История русского народа

В таких-то событиях протекло десять лет после смерти Ярослава, и взор наблюдателя открывает здесь корень всех грядущих зол.

Видим, что в эти десять лет явился новый враг руссов – половцы, и расторглось завещание Ярослава… как быстро и скоро! Три рода княжеские: сын Владимира, Ростислав; сын Вячеслава, Борис; дети Игоря, один неизвестный нам по имени и другой, Давид, были оскорблены, обделены дядьями. Возмездие не замедлило сказаться.

В одно время Всеслав полоцкий, дотоле союзник Киева и Чернигова, начал воевать, и Ростислав, сын Владимира, бежал из Новгорода. От северных пределов русских областей он пробрался в самые южные области. Несколько новгородцев явились с Ростиславом в Тмутаракани, где правительствовал Глеб, сын князя черниговского, ибо Тмутаракань принадлежала к Чернигову. Ростислав изгнал Глеба и начал владеть Тмутараканью. Святослав сам отправился из Чернигова в Тмутаракань; Ростислав не противился дяде, и Глеб снова был введен в княжество. Святославу нельзя было оставаться в Тмутаракани: в средине Руси грозила явная опасность; он спешил в Чернигов. Но едва Святослав оставил Тмутаракань, как Ростислав вторично изгнал сына его. Можем понимать смелое предприятие Ростислава: он хотел, кажется, быть вторым Мстиславом для Киева или Чернигова. Между тем как Всеслав грозил князю киевскому и князю черниговскому из Полоцка, Ростислав собирал дань с касогов, таврических хазар и готовил дружины. Греки, жившие в Тавриде, устрашились нового врага, и один из греческих чиновников решился погубить Ростислава изменою. На пиру, где Ростислав веселился с дружиною, злодей предложил пить за здоровье князя, отпил половину чаши, влил тихонько яд и поднес Ростиславу, потом бежал в Херсон и предрек кончину Ростислава. Ростислав умер в восьмой день, оставя трех сирот, сыновей: Рюрика, Володаря и Василька. Провидение назначало их на бедствия и на честь: Глеб снова начал правительствовать в Тмутаракани.

Между тем, дерзким предприятием Всеслав возобновил память злодейства своего отца Брячислава: неожиданно напал он на Новгород, завладел им, ограбил жителей, церкви, снял даже колокола и увез паникадила из Софийского собора и сжег множество домов. С ужасом думали новгородцы, что еще за четыре года это бедствие предвещало им обратное течение Волхова, бывшее целые пять дней. Действуя соединенно, князья киевский, черниговский и переяславский вошли в Полоцкую землю и осадили Минск. Жители защищались отчаянно, но были одолены: мужей перерезали, жен и детей взяли на щит. Всеслав укрылся от врагов близ Немана. Там преследовали и нашли его князья. Несмотря на глубокий снег (в марте 1066 г.), началась битва жестокая; Всеслав был разбит и бежал.

Князья спешили возвратиться восвояси, ибо половцы уже готовились к набегу. Но побежденный Всеслав еще страшил князей: ему предложили мир и личное свидание, присягнув на Святом Кресте, что никакого зла он не должен бояться. Всеслав поверил клятве и явился в табор Изяслава, бывший близ Смоленска. Едва вступил он в шатер Изяславов, как был схвачен с двумя сыновьями, закован, отвезен в Киев и посажен в темницу.

Довольные успехом вероломства, князья не боялись больше Всеслава и хотели отразить половцев. Половецкие орды были многочисленны и уже не думали скрываться; на Альте, памятной убиением Бориса и победой Ярослава, сразились они с русскими князьями. После сильной битвы половцы обратились по следам Святослава, грабили и жгли окрестности Чернигова. Святослав решился на отчаянное дело. Собрав до 3000 воинов, он указал им на половецкие орды, превосходившие их вчетверо. «Дети! нам уже некуда деться! Потягаем!» – воскликнул он и ударил в копья, не считая врагов, смял неожиданным ударом половцев, гнал, топил их в реке Снове, даже захватил самого вождя половецкого.

В то время как Святослав торжествовал поражение врагов, князь киевский, потеряв честь победы, утратил и престол великокняжеский. С остатками войск и братом Всеволодом он прибежал в Киев, не хотел слушать слов своей дружины, которая требовала новой рати на половцев, и даже заключил в темницу дерзких воинов, предлагавших ему этот поход. Киевляне взволновались, собрали вече, обвинили во всем воеводу Коснячка и бросились в дом его. Но воевода скрылся. Изяслав с боярами стоял в сенях своего дворца и смотрел в окно. «Смотри, – говорил ему болярин Тукий, – народ взвыл: вели охранять Всеслава или убить его». Но Изяслав не решался, бранился с киевлянами из окошка и с ужасом увидел, что киевляне уже отбили дверь темницы Всеславовой и с торжеством вели пленного князя на княжеский двор. Тогда Изяслав бежал, не пошел к братьям и искал помощи у поляков. Народ разграбил сокровища Изяслава: золото, серебро, драгоценные меха. Всеслав сел на киевском престоле. Братья Изяслава не вмешивались в смятение, хотя и слышали, что Изяслав нашел себе защитника в польском короле. Киевские+ дружины вышли в поле, но Всеслав поступил непонятно: не испытав боя, он тайно бежал от киевлян и овладел своим наследным Полоцким княжеством. Приведенные в отчаяние, киевляне прибегнули к Святославу черниговскому. «Мы зажжем Киев и убежим в Грецию! – говорили они Святославу, – если ты не уговоришь брата не мстить нам». Святослав отправил послов к брату своему и уговаривал его не водить поляков к Киеву: «Всеслав бежал, противного тебе нет, а если хочешь иметь гнев, ведай, что нам жаль отеческого престола и мы не дадим тебе Киева». Изяслав притворился кротким; он и польский король оставили войска и шли к Киеву с малой дружиной. Но уже стогны Киева обагрены были кровью. Мстислав, сын Изяслава, вступил в город прежде отца, изрубил 70 человек из освободителей Всеславовых, выколол глаза другим и погубил множество невинных людей. С поклоном встретили киевляне Изяслава, который, слагая вину кровопролития на сына своего, вскоре показал, что все делалось по его воле. Страшась возмущений, он перевел киевский торг на гору, где стоял его терем: на торгу собиралось киевское вече, и Изяслав легко мог разгонять их своими дружинами. Даже св. Антоний Печерский был изгнан им из Киева, ибо Изяслав почитал его другом Всеславовым. Тем сильнее хотел он отплатить обиду князю полоцкому. Немедленно отправились его дружины в Полоцк. Всеслав, изгнанный ими из Полоцка, явился с войском у Новгорода. Жестокое сражение решилось в пользу новгородцев; они с радостью нашли в числе добычи Чудотворный Крест, увезенный некогда Всеславом. Полоцк объявлен был от Изяслава уделом сына его, но Всеслав изгнал Изяслава, снова утвердился в Полоцке и удержался в нем, хотя был еще раз побежден сыном Изяслава. Другие события утвердили Всеслава в Полоцке лучше волшебства, в котором его подозревали.

Мстя киевлянам и Всеславу, строя церкви и с торжеством перенося в новую церковь мощи князей Бориса и Глеба, прославленные чудесами, Изяслав не замечал грозы, над ним собиравшейся.

Святослав черниговский, киевский заступник, победитель половцев, не вступал в ссоры Изяслава с полоцким князем и сам готовился свергнуть недостойного князя киевского. Еще во время бегства Изяславова он уничтожил посадничество Изяславово в Новгороде, и Глеб, сын его, перезван был новгородцами на княжение из Тмутаракани, где, вероятно, находилось много удальцов новгородских: мы знаем, что Вышата, сын Остромира, посадника Изяславова, ушел в Тмутаракань с Ростиславом. Под предводительством храброго Глеба новгородцы сражались с Всеславом в 1069 году, когда разбили его. Овладев Новгородом, этой важной подпорой власти киевского князя, сделав столь важный шаг к нарушению прав Великого княжества, Святослав не мог уже останавливаться. В то время когда губил полоцкого князя, совсем неожиданно услышал Изяслав о союзе против него Святослава и Всеволода. Всеволод, раб первого человека, превосходного умом и деятельностью, охотно согласился на свержение Изяслава. Дружины черниговские и переяславкие явились у Киева, и Изяслав бежал. Святослав приехал в Киев и вступил на великокняжеский престол. Увозя с собой множество сокровищ, «я найду войска!», говорил Изяслав.

Прежде всего поделили уделы. Новый великий князь, так же как Изяслав, не думал вознаграждать племянников и внучат – детей Вячеслава, Игоря и Ростислава; но, укрепляя дружбу Всеволода, отдал сыну его Владимиру Смоленск; Всеволод остался в Переяславле; во Владимир-Волынский посажен был сын великого князя, Олег. Владимир, сын Всеволода, столь известный потом под именем Мономаха, и Олег Святославич, два юных князя, казались друзьями и союзниками при дружестве отцов, ставши защитниками Киева и Чернигова с запада и севера. Но разность душевных свойств не могла сблизить их. Одаренные одинаковой храбростью, они были различны во всем другом: Олег был добр, прямодушен, Владимир хитр, осторожен, умел казаться добрым, смиренномудрым, скрывая обширные честолюбивые замыслы; Олег привлекал любовь подданных и дружин своим радушием, ласковостью, разгульностью; Владимир – примерным благочестием, набожностью и кротостью.

На другой год явились в Киев неожиданные посетители: послы императора Генриха IV. Изяслав, не видя средств сыскать защиту на Руси, удалился к Болеславу. Может быть, оскорбленный прежде Изяславом и кроме того, занятый войной с императором и богемцами, Болеслав не хотел вступаться, надеясь скорее помощи себе от нового киевского князя и не думая сражаться за право Изяслава, не любимого киевлянами. Он указал Изяславу путь от себя, и Изяслав удалился в Германию. Генрих IV, уверенный в силе своей, смело хотевший бороться даже с грозным первосвященником Рима, Григорием VII, принял Изяслава в Майнце и получил от него богатые дары. Изяслав просил помощи и обещал быть данником империи. Отдаленное завоевание могло льстить честолюбию Генриха, но он не имел средств отправить войско; отправил только послов, которые приняты были Святославом роскошно, великолепно одарены и отправились к императору с вестью о силе и могуществе Руси.

Дары, посланные Генриху, изумили Двор его: «Никогда не видали мы столько золота, серебра и драгоценностей», – говорили придворные Генриха.

В то же время, когда Изяслав бил челом Генриху и отдавал ему Русь в подданство, сын его, Ярополк, явился в Рим, молил защиты у Генрихова врага, папы Григория, и соглашался признать верховную власть латинского первосвященника над Церковью и землею русской. Может быть, в одно время, когда послы германские были в Киеве, привезли к Святославу и папскую буллу. Папа писал и к польскому королю, который, как говорили, обобрал у Изяслава много серебра и золота. Ни Святослав не хотел отдать престола киевского, ни Болеслав похищенных сокровищ по приказу папы. В 1076 году дружины Святослава и Всеволода пошли на помощь Болеславу. Торжество Святослава казалось прочным, но грозный защитник вступился за Изяслава – смерть! Скитаясь по Германии и Польше и тщетно прося защиты и помощи, он услышал о кончине Святослава. Уже несколько лет этот князь страдал болячкою на шее и напрасно прикладывал к язве своей руки св. Глеба; в 1076 году ему разрезали опухоль и он скончался от неудачного лечения.

Тогда, набрав толпу поляков, Изяслав и дети его поспешили в Россию. Всеволод переяславский вышел против него с войском, но не стал сражаться и помирился. Сражаться и не за что было: договор с бывшим киевским князем легко можно было предвидеть. Надобно было совокупить силы на детей ненавистного Святослава. Решились – еще один род княжеский исключить из числа русских князей. Отдав Владимиру Мономаху Смоленский удел, Изяслав отдал Черниговское княжество Всеволоду и присоединил все другие княжества к Киеву. Итак, кроме великого оставалось только одно удельное княжество.

Изяслав вступил в Киев; Всеволод отправился в Чернигов.

Святославовых Карамзин описывает так: «Опасаясь честолюбия беспокойных племянников и замыслов давнишнего врага своего Всеслава, они (Изяслав и Всеволод) хотели удалить первых от всякого участия в правлении и вторично изгнать последнего». Сказав, что Олега Мономах угощал в Чернигове обедом, Карамзин продолжает: «Сей Олег, рожденный властолюбивым, не мог быть обольщен ласками дяди и брата, считал себя невольником в доме Всеволодовом, хотел свободы, господства» (Ист. Р. Г., т. II, 84–86). Невольно повторишь слова Карамзина: «Добродушному читателю остается жалеть о бедных историках, которые с важностью и велеречием описывают такие происшествия!» (Ист. Г. Р., т. II, пр. 132).

