Дмитрий Балашов. На плахе

6

Весной 1942 года, когда умерла от голода вся семья брата Николая, работавшего в Ленинградском университете на филологическом факультете, Анне Николаевне удалось пристроиться со своими сыновьями, ставшими дистрофиками, на эвакуацию.

По тающему льду Ладожского озера их вывезли на Большую землю.

Запомнилось тогда немного и совсем не то, что надо было запомнить. Осталась в памяти только как-то странно освещенная церковь в Кабоне…

Очнулись, пришли в себя уже в Кемеровской области.

Здесь, на руднике Берикуль, и устроились эвакуированные Гипси-Хипсеи.

Анна Николаевна почти круглосуточно пропадала в детдоме, где работала воспитателем и где все дети называли ее «мамой».

Старший сын учился в местной школе, но из-за пропущенного в Ленинграде полугодия, из-за голода, отстал в учебе на целый год.

«Жить было, – как вспоминал Григорий Михайлович Балашов, – очень трудно после большого города»…

В бараке на руднике, где они жили, «действовали в быту законы физической силы и наглости».

Отъедались картошкой.

Иногда Анна Николаевна зарабатывала на молоко, рисуя что-либо по заказу местных жителей.

Рассказывают, что будущий писатель как-то подрядился пилить дрова.

– Хорошо, парень, работаешь! – похвалил хозяин. – Зовут-то тебя как?

– Эдвардом…

– Эх ты, – посочувствовал мужик. – Имя-то какое заковыристое. А работаешь хорошо…

Осенью 1944 года, когда блокада Ленинграда была прорвана, Анна Николаевна решила вернуться в родной город.

Разрешение выхлопотать не удалось, и возвращались, «почти тайком», как пишет в своей автобиографии Дмитрий Михайлович Балашов.

«Впечатление было такое, – подтверждает его воспоминания брат Григорий Михайлович, – что правительство всячески тормозит возвращение коренных горожан на свои пепелища».

А вернувшись, Гипси-Хипсеи обнаружили, что остались без жилища.

Комнаты, в которых жили еще деды и прадеды Анны Николаевны[18 - Анна Николаевна, по свидетельству Григория Михайловича Балашова, соединяла в себе эстонские, смоленские и, возможно, ярославские корни и была петербурженкой третьего поколения.], оказались заняты сотрудницами МВД, а вещи растащены соседями…

Анне Николаевне так и не удалось отстоять ни одной комнаты в родительской квартире…

В Ленинграде оказавшуюся бездомной семью приютила Татьяна Николаевна Розина, к которой пришла Анна Николаевна Гипси, чтобы устроиться на работу в детский садик.

Как и в блокаду, она поселила Анну Николаевну в общежитии детсада № 3, в двухэтажном флигеле, стоявшем между Ковенским и Озерным переулками.

Сначала Гипси жили вместе с другой семьей в одной комнате, а затем появилась своя комната площадью 12 квадратных метров.

7

Как вспоминал Григорий Михайлович Балашов, Татьяна Николаевна Розина была дочкой дореволюционного профессора и отличалась высокой культурой и удивительной честностью.

И сотрудников она набирала под стать себе.

«Ольга Сергеевна Лаврова, Елена Кирилловна Гаркун, Анна Антоновна Сакевич и другие были людьми удивительными по сегодняшним временам, они честно работали, неся свою культуру и детям. В большом саду были растения, животные и проводилась работа с детьми по изучению всего этого. Дети не хотели идти домой, играя в этом саду.

Многие сотрудники детсада были нашими хорошими знакомыми, конечно, оказывали влияние на формирование наших взглядов. Поэтому я долго не знал, что есть плохие люди, не ждал внезапного нападения, оскорбления, предательства. Все это я стал понимать годам к 30 и позднее»[19 - Балашов Г.М. Пунктирная линия. С. 4–5.].

Очевидно, не без помощи новых сослуживцев матери будущий писатель, отставший из-за блокадной зимы в учебе от сверстников, сумел наверстать в Ленинграде упущенное, и, перепрыгнув через один класс, закончил десятый класс вместе со своими одногодками.

«Я окончил школу, десятый класс, едва не попал в армию, но кончилась война, и мне разрешили, после разных проволочек, поступить в институт, – писал сам Дмитрий Михайлович в «Автобиографии». – Разрешили поздно, к октябрю, и поступить я смог только в театральный вуз на Моховой, на театроведческий факультет. (Его весьма часто называли «театраловедческим»). Возможно, сработала память покойного родителя, бывшего актером ТЮЗа».

Последняя фраза: «Возможно, сработала память покойного родителя…» – на наш взгляд, выпадает из общего контекста.

Как-то странно употреблено тут слово «возможно»…

Разумеется, Михаила Михайловича Гипси-Хипсея помнили в бывшем Центральном театральном училище, ставшем с 1939 года вузом. Ведь само это училище (Моховая улица, 34) очень тесно было переплетено с ТЮЗом, располагавшимся в доме 33 по Моховой улице, и как бы прорастало сквозь него. Поэтому сотрудники училища забыть такого яркого актера, погибшего в блокаду, никак не могли. Да и сам Дмитрий Михайлович, в конце концов, твердо должен был знать, как происходило его зачисление в институт!

Но, может быть, слово «возможно» в его автобиографии не только к самому факту зачисления в институт и относится.

Михаил Гипси дал сыну не его настоящее имя, не его настоящую фамилию. Театральная судьба, которую он – так получилось! – хотел навязать сыну, тоже была не его судьбой…

8

«Театраловедческое» обучение не захватило будущего писателя целиком.

Мы уже упоминали, что, обучаясь в институте, Дмитрий Михайлович ходил «на правах старого ученика» в студию Дома пионеров к К.А. Кордабовскому рисовать натюрморты…

Есть свидетельства о его поездках во время учебы…

В 1947 году, например, он первый раз побывал в Новгороде. Город еще лежал в руинах, а Дмитрий Михайлович приехал с краюхой хлеба и луковицей в кармане и сразу отправился в церковь Спаса-на-Ильине, чтобы попытаться скопировать фрески[20 - Большакова Н. Встречи с Дмитрием Михайловичем Балашовым // Наука и бизнес на Мурмане. (Духовная практика; т. 9), № 2(47): Украсный мир Дмитрия Балашова. 2005. С. 7.].

Разумеется, нелепо было приписывать этим поездкам какое-то определяющее судьбу будущего писателя значение, но что-то мешает нам относиться к ним, как к обычным студенческим экскурсиям…

Нет…

Это было неосознанным поиском самого себя…

Вернее, поиском своей русскости.

Отец Дмитрия Михайловича в футуристическо-интернациональном восторге – вспомните о том, что не следует поддерживать «иррационального пристрастия» к русской речи, русской истории, русскому типа лица! – затаптывал в себе русскость.

Дмитрий Балашов к русскости пытался вернуться.

На фотографии 1948 года, где он запечатлен вместе в Владиславом Башинским и Любой Крусановой, Эдвард Гипси сидит в русской косоворотке, с вышивкой по вороту и по обшлагам. Рука, сжатая в кулак, лежит на столе. Вид какой-то народовольческий.

Конечно, говорить о народовольческой решимости и жертвенности применительно к решению надеть на себя косоворотку – смешно.