Клятва при гробе Господнем

– Я предчувствовал, – проворчал Шемяка. – Но почему так полагаешь ты, боярин? – спросил он громко.

«Потому, что в Москве, говорят, много сбирается князей, и брат твой уехал из Дмитрова к Костроме, а в Галиче, в Устюге, в Вятке началась сильная завороха. Да и послы московские оказываются весьма ласковы. Они привезли подарки тебе, государь, и многим из нас».

– Я боюсь, не перепортили ль они их по теперешней дурной погоде.

«Не знаю, государь; но говоря о тебе, они называют тебя беспрестанно любезным братом Великого князя. Один из них, между прочим, несколько раз говорил и повторял мне: что добро, или что красно, во еже жити братии вкупе».

– Ну что ж вы, мои добрые бояре, думаете? Потолковали ль вы обо всем этом?

«Мы, верные твои слуги, можем ли не стараться о твоих пользах. Мы уже собирались и долго думали. Нам кажется, что теперь можно многое выиграть тебе, государь».

– Не пристать ли мне к брату, если он точно снова затеял старое дело?

«Бог знает, государь, князь Димитрий Юрьевич! Оно бы и так, да ведь вы с братцем-то не однонравны, и он, может статься, затеял, не спросясь озадков[145 - … не спросясь озадков – т. е. не задумываясь о последствиях.], а так – очертя голову. Может быть, новгородцы и мирволят ему, может быть и Ярославль с Тверью тоже; но все дело трудное: на Тверь, на Ярославль и на Новгород полагаться все равно, что весною по тонкому льду идти. Но поторговаться с Москвою теперь, кажись, не было бы плохим делом».

– В самом деле! Можно бы уцепиться опять за московские поместья, потолковать о Звенигороде, о Дмитрове. Не правда ли? Да, что слышно о брате Димитрии?

«Брат твой, государь, человек неземной. Говорят, что он только и дела молится, поет, читает, беседует с духовными, ему некогда и думать о мирских делах».

– Досадно, что и мне тоже некогда, добрый мой боярин! Вели поскорее позвать московских послов ко мне.

«Но прежде надобно бы посоветоваться и приготовиться…»

– Времени нет. Я завтра поутру еду, и далеко.

«Как, государь, едешь? Куда же?»

– Мне вздумалось помолиться Богу, боярин, и я еду в Каменский монастырь.

«Как, государь: в Каменский? За Кубенское озеро?»

– Да, боярин. Поди, и зови сюда московских послов. Мы их отпустим, я поеду, а вы без меня хорошенько порассудите…

Боярин значительно улыбнулся, как будто давая знать, что очень понимает предлог этого богомолья. «Да не ближе ли проехать в Кострому из Ярославля?» – сказал он, понизив голос и внимательно смотря на Шемяку.

– Посмотрим, – сказал Шемяка. – Прежде всего переговорить с послами. – Он спокойно начал рассматривать и пересматривать оружие, развешенное на стенах комнаты, напевая какую-то песню.

Важно и степенно вступили в комнату московские послы. Видя, что Шемяка рассматривает булатные кинжалы и сабли, они значительно перегляделись друг с другом. Бояре Шемяки, с ними пришедшие, наблюдали таинственное молчание, важно потупив глаза в землю.

– Князь Великий Василий Васильевич прислал нас, послов своих, к тебе, Димитрию Юрьевичу, князю Углицкому и Ржевскому, младшему брату своему, и приказал тебе, брату своему, править поклон и узнать о твоем, брата своего молодшего и князя Углицкого и Ржевского, здоровье и как ты обретаешься?

«Слава Богу, бояре и послы московские Великого князя и старшего брата моего, слава Богу!» – сказал Шемяка, пробуя острие кинжала пальцем и невнимательно отвечая уклонением головы на низкий поклон московских послов.

Послы опять взглянули друг на друга, внимательно соображая все слова и движения Шемяки.

«Что, Великий князь и брат мой? Где он и здоров ли?»

– Когда мы поехали из Москвы, – отвечал старший посол, – государь наш, Великий князь, обретался в Москве, а где теперь изволит пребывать, нам неведомо; а оставили мы его, государя, Великого князя, старшего брата твоего, подобру и поздорову, милостию Божиею, молитвами святителей московских и заступлением Пресвятые Богоматери, честные иконы ея Владимирские.

«Садитесь, дорогие гости, – сказал Шемяка, повесив кинжал на стену, садясь сам и указывая места послам, – садитесь! Здесь, как в деревне, чинов нет. Хозяин без хозяйки, живет холостяком, угощает гостей, чем Бог послал. Довольны ли вы ночлегом и хлебом-солью в моей монашеской обители?»

– Мы, государь, князь Димитрий Юрьевич, за хлеб за соль твою благодарствуем и всем довольны.

«Садитесь же, дорогие гости. Мне, право, жаль, что некогда мне с вами хорошо побеседовать. Я хочу завтра утром ехать: вздумалось Богу помолиться, и давно уже звал меня к себе старик князь Заозерский, Димитрий Васильевич. Отправлюсь к нему провести осеннее время и прожить в тамошней стороне, пока можно будет опять по первой пороше зайцев травить».

– Доброе дело, князь Димитрий Юрьевич. Но мы к тебе приехали, кроме спроса о твоем здоровье, по нашего Великого государя, князя Великого, делу.

«По делу? Не веря пословице, что дело не медведь, в лес не уйдет, я люблю тотчас сбывать всякое дело с рук; скажите же поскорее, в чем это дело!»

– Государь наш, Великий князь Василий Васильевич, прислал к тебе, молодшему своему брату, подтвердить прежние крестоцеловальные грамоты новыми.

«Да ведь я не нарушал и прежних грамот?» – сказал Шемяка, улыбаясь.

– Великий князь это совершенно знает; но где крепка вера и дружба, чего бояться подтвердить их вновь?

«Давно ли писаны были и старые грамоты? Кажется, что в годе они не успели еще выдохнуться! Разве что-нибудь слышал обо мне Великий князь недоброе? Ведь я говорил и тогда, чтобы включить в договор именно: сплетней не слушать и тотчас выводить наружу. Как бишь это придумали вы на тот раз изложить в грамоте?» – спросил Щемяка, обращаясь к одному из бояр своих.

– А что вы услышите о моем добре, или о лихе от христианина, или от иноверца, а то вы мне поведаете в правду, без примышления, – отвечал боярин.

«Нет, не то: это не годится! Я именно говорил о сплетнях… Впрочем, вероятно вы, послы, привезли грамоту новую, уже совсем готовую. Чего же долго толковать? Читайте ее!»

– Если благоволишь, князь Димитрий Юрьевич… – Старший посол вынул грамоту и подал Шемяке.

«Читай, боярин!» – сказал Шемяка, зевая и беспечно отдавая грамоту своему боярину. Боярин развернул ее и начал:

«Божиею милостию и Пречистыя его Богоматери, и по нашей любви… – При сих словах все перекрестились. Боярин продолжал: „…на сем, на всем, брат мой младший, князь Димитрий Юрьевич, целуй ко мне крест, к своему брату старейшему, Великому князю Василию Васильевичу: быть тебе, брат, со мною, с Великим князем, везде за один, до своего живота, а мне Великому князю быть с тобою везде за один, до своего живота. А кто будет, брат мой, мне, Великому князю, друг, тот и тебе друг, а кто будет, брат мой, мне, Великому князю, недруг, тот и тебе недруг“.»

– Но, дорогие мои гости, все это было уже прежде говорено? – сказал Шемяка, усмехнувшись. – Что тут нового?

«А с кем буду, брат мой, я, князь Великий, в докончании, – продолжал чтение боярин, – мне и тебя с ним учинить в докончании, а с кем будешь ты в целовании, и тебе к нему целование сложишь. А не оканчивати тебе, брату, без меня, Великого князя, и не ссылатися с моим недругом ни с кем; ни мне, Великому князю, не оканчивати без тебя ни с кем».

– Последнее и прежде казалось мне вовсе бесполезным словом, и теперь таким же кажется, – сказал Шемяка. – Куда ко мне, в Углич, посылать Великому князю спрашивать у меня: с кем ему оканчивать, с кем не оканчивать? Но если так заведено – еже писах, писах! Продолжай, боярин!

«А добра тебе мне, Великому князю, хотеть во всем и везде, а мне, Великому князю, тебе добра хотеть во всем и везде. А держать тебе меня, Великого князя, в старейшинстве, как держал отца моего, Великого князя Василия Димитриевича, отец твой, князь Юрий Димитриевич…» Взор Шемяки омрачился при сих словах. Казалось, что неприятное воспоминание прошедшего сильно отозвалось в душе его. Но он промолчал, и боярин продолжал чтение: «И подо мною тебе, под Великим князем, все мое Великое княжение держати честно и грозно, без обиды, во всем, чем благословил меня мой отец, Великий князь Василий Димитриевич своею отчиною…»

– Но если вся грамота такова, – сказал Шемяка, – и читать ее нечего: все это я давно знаю! Боярин! вели подать мне печать мою и позовите священника с крестом и Евангелием…

«Но, государь…» – возразил боярин Шемяки.

– Но, боярин мой советный, – возразил Шемяка нетерпеливо, – терять время по пустому не должно… Все, что теперь слышали мы, было в старых грамотах, и я готов сто раз подтвердить это, утвердивши единожды! Скажите все слова мои моему брату, Великому князю, – продолжал Шемяка, обращаясь к послам московским. – Он напрасно беспокоился и посылал вас. Самый злодей мой, следя за каждым моим шагом, не перенесет ему обо мне лихого слова. Не на грамотах основана дружба… мир… Ну!.. или как угодно назовите это… Грамоты, своим неприятным складом напоминающие старое, давно забытое, мне совсем не нравятся…

«Здесь есть многие перемены, государь», – сказал боярин, потихоньку пробежавший между тем грамоту.

– Какие же перемены?

«Говорится об окончании многих дел, которые оставались нерешенными».

– Какие еще дела оставались нерешенными? – воскликнул Шемяка вспыльчиво, – все было решено!