мне скорей, – прошептала больная.

– Зачем ей эта Дуня? Допросите ее.

– Да где еще взять ее! Я прогнал, а приказчик поспешил! Вот еще горе-то!

– А за священником послали?

– Сейчас придет.

17

Луч спасения

– Что это Ивана Степановича четвертый день нет, – произнес за обедом старик Петухов, – не послать ли справиться, здоров ли он.

– Он сегодня мимо проезжал. Верно, занят, – ответил один из мастеров. – Говорят, он трактир свой продает.

– Продает, – протянул Петухов, – что так?! Он мне ничего не говорил. Может так, зря болтают! У него торговля хорошо идет, расчета нет продавать. Пустое, верно, толкуют.

– Скандалы, драки там все время происходят, мазурики разные собираются, полиция вмешалась, может быть, потому и продает.

– Не слыхал, не слыхал, он сказал бы, скрывать нечего.

– Да ему расчет прямой прикончить! Женится на Агафье Тимофеевне, заводом займется. Что же ему?

– Положим, это верно. Я сам просил его. Кому же как не зятю дела в руки взять. А работы у нас хватит ему по горло! Только все-таки, думается, он сказал бы мне.

– Мало вы его, папенька, знаете, – заметила Ганя. – Вы меня вот корили, что он мне не нравится, а спросите всех ваших мастеров, помощников, служащих, рабочих! Все говорят, что он им не нравится и человек, видимо, не из добрых.

– Правда, Тимофей Тимофеевич, – подтвердили в один голос трое мастеров. – Не пара он Агафье Тимофеевне.

– Поздновато, господа, теперь об этом толковать. Мы пили уж за сговор. Но все же я в толк не возьму, почему может он не нравиться?

– Ходил он тут по заводу, спрашивал нас и сейчас ведь видно, по обращению груб, резок, смотрит исподлобья, спрашивает все только о барыше, а самое дело ему и неинтересно. Разве хороший хозяин так к людям относится? Почему мы преданы вам, готовы день и ночь для вас трудиться? Потому, что вы – человек и человека в другом видите. Цените людей, а такие, как Куликов, только барыш во всем ищут да свой интерес.

– Коммерческий он человек. Теперь только так и деньги нажить можно. Такой век – и винить его за это нельзя.

– Кажется, вы тоже кое-что нажили, а таким коммерческим человеком не были. И Агафье Тимофеевне после жизни в вашем доме трудно будет свыкаться с порядками и понятиями Ивана Степановича…

– Поздно, поздно толковать об этом. Ганя – невеста.

– Мы ведь к слову только. Конечно, ваша родительская воля.

– Ганя сама теперь хочет. Сама приходила просить меня!

– Дай бог всего хорошего. Мы обещаемся служить Агафье Тимофеевне, как вам служили, только наше дело ведь маленькое…

– Спасибо, господа, спасибо, я не сомневаюсь в вашей преданности нашему семейству и надеюсь на вас… Вы не оставите мою Ганю…

– Папенька, а я эти дни с Рудольфом изучала сорта кож и какие кожи на что идут. Теперь я и цену, и качество всех сортов знаю. Завтра я начну с Николаем Гавриловичем изучать заказы, поставки и скоро все дела завода знать буду. Вот вы жаловались, что я помогать вам не могу! Не знаю только, как деньги с заказчиков получать. Николай Гаврилович рассказывал мне, что одним за наличные только, другим на векселя, третьим безо всего. Вот уж это я в толк не возьму…

– Умница, умница, ты у меня! А деньги-то получить уметь – самое главное и есть. В этом весь секрет всех дел.

– Что вы, папенька, а разве не важнее уметь хорошо сделать товар, выгодно сработать, удешевить производство?

– Нет. Ты и хорошо сделаешь, и выгодно, прочно, да какой толк, если денег не получишь?! А кто деньги умеет получить, так и дрянной товар выгодно с рук сбудет. Это-то вот коммерцией и называется.

– Нехорошая это коммерция! Вы, папенька, не так торгуете!

– Я, дочка, торговал в старину, когда люди другие были и порядки другие. Тогда и наживал, и производил больше других. А теперь вот почти в убыток работаем, хоть завод закрывай! Один набрал в кредит и не платит, а другой предлагает двугривенный за рубль. Другой выдал векселя, а торговлю перевел на жену и сам из Петербурга отметился: ищи его на Руси!.. Третий жмет так, что и шести процентов пользы не хочет дать, хоть в убыток ему поставляй. Ну, как тут честно-то торговать? Как окупить расходы по заводу? А расходов-то до ста тысяч рублей в год! Ведь не шутка! Самому недолго обанкротиться!

Встали из-за стола. Ганя поцеловала руку отца и сделала Николаю Гавриловичу Степанову знак рукою. Они вышли вместе.

Николай Гаврилович был пожилой уже человек, около 20 лет управлявший конторой завода Петухова. Он был женат, имел большую семью и отличался редким добродушием, честностью и прямотой характера. Он раньше старика Петухова заметил страдания и перемену в Гане, заметил изменившееся обращение с ней отца и наглое, грубое домогательство Куликова. Больше всего его возмущало циничное обхождение Куликова с хозяйской дочкой, который позволял себе третировать и дразнить Ганю, потешаясь над ее чувствами и душевными страданиями.

«Хорошо же должно быть ее супружеское счастье с таким муженьком», – думал Степапов и терялся в своих порывах помочь ей. В самом деле, как помочь, когда проходимец успел обойти, точно околдовать старика и расположить в свою пользу. Петухов уверился в нем, полюбил и решил, что лучшего зятя ему желать нельзя. Степанов, как и Ганя, не мог ничего сказать против Куликова, кроме своих личных антипатий, но такие доводы, разумеется, были бессильны и только раздражали старика. А Куликов не терял дорогого времени, ловко пользовался всеми обстоятельствами и окрутил свою свадьбу в какие-нибудь два-три месяца. Однажды Степанов увидел Ганю рыдавшую на скамеечке в углу заводского садика. Ему стало жалко ее до слез. Он подошел и участливо произнес:

– Не плачьте, Агафья Тимофеевна, подумаем лучше вместе, как бы помочь вашему горю. Слезами не поможешь!

Девушка подняла голову на говорившего и, улыбнувшись сквозь слезы, протянула ему руку.

– Ах, что вы, Николай Гаврилович, спасибо вам, но вижу я, что нет мне ни выхода, ни спасения. Слезы все-таки несколько облегчают.