Но такой раздел решительно зажег пламя раздора. Внуки Владимира и дети Вячеслава Святослава и Игоря лишены были наследства. Возможно ли было Изяславу и Всеволоду, хотя и при необыкновенных качествах Мономаха, уничтожить требования князей храбрых и предприимчивых, каковы были: Рюрик, Володар и Василько Ростиславичи, Борис Вячеславич; сыновья Святославовы: Глеб новгородский, Олег владимирский, Роман тмутараканьский, Борис и Ярослав, и Игоревы: Давид и брат его – все в полном цвете юности и силы! И в каких же обстоятельствах Изяслав и Всеволод отваживались на такое смелое предприятие? Когда половцы, готовые сражаться за того, кто платил им, могли составить дружины противников и города, гордившиеся своими княжескими родами, видевшие в разделении Ярослава законченное деление, осуждавшие несправедливость и вероломство Изяслава, не терпели своевольных перемещений и изгнаний родных князей своих.

Пока Изяслав и Всеволод делили Русь, сын Вячеслава, Борис, боясь идти в Смоленск, где был храбрый Мономах, засел с собранной им дружиной в Чернигове, но услышав о приближении Всеволода, бежал и оттуда. Дружины Изяслава свели Олега с Владимирского его удела: ему велели жить в Чернигове у Всеволода. Оставался Глеб в Новгороде. Один из затворников печерских предсказывал Изяславу день смерти Глеба, и – предвещание сбылось. Новгородцы взволновались, прогнали Глеба, и сын Изяславов, Святополк, приехал княжить в Новгород. Глеб бежал в Заволочье и там был убит: сын, достойный умного отца своего, также умевший победить Всеслава, как и сражаться с предрассудками своего времени. Только в отдаленной Тмуторокани держался еще сын Олега, Роман, храбрый и смелый; туда собрались другие изгнанники: брат Романа Олег, Борис Вячеславич, Давид Игоревич, и Ростиславичи: Рюрик и Володар. Тмутаракань, со времен отца этих последних, казалась прибежищем обделенных князей.

Не думая о юных врагах своих, Изяслав опять спешил мстить старому врагу, Всеславу полоцкому, который не вмешивался уже ни в какие дела. Всеслав отбил войско Всеволода, но Полоцк был обожжен и ограблен; пируя с отцом своим в Чернигове, Мономах принес ему множество золота из награбленной добычи.

Карая Всеслава, вмешиваясь в дела монастырей, ссорясь и мирясь с монахами, строя монастырь во имя своего святого, Изяслав увидел Всеволода, с трепетом прибежавшего из Чернигова в Киев. Олег и Борис Вячеславич неожиданно явились из Тмутаракани с множеством половцев. Мономаха не было. На берегах Оржицы Всеволод был разбит; Тукий, любимец Изяслава, и множество других бояр пали в битве. Победители завладели Черниговом; Изяслав обнимал Всеволода; обещал ему помогать; Мономах шел к ним из Смоленска, едва пробился сквозь половецкие дружины и повел киевлян на Чернигов. Черниговцы не сдавались; город запылал; жители сражались в городке своем. Олег и Борис, бывшие тогда вне Чернигова, спешили на помощь с наемными половцами; началась битва. Олег, умеренный и благоразумный, решался вступить в переговоры, видя многочисленность неприятелей. «Делай что хочешь», – отвечал ему гордый Борис. «Но я не хочу: я всем им враг». Он бросился в бой. Сражение было на Нежатиной ниве, в 3-й день октября 1078 года. Дрались с равным остервенением; Борис сражался в первых рядах, и – пал первый; с ним пресекся род Вячеслава Ярославича. Олег не уступал. Видя неколебимость врага, Изяслав сам вошел в ряды пеших воинов и был смертельно поражен копьем. Ряды половцев смешались; Олег бежал и укрылся в Тмутаракани.

Всеволод возвращает раскаявшемуся Ярополку его княжение

Тело Изяслава привезли в Киев. Летописец уверяет, что едва слышно было погребальное пение от великого плача киевлян: плакал целый город. Довольно некстати Изяслав изображается мучеником и человеком, положившим душу свою за други своя. Чем другим, если не ничтожностью характера и гибельными ее последствиями, означено 24-летнее государствование этого князя? Летописи слагали все вины на Святослава. И почему не так? Он давно покоился во гробе, а дети его платили бедствиями за грехи отца.

Старый Всеволод сел на киевском престоле. Начатое кровопролитием княжение Всеволода было одно из самых несчастных. Он знал пять языков, не терпел вина, кормил нищих, честил духовенство и особенно любил монахов. Отец, любя его, просил, чтобы и по смерти гробы их не были разлучены. Верим, ибо увлекаемый в войну и ссоры другими, Всеволод точно был добрый, кроткий человек и, бывши великим князем, жалел о своем прежнем житье в Переяславле. Но, как прежде не смел он противиться честолюбию братьев, так, сделавшись великим князем, не умел владеть государством. Внутри, извне – отовсюду грозили ему враги. Мономах был единственной опорой отца своего: он умел сражаться, умел и хитрить, но не мог указать отцу, как править государством. Старый и хилый Всеволод окружил себя юными советниками; они своевольничали, не хотели собирать на княжеском дворе старцев и бояр: тиуны и отроки продавали правосудие, грабили народ. Физические бедствия присоединились к войнам и междоусобиям: голод свирепствовал во многих областях; засухи были столь жестокие, что леса горели, источники иссыхали, в народе явились болезни. Повальная болезнь опустошила Киев: продавцы гробов сами сказывали летописцу, что в Киев, с Филиппова заговенья до Масленицы, продали они 7000 гробов в 1090 году: так велико было опустошение Киева. Народ видел оправдание ужасающих знамений в плачевных событиях. Уверяя себя в достоверности их множеством свидетельств, он говорил, что небо предвещает бедствия Всеволодова княжения. Рассказывали, что в разных местах под землею был слышан страшный стук; что огромный огненный змей упал в лес, когда Всеволод был там на охоте; что в Полоцке ходили мертвецы и выли страшным образом, а ночами бесы бегали по улицам: находили следы копыт конских и толковали, что это следы коней, на коих скачут бесы. Везде являлись волхвы, кудесники, распространяли ереси и предвещали бедствия. Прежде всего спешил Всеволод поделить Русь. Святополка оставили до времени в Новгороде, другому сыну, Изяславу, отдали Владимир, придали ему и Туров. Все остальное взял Всеволод.

Мономах сторожил Киев с востока, основавшись в Чернигове. Неутомимый Олег и брат его Роман уже снова вели половцев. Всеволод и Мономах встретили их на войне, не хотели драться и успели лучше и скорее: купили мир золотом. Олег и Роман негодовали, спорили с половцами, началась ссора, и половцы убили Романа. «Там, в пустыне, остались и доныне кости Романа, сына Святославля, внука Ярославля», – говорит летописец. Олег схвачен был хазарами, пришедшими с братом его из Тмутаракани: они увезли его в Грецию. Как пленник, Олег остался на острове Родосе. Желая овладеть последним убежищем гонимых князей, Всеволод послал его наместника Ратибора в Тмутаракань. Но, кроме Святославовых детей, в Тмутаракани были еще изгнанники: Ростиславичи и сын Игоря; они прогнали Ратибора и не отдавали Тмутаракани.

Должно было оставить их в покое, ибо великому князю грозили другие враги. Мономах поспешно отправился к Смоленску, осажденному Всеславом. Полоцкий князь не забыл грабежа Мономаха; слыша о приближении киевских дружин, он зажег Смоленск и ушел в свое княжество; Мономах гнался за ним и пожег всю землю Полоцкую до Лукомля, Логожска и Друцка; на другой год он набрал половцев, схватил Минск и не оставил в нем ни челядинца, ни скотины. Вятичи и переяславские торки бунтовали; Мономах два раза ходил в землю вятичей и покорил их снова. Половцы отовсюду шли в Русь. Мономах обратился на них, преследовал, встречал, разбивал их, но часто заставал только горячий пепел сожженных селений и едва успевал отбивать пленных руссов.

Два года пробыв в Греции, совсем неожиданно, Олег снова явился в Тмутаракани. Ростиславичи и Давид Игоревич бежали при его приближении. Казнив многих хазар, врагов своих, Олег готовил новые брани Киеву. Ростиславичи не смели явиться к Всеволоду и ушли к сыну Изяславову, Ярополку. Обласканные им, они остались во Владимире, когда Ярополк отправился праздновать Пасху в Киев, успели обольстить дружины князя, захватили город и объявили себя его властителями. Ярополк просил защиты великого князя, и, правая рука Всеволодова, Мономах явился близ Владимира с киевлянами.

Мономах увидел необходимость подкрепить Русь другими князьями, когда Олег в то же время грозил Киеву войной. Расчет был не затруднителен: отцу его гораздо выгоднее было приобрести дружбу храбрых Ростиславичей, нежели сынов Изяславовых, из которых один правил Новгородом, лишая Киев власти над Северной Русью, другой не мог спасти себя даже от дерзкой смелости двух беглецов. Начались переговоры. Ростиславичи требовали хотя небольших уделов, и Рюрику был дан Теребовль, Володарю – Перемышль. Василько, младший брат, остался при них без удела. В договор включили и Давида Игоревича, который, бежав из Тмутаракани, набрал шайку разбойников и грабил греческих купцов на устье Днепра, в Олешье. Он был призван Мономахом и получил в удел Дорогобуж. Ярополк остался князем Владимирским; но Ростиславичи, соглашаясь на малое, хотели большего; может быть, Ярополк был недоволен наградой этих пришельцев его областями; хитрые Ростиславичи умели воспользоваться слабостью Ярополка, советовали ему воевать, обещали пособие. Уже Ярополк собирал дружины и хотел идти на Киев. Зоркий Мономах так быстро явился на Волыни, что захватил в Луцке мать, жену, дружину и казну Ярополкову; сам Ярополк бежал в Польшу. Мономах обменял Владимир Давиду Игоревичу, вместо Дорогобужа; Ростиславичи все еще молчали, казались дружными, полагая, что гонение обратится на детей Изяслава. Но Ярополк уже не хотел сражаться, раскаивался, молил простить его; Всеволод согласился, и Давид с досадой должен был снова обменять Владимир на убогий Дорогобуж. Тогда Ростиславичи вмешались в дело сотоварища своего в бедствиях. Убийца пронзил мечом Ярополка и скрылся в Перемышле. Никто не думал преследовать измену; привезли тело Ярополка в Киев и похоронили в построенной им церкви Св. Петра, в димитровском монастыре, начатом по воле Изяслава. Монахи и священники искренно оплакали Ярополка. «Он был кроток, смирен, любил братию, всегда исправно давал десятину, молил Бога сподобить его мученической кончины Св. Бориса и Глеба, и Бог услышал его молитву». Давид Игоревич, а не Святополк новгородский наследовал Владимир. Утверждая дружбу с Игоревичем и Ростиславичами, Мономах не ошибся. Так, Василько употребил новое средство отвлечь половцев, которые взяли Пересочен по Супое, Переволоку на Ворскле и грабили берега Днепра: он вызвался быть их предводителем и повел их грабить Польшу. Рюрик умер в 1090 году, и Василько наследовал удел его. Умирясь в Волыни, Всеволод мог уже приступить к решительному унижению Изяславова рода. Он вызвал Святополка в Киев и послал юного внука своего, Мстислава, сына Мономаха, княжить в Новгороде. Новгородцы охотно согласились на перемену; Святополк должен был удовольствоваться небольшим Туровским уделом. Видим политику Мономаха, управлявшего отцом своим: все на восток от Днепра и Новгород принадлежали, наконец, Киевскому княжеству. Олег, единственный враг семейства Всеволодова, не шел из Тмутаракани; изведав вероломство половцев, может быть, он хотел иметь средства лучше и вернее. Оставляя в покое полоцкого князя и мирясь со всеми другими, Всеволод мог не страшиться Олега, а Мономах управляться с половцами. Сын Мономаха, Изяслав, утвержден был удельным князем в Курске и защищал Посемье, а Мстислав с новгородцами – Поволожье. Сам Мономах, владея Смоленском, Черниговом и Переяславцем, хотел уже начать решительную войну с половцами. Ведя дружины Киева, Смоленска, Чернигова и Переяславля, он надеялся на победу. Но неожиданное событие остановило и разрушило все намерения Мономаха: Всеволод, отягченный летами и огорчениями, скончался (1093 г.).

Мономах и брат его Ростислав были тогда в Киеве. Призрак великого князя, из-за которого свободно действовал Мономах, исчез! Мономах мог предвидеть, какие новые бедствия навлечет на Русь вражда за титло Великокняжеское. Сынов Ярослава не было уже на свете ни одного. Следовало занять киевский престол кому-либо из внуков. Род Изяслава, род Святослава и род Всеволода могли предъявлять на то права. Мономах, представитель Всеволодова дома, к несчастью самого младшего, имел средства воссесть на великокняженском престоле. На его стороне были сила и ум; но тогда восстали бы на него все другие князья, а при помощи, какую могли найти они в Польше, у половцев, полоцкого князя, может быть у самых новгородцев, Мономах отважился бы на борьбу слишком опасную. Следовало предложить Киев Олегу, бывшему другу Мономаха и крестному отцу Мстислава новгородского; но отнятие уделов от всего Святославова рода, гибель Романа, два похода на Русь и 15-летняя личная вражда Олега с Мономахом делали храброго, предприимчивого Олега ненавистным Мономаху. Мономах решился изумить великодушием: старший из всех князей, изгнанный Мономахом из Новгорода, Святополк, сын Изяслава, живший тогда в маленьком уделе своем, Турове, неожиданно увидел послов Мономаховых: они предложили ему Великое княжество Киевское.

Мономах знал этого князя и, страшась сильного душою Олега, избирал человека малодушного, ничтожного, хорошо понимая, что избранием его умирит умы всех, в то же время предпишет какие угодно условия Святополку. Он не обманулся: современники славили его великодушие, а Святополк согласился отдать ему Черниговский и Смоленский уделы; сына его Мстислава оставить князем Новгорода; брату Ростиславу дать удел Переяславский. Волынью владели Давид Игоревич, Володарь и Василько Ростиславичи. Следовательно, Святополк, с названием великого князя, получал только Киевскую область! Киевляне встретили нового князя с радостью, ждали счастливого княжения, думая снова видеть законный порядок в уделах, и – ошиблись, ибо не могли не ошибиться.

Ошибся и Мономах. Не много находим в русской истории князей столь ничтожных, сколь ничтожен был Святополк. Трусливый в бедствии, надменный в счастье, вероломный, слабый душою, легковерный, неблагодарный, Святополк девятнадцать лет бесславил собою звание великого князя, сделался презрительным даже в глазах современников и возбуждает невольное негодование потомства. Он усердно молился, строил церкви, всякий раз когда отправлялся в путь – ездил на благословение к печерскому игумену, но в то же время преступал все уставы нравственности, жадничал денег, дозволял жидам селиться в Киеве, торговать и притеснять киевлян, сам торговал солью и успел скопить огромные богатства при бедствии и разорении подданных. Увидим дела его.

Они начались безрассудной дерзостью. Половцы хотели мириться с новым князем киевским, ведая, может быть, предприятия Мономаха, и прислали послов. Не советуясь ни с кем, Святополк вздумал противиться им с одними киевскими дружинами, бросил половецких посланников в тюрьму и собрал войско; всего явилось 800 человек – так слаб силами был великий князь. Половцы уже воевали; Святополк хотел идти со своими сотнями на них, но бояре отговорили его и советовали скорее просить помощи Мономаха. Вероятно, Мономах еще не был готов, но поспешил, однако ж, идти, велел явиться и брату своему, Ростиславу переяславскому. Князья все собрались в Киев. Мономах доказывал невозможность войны, спорил со Святополком и не шел в поход. «У вас распря, а поганые губят землю: сражайтесь или миритесь с ними», – сказали князьям бояре. К несчастью, Мономах уступил Святополку; войско выступило к реке Стугне. Еще раз Мономах хотел мира с половцами. «Здесь мы еще грозны для них», – говорил он; хотел, по крайней мере, дождаться перехода половцев через реку. Киевская дружина не согласилась, и Мономах принужден был еще раз уступить. Дружины перешли Стугну, разлившуюся от половодья. Святополк вел правое крыло; на него ударили половцы, и отчаянное сопротивление не помогло: Святополк бежал. Тогда вся сила половцев ринулась на Мономаха и разбила его. Он и Ростислав бросились через реку вплавь, и на глазах Мономаха брат его погиб в волнах; едва не утонул и сам Мономах, спасая брата. Горько плакал он о брате и дружине и укрылся в Чернигове. Тело Ростислава привезено было в Киев и оплакано горестною матерью. Половцы уже девять недель осаждали Торческ, город, населенный торками; другие разоряли окрестности Киева. Святополк снова испытал несчастья, сразился с половцами и был снова разбит. Торческ сдался. «Все праздники наши обратились в горесть, – пишет летописец, – в Вознесеньев день на Стугне у Треполя, в новый русский праздник Бориса и Глеба, на Желне – навел на нас Бог сетование: это перст Божий, да смирясь опомнимся от злого пути. Ныне все полно слез. Братий наших ведут в плен половцы к своим сердоболям и сродникам; бедные пленники эти томятся гладом и жаждою: лица их опухли, тела почернели и в неведомой стране язык спалил жар солнечный; идя нагие и босые, изъязвив ноги терпением, они говорят друг друг: я из такого-то города, я из такого-то села; сказывают один другому род свой со слезами и, вздыхая, возводят очи на Небо к Вышнему Всесведущему».

В это время Мономах не мог помогать Святополку. Враг, которого столь давно страшился и так сильно ненавидел он, Олег, явился наконец, после шестнадцатилетнего изгнания, из наследной области. С ним были половецкие полчища. Мономах затворился в Чернигове, сражался восемь дней и принужден был уступить силе. Олег признан был от него черниговским князем и не мог препятствовать половцам грабить окрестности. «С малою дружиною менее нежели из 100 человек, ехал я среди половецких полков, – говорит Мономах, – с детьми и с женою, и враги облизывались на нас, как волки».

Святополк оробел, отказался от войны, принужден был смириться перед половцами и женился на дочери сильного вождя половецкого, Тугор-хана. Олег едва мог отвести половцев от Чернигова, указав им на новые грабежи. Сын его повел их на греческие области, как прежде Василько на Польшу. Между тем, брат Олегов, Давид, занял Смоленск.

Великий князь киевский Владимир Мономах. Титулярник. XVII в.

Так в два года совершенно изменилось положение Руси. Преднамерения Мономаха – смирить половцев – были разрушены; род Святослава снова явился в Руси, и два удела: Черниговский, родовой Святослава, и Смоленский, собственно не принадлежавший этому роду князей, – отторглись от Всеволодова рода. Мономах ограничился одним Переяславским родовым уделом. Киевом владел князь безрассудный, не слушавший его советов. Честолюбие Мономаха страдало. Но столько же умный, сколько и храбрый, Мономах начал новые замыслы, и мы увидим, что после всех препятствий он достигнет своей цели, унизит Олега, невзирая на храбрость, великодушие, законность прав этого князя. Олег умел сражаться, но не был политиком. Брат его Давид, человек добрый и слабый, не умел помогать ему, когда ум Владимира, вероломство Святополка и сила обоих князей были против потомков Святослава.

Основавшись в Переяславле, прежде всего Владимир сдружился со Святополком: они начали думать, делать и поступать заодно. Вероятно, он успел внушить киевскому князю свои честолюбивые намерения и, угождая ему, решился унизиться до поступка неблагоразумного и недостойного. В Переяславль приехали вожди половецкие Итларь и Китан. Должно думать, что жизнь этих вождей была весьма важна для Руси. Сопутники половецких вождей расположились в поле за городом; Итларь и Китан въехали в Переяславль; сын Мономаха, Святослав, отдан был в залог безопасности дружинам половецким. Тогда из Киева приехали Святополковы бояре, и советовали Мономаху погубить Итларя и Китана. Мономах колебался. «Я дал им клятву», – отвечал он. «Тут нет греха: сами они всегда клянутся, и потом губят русскую землю», – отвечали бояре Святополковы. Мономах согласился; сына его выкрали у половцев и изменнически убили Итларя, Китана и всю дружину их. Зная, что мщение неминуемо, Святополк и Владимир немедленно выступили на половецкие земли, били, грабили, возвратились с добычею. За ними шли половцы; с одной толпой Святополк успел помириться, другая успела выжечь Юрьев.

Не заботясь о них, Святополк и Мономах устремились на Олега. Он не пошел с ними на половцев; требовали, чтобы он, по крайней мере, зарезал Итларева сына, бывшего у него аманатом. Олег с презрением отверг это предложение. Брат его, Давид Смоленский, причинил еще горшую обиду Мономаху. В отсутствие Мстислава, сына Мономахова, Давид явился в Новгород и был признан новгородцами за князя. Возвращение Мстислава заставило его бежать, но Мономах не прощал обид. Сын его, Изяслав, князь курский, немедленно напал на Муром, город Черниговского удела, и овладел им. В то же время Олег увидел послов Владимира и Святополка. «Иди в Киев, – говорили ему послы, – там положите вы уряд о земле Русской перед епископами, игуменами, мужами отцов своих и людьми градскими». Олег хорошо знал, кто посылает к нему послов. «Ни епископу, ни игумену, ни смерду не судить меня, князя», – ответил он. Не думая, что следствием его отказа будет немедленное мщение, Олег с изумлением услышал, что переяславская и киевская дружины идут на него. В ярости забывая все, Святополк и Владимир оставили даже за собою половцев грабить их собственные земли и бросились к Чернигову. Олег бежал, за ним гнались. Затворясь в Стародубе, 33 дня выдерживал он жестокую осаду; наконец обещал прийти в Киев на совет, вместе с братом Давидом, которого в то же время изгнали войска Мономаховы из Смоленска. Святополк и Мономах удовольствовались обещанием, не отдавая Чернигова. Столько раз доказанное мужество Олега, и половцы принуждали их к такой умеренности. Уже не только Переяславское и Киевское были разоряемы, но Тугорхан, тесть Святополка, осадил даже Переяславль; другой вождь половцев, Боняк, был близ самого Киева и сжег Берестово. Быстрый и тайный приход Мономаха и Святополка спасли Переяславль. Тугорхан, сын его, и избранные вожди половецкие пали в битве. С честью везя тело Тугорхана в Киев, аки тестя и врага своего, Святополк увидел пожар Киева. Боняк едва не вогнал половцев в Киев за разбитным противниками, зажег красный Выдубичский двор Всеволода, городское предместье, монастырь св. Стефана, и – к ужасу киевлян – самый монастырь Печерский. Означив надолго следы свои разорением, Боняк скрылся в свои степи.

Мономаха ожидали новые скорби. Насилие, оказанное Олегу, занятие Чернигова и вынужденное обещание явиться в Киев только раздражили черниговского князя. Собрав небольшую дружину, он хотел удалиться в дальние пределы своего владения, и там ожидать решения князей. Изяслав, сын Мономаха, не пускал его в Муром. «Муром есть волость отца моего, – говорил Олег. – Отсюда хочу я говорить с отцом твоим: он выгнал меня из Чернигова. Или и здесь хотите вы лишить меня хлеба?» Надеясь на множество войск, Изяслав ничего не слушал. Олег вступил в бой; Изяслав был убит, и Муром занят Олегом. Успех возгордил его; он увидел возможность завоевать северные области Переяславского удела, может быть самый Новгород, не привязанный к личным выгодам князей, готовый отдаться тому, кто даст более выгоды его гражданам. Но Олег ошибся. Новгород любил Мстислава, храброго, мужественного, видел более ручательства своей безопасности в Мономахе, нежели в потомках Святослава, едва водворившихся в Руси и уже снова изгоняемых, бедствующих. Олег легко захватил Ростов и Суздаль, Мстислав похоронил тело брата своего в Новгороде и послал послов к дяде. «Ты убил брата моего, – велел он сказать Олегу, – сетую на тебя: в ратях гибнут и цари и мужи; но будь же доволен Муромом, не сиди в чужой волости, а я постараюсь умирить тебя с отцом моим». Тогда Мстислав двинул новгородские дружины. Олег не смел сражаться, зажег Суздаль и думал хитростью победить племянника, предлагал мир и готовился нечаянно напасть на Мстислава. Ему не удалось; помощь, присланная из Киева, доставила Мстиславу решительное преимущество. На Клязьме завязался бой; Олег проиграл битву, оставил брата Ярослава в Муроме и ушел в Рязань. Мстислав шел по следам его, помирился с Ярославом, явился и под Рязанью с миром, везде требуя только пленных, захваченных Олегом. Олег принужден был удалиться и из Рязани. Мстислав показал великодушие, редкое в тогдашние времена. Он снова предложил Олегу избрать его посредником между собою и отцом. Мономах, удрученный летами, скорбью о потере брата и сына в междоусобиях, видя, что невозможно решительно лишить наследия род Святославов, сочувствуя, может быть, в совести своей и достоинству Олега, и права его на наследие отцовское, сам хотел мира и спокойствия. Он написал к Олегу письмо. Сей памятник сохранился для нас. В нем виден истинный характер Мономаха: честолюбие, прорывающееся сквозь завесу набожности и смирения, горесть, не побеждающая гордости.

«Многогрешный и печальный, – писал Мономах, – борюсь сердцем, и душа одолела сердце мое, ибо мы тленны, и я помышляю, как стать пред страшным Судиею мне, покаяния и смирения чуждому… Что есть добро и что красно, если не братья, живущие вкупе, но по наущению диавола были рати при умных дедах наших, при добрых и блаженных отцах наших; диавол не хочет добра роду человеческому и сваживает нас. Пишу к тебе, ибо крестник твой принудил меня писать. «Брату моему судьба пришла, – говорит он, – не будем мстить за него, сладимся, смиримся и отдадим все суду Божию, но не погубим земли Русской». И я, видя смирение сына моего, сжалился, убоялся Бога, сказал сам себе: он юн и безрассуден, но так смиряется и все отдает суду Бога. Слушаю сына и пишу; отвечай мирно, отвечай бранью: мне все равно, ибо я смиряюсь ради прежних грехов моих. Но – заметь, однако ж, что я предваряю тебя, чая также смирения и покаяния с твоей стороны». Уговаривая Олега склониться на мир, он напоминает ему смирение самого Христа. «А мы что? Человеки грешные: сегодня живы, а наутро мертвы; день в славе, в чести, а заутра в гробе и без памяти, и другие разделят собранное нами. Вспомни отцов наших: что взяли они с собою, кроме того, что сотворили для души своей?»

Трогательно упрекая Олега за смерть сына: «Как, – говорит Мономах, – как, видя кровь его и тело, увянувшее, как цвет едва процветший, как агнца закланнаго, не сказал ты сам себе, стоя над ним и вникнув в помыслы души своей: «Увы! что я сделал? Следуя его безумию, ради кривости сего мечтательнаго света взял грех на душу, и отцу и матери его дал слезы!» И не крови, но только прелюбодеяния ради Давид посыпал пеплом главу свою. Тебе тогда же покаяться бы и послать ко мне невестку мою: она чем виновата? Тебе бы послать ее ко мне с грамотою утешительною, дабы я вместе с нею оплакал ее мужа и плач вменил себе в песни и веселие свадьбы их, которой я за грехи мои не видел. Молю тебя: ради Бога отпусти ко мне невестку, да сядет она в доме моем, как голубка на сухой ветке, плачет со мною, и мы утешимся. Сыну моему таков был суд Божий – что делать! Не ты в том виноват!»

Но гордость видна там, где говорит Мономах: «Зачем, взявши Муром, занял ты и Ростов? Зачем не просил мира? Мне ли должно было посылать к тебе, рассуди сам, или тебе ко мне? Хотя бы сыну моему поручил ты снестись со мною? Десять раз послал бы я к тебе после того». Возлагая всю вину на правильное завладение Ростовом, Мономах обвиняет сына, признается, что послушался братьев при нападении на Чернигов, но сердится на Олега, что он не шел на половцев, и кается в том. «Вспомни, – так заключает он послание, – вспомни, что не по неволе теперь говорю я, не от беды, но Бог видит, что спасение души для меня дороже всего света».

На следующий год Русь увидела зрелище, давно невиданное. В Любече съехались все владетели уделов. Тут, кроме Святополка, были Мономах, Олег, брат его Давид, дети Ростислава: Володарь и Василько, и Давид, сын Игоря; говорили, думали о настоящем разделе, и подданные их с радостью услышали о мире и тишине.

Летописи не передали нам подробностей совещания, и мы не верим искренности дружбы князей, ибо видим, что сила преодолела правоту. Несмотря на умиление и клятвы, какие мы находили в письме к Олегу, Мономах удержал сына своего на новгородском княжении и получил, кроме того, удел Смоленский к Переяславскому. Олегу с братьями Давидом и Ярославом отдали Черниговский удел, но отрезали от него навсегда и передали роду Мономаха Суздальскую область – важную часть бывшего Святославова удела. Дети Святослава принуждены были поделить удел свой на три части (Олег взял Чернигов, Давид Рязань, Ярослав Муром). Святополк остался при одном Киеве и Турове, как прежде; Давид Игоревич, Володарь и Василько Ростиславичи также при своих уделах. О наследии великого княжества ничего не было упомянуто; Тмутаракань не включена в раздел. После похода Олега из Тмутаракани, в 1094 году, она теряется в летописях русских. Вероятно, что никто не думал удерживать сего отдаленного владения, окруженного врагами сильными; все потомки Ярослава занимали теперь уделы в самой Руси и совершенно забыли предприимчивый дух предков своих. Поприще деятельности ограничивалось для них междоусобиями и войной с половцами, беспрерывно толпившимися на Днепре и готовыми пользоваться первой оплошностью и первым раздором князей.

Взаимное опасение, подтвержденное столь многими событиями, рождало ненависть и распри. Святополк видел Новгород и волынскую сторону отчужденными. Волынь страшила его: там жили три князя, опасные мужеством и силою. Беспрерывные битвы и ссоры с Польшей и Венгрией укрепляли их дружины. Между тем, происходя от двух разных поколений, сии князья ненавидели друг друга, и если Святополк помнил, что убийца брата его укрылся в Перемышле, то Давид Владимирский, зная характер, силу ума и рук Володаря и Василька, мог подозревать, что второй нерядец легко явится из Перемышля при первом случае. Но Великое княжество всего более занимало умы князей. Святополк, отец шести сыновей, знал, что дети, так же как некогда племянники, дети Святослава, Игоря, Вячеслава, Владимира, могут по смерти отца наскитаться без хлеба; другие князья смотрели с завистью на Великое княжество: сей титул и права его были предметом честолюбия. Право на киевский престол по смерти Святополка принадлежало Олегу черниговскому; но в таком случае какая судьба ожидала род Мономаха? Не мог ли Мономах, умнейший и сильнейший из всех князей, и отец многочисленного семейства (кроме Изяслава у него было семь сыновей), не думать о предупреждении несчастий своего рода? Олегу что могло ручаться за безопасность в будущем, когда против него была явная ненависть и когда его обделяли после всех жестоких сопротивлений и тяжких междоусобий? Мы не знаем также, что положили русские князья о Полоцке, о половцах, но видя столько важных вопросов, оставшихся без решения, зная характеры всех князей из дел их, можно сказать, что не мир, но скрытное начало новой, сильнейшей вражды князья несли из Любеча в свои княжества. Чего нельзя было ожидать от Святополка, Мономаха, Володаря, Давида и самого Олега, более всех своих современников добросовестного?

Мы упомянули о вражде владимирского князя против Ростиславичей, владевших Перемышлем и Теребовлем: она основывалась на зависти, с какой Давид смотрел на отделение под власть их части Волынской области. Вместе разделяв изгнание, видев помощь Ростиславичей в деле с Ярополком, Давид умел скрыть от их добродушия черную душу свою: любечский сейм показал ее вполне. Сказав о Мономахе, понимая намерения его упрочить своему семейству Великое княжество, можем полагать, что в Любече он обращал особое внимание на дружбу Ростиславичей, от него получивших уделы. На сей-то дружбе Давид основал план погубления юнейшего из них, Василька теребовльского.

Владимир Мономах на съезде князей. Художник А. Д. Кившенко. 1880-е гг.

Торжественно клялись все князья прекратить распри и междоусобия; условились, целуя Святый Крест, что будут разбирать все ссоры общим судом; преступивший клятву, пожелавший удела чуждого или сам собою управившийся с другим, объявлялся общим врагом: «На того честный крест, и все мы, и вся земля Русская», – говорили князья. Мономах, Олег, братья его и Володарь спешили в свои уделы. Василько заехал помолиться в Михайловский монастырь. Давид был уже в Киеве и открывал Святополку тайные сношения и мнимый заговор Василька и Мономаха. «Вспомни, – говорил он, – кто убил Ярополка? Теперь приходит моя череда, теперь они меня погубят, но береги свою голову. Схватим Василька; пока он свободен, ни тебе в Киеве, ни мне во Владимире не будет княжества». Святополк колебался, однако ж послал звать к себе Василька на именины; Давид также послал к нему, прибавляя, чтобы он не ослушался старшего брата. Но Василько спешил домой и велел сказать, что готовится на войну. «Видишь ли? – говорил Давид Святополку. – Что будет, если он достигнет своего владения? Вспомни меня, если он не отнимет у тебя несколько городов. Зови его скорее и отдай мне». Увидев смелость, с какою Давид брал на себя вину, Святополк поверил всему, решился немедленно, просил Василька заехать, по крайней мере, проститься с ним, и Василько поехал. Один из его воинов узнал умысел и спешил известить князя об опасности. «А клятва где?» – отвечал Василько. «Давно ли мы дали ее?» Он остановился, подумал, перекрестился и, сказав: «Будь воля Божия» – приехал к своим палачам. Ласково встретил его Святополк, снова уговаривал остаться до именин, но Василько отрекался, говоря, что его спутники уже поехали вперед. «Так позавтракаем же вместе, – сказал Святополк, – садитесь, князь, я велю приготовить». Он вышел; Давид оставался в светлице, бледнел и краснел; Василько дружески говорил с ним, но совесть замыкала уста Давида: в нем не было ни гласа, ни слуха – он молчал и спешил выйти. Ворвались воины и сковали Василька. На другой день собраны были бояре, духовенство, киевляне: им представил Святополк извет Давида. Все собрание приступило к суду и осуждению, как будто оно имело на это право, и голос бояр и людей осудил Василька на смерть; духовенство восстало против них и требовало свободы Васильку. Тогда не думали более о том, чтобы преступлению придать вид законности, оставили все формы, распустили собрание и хотели уже не наказания, но злодейства. Ночью вывезли Василька из Киева в Белгород; на дороге вывели его из телеги, скованного, и втащили в какую-то хижину. На глазах его убийца начал точить нож; другие разостлали ковер и хотели положить князя. Василько плакал и стенал; отчаяние придало наконец ему силы: двое не могли управиться с ним; остальные сообщники злодеев прибежали, повалили на ковер Василька, набросили на грудь его доску, и двое сели по концам доски с такой силой, что кости захрустели в груди князя. Овчар Святополков, Торчин, хотел выколупать ему ножом глаз, промахнулся и разрезал щеку, бросил его в телегу, и по колоти поскакали во Владимир. В Здвиженске остановились у священника, внесли Василька в комнату, сняли с него окровавленную рубашку и велели попадье вымыть. Взглянув на несчастного, добрая женщина зарыдала; Василько опомнился, выпил воды, ощупал на себе белую рубашку и сказал: «Зачем сняли с меня окровавленную? В ней хотел я предстать пред Богом». Но страдания не убили Василька; на шестой день пути привезли его к Давиду во Владимир, заперли во дворе Вакия, и тридцать человек стражи окружили темницу.

Убийство и клятвопреступление не были новостью между русскими князьями. Но злодейство, столь хладнокровно совершенное, но нарушение клятвы, столь свежей в памяти, невольно заставило содрогнуться всех. Мономах, Олег, брат его Давид рязанский слушали страшную весть и плакали. «В нас, а не в Василька вонзили нож», – говорили они, немедленно соединили войска и пришли к Киеву требовать ответа. «Зачем ты ослепил Василька?» – говорили Святополку послы их. – Зачем не обличил его пред судом князей, если он был виновен?» Святополк слагал всю вину на Давида Владимирского; князья не слушали сего оправдания, хотели вступить в Киев, но вместо противников к ним вышли митрополит и дряхлая мать Мономаха. «Не губите земли Русской!» – говорили они, и молили простить Святополка. Чтя сан святителя и старость знаменитой княгини, Мономах и Олег согласились мириться со Святополком. Положив на св. крест руку, еще дымившуюся кровью несчастного князя, Святополк клялся в своей невинности и в том, что доказывая свое беспристрастие, он сам низведет с княжества владимирского Давида, а может быть, представит его суду князей.

Между тем, Василько был уже свободен. Володарь не пошел к Киеву, но бросился освобождать брата. Давиду сказали, что Мономах и Святополк вооружаются на него, что Володарь собирает дружины; он затрепетал, сбирал воинов, хотел союзить с поляками и выдать им Василька или сделать его посредником примирения с другими. Василий, инок, или священник, бывший тогда во Владимире и продолжавший летопись Нестора, передал нам драгоценность: разговоры свои с Васильком в темнице; в них видна душа Василька: в тюрьме, близ гроба говорят только истину.

«Давид призвал меня к себе ночью, – пишет Василий. – Вокруг него сидела дружина. «Василий! – сказал он мне, – Василько говорил ныне вечером Улану и Колчу (приставам тюремным), что ему известен уже поход на меня Святополка и Мономаха и что, если я решусь послать его к ним, он помирит меня с ними. Иди и скажи ему, что если это правда, то я дам ему любой город в награду: Всеволож, Шеполь, Перемиль». Я пошел к Васильку и пересказал ему все. «Не то говорил я, – отвечал Василько, – но могу однако ж послать к Мономаху и надеюсь, при помощи Божией, что уговорю его не проливать за меня крови христианской. Но я дивлюсь, что Давид дает мне свой город и ничего не говорит о Теребовле, мне принадлежащем, где и доныне мои наместники и моя власть». Василько старался преодолевать движение души, помолчал и сказал потом: «Иди к Давиду и скажи, чтобы он прислал ко мне Кулмея: его пошлю я к Владимиру». Я пересказал Давиду весь разговор с Васильком; но он отвечал, что Кулмея нет, и отправил меня к Васильку снова. Василько велел выйти слуге своему, посадил меня подле себя и стал говорить так: «Слышу, что Давид хочет выдать меня полякам. Мало еще насытился он моей крови и, отдавая им, хочет еще более насытиться. Много зла делал я полякам, еще более хотел сделать и мстить за Русскую землю. Выдача им будет смерть моя, но я не боюсь смерти. Открою тебе тайну души моей. Я хотел сделать многое: уже берендеи, печенеги, торги шли ко мне; я хотел взять еще дружины Володаря и Давида, хотел сказать им: веселитесь и оставайтесь в покое, а сам думал идти на Польшу, мстить ей за Русь, завоевать Дунайскую Булгарию, испросить пособие Святополка и Мономаха, идти на половцев, добыть себе славы или положить голову. Но не было у меня в сердце помысла ни на Святополка, ни на Давида. Богом и вторым пришествием его клянусь, что не умышлял я зла братиям мои, и только за возношение мое возвел на меня око и смирил меня Бог!» В стенах темницы не погиб голос Василька: слова его, переданные нам смиренным иноком, падают проклятием на память гонителей Василька и утешают потомство в ужасах, потемнявших век сего страдальца!