По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову

– За пятнадцать дней работы?

– Стрельбицкий дал ему двадцать долларов и ходил с ним только до Пектусана.

– Но Стрельбицкий шел с тяжелым обозом, гнал баранов, он шел шесть дней до Пектусана, а мы пойдем два.

– Опасно, он меньше не желает, и никто не пойдет, кроме него. – П. Н. понижает голос и говорит: – У них стачка.

– Тогда я пойду без проводника или возьму хунхуза.

– Хунхузов теперь нет.

– А какая же опасность тогда?

– Ничего не можем на это сказать. Меньше сорока долларов не желаем.

– Ну и довольно, – я не беру проводника. Теперь вьючные: есть охотники? Сколько хотят?

– Десять долларов за лошадь, и только до Пектусана.

– Сколько пудов на лошадь?

– Четыре.

– Я дам четыре доллара.

– Не хотят.

– Мы навьючим своих лошадей и все пойдем пешком. Скажите старикам, что я благодарю стариков и не утруждаю их больше.

Наш проводник очень взволнован, что-то горячо говорит, все уходят.

– Проводник упрекает их в негостеприимстве, – переводит П. Н., – в желании схватить за горло, говорит, что для Кореи выгодно, когда приезжают знатные иностранцы, и не надо отбивать у них охоты ездить к нам, потому что они привозят много денег.

С горя я сажусь за английский язык.

H. E. еще засветло ушел на китайскую сторону охотиться за кабанами и с Бесединым и Хаповым просидел там до двенадцати часов ночи. Хрюканье слышали, но темно, и ни одного кабана не видели.

27 сентября

Проснулся с неприятным чувством: итак, ничего еще не устроено для дальнейшего путешествия.

– Ну что ж, П. Н., как мы будем?

– Подождите: уже приходил прежний старик. «Я, говорит, дал слово и пойду и без товарища». Проводник из Мусана вчера с ним всю ночь провозился. Старик идет, не торгуясь. Вьючные согласны по пяти долларов за четыре пуда до Пектусана. Я рад, что вчерашний проводник не идет: с ним кончили бы тем, что вернулись бы с Пектусана назад, в Тяпнэ. Скажет: дороги нет, как его проверишь?

Таким образом все сразу устроилось.

– А почему старик не пройдет с нами на Амно-ка-ган (Ялу)?

– Лошади у него нет.

– Я дам ему лошадь.

Пришел старик.

– Он согласен.

Весь день прошел в переборке и переукладке вещей. Все, что можно, уничтожаем: ящики, оказавшиеся малопригодными вещи.

Так, например, десять фунтов песку сахарного – везли нетронутыми: раздать людям.

Патроны разобрали по рукам. Всего пуда три выбросили. Остальное до Пектусана.

Сегодня отдых, и мысли убегают далеко-далеко отсюда.

Тихо и медленно делается всякое дело. Потом оглянешься, и будет много, а пока в работе, лучше не думать о конце.

Я любуюсь и не могу налюбоваться корейцами: они толпятся во дворе, разбирают вьюки.

Сколько в них вежливости и воспитанности! Как обходительны они и между собою и с чужими, как деликатны! Ребятишки их полны любопытства и трогательной предупредительности. Я вынул папиросу, и один из них стремительно летит куда-то. Прибегает с головешкой – закурить.

Я снимал их сегодня и, снимая, сделал движение, которое они приняли за предложение разойтись, что мгновенно и сделали. Когда даешь им конфету, сахар, принимают всегда двумя руками: знак уважения.

Какое разнообразие лиц и выражений!

Вот римлянин, вот египтянин, вот один, вот другой – мой сын, а вот совершенный калмык.

Лица добрые, по природе своей добрые.

Я вспоминаю слова одного русского туриста, что кореец любит палку и с ним надо держать себя с большим достоинством, надо бить по временам.

Стыдно за таких русских туристов. Каким животным надо быть самому, чтобы среди этих детей додуматься-таки до кулака!

Ходил осматривать деревню Тяпнэ. Собственно, две деревни в версте друг от друга. Всего тридцать две фанзы.

Перед въездом отвод из бревен против лучей злой горы.

Вся местность здесь плоская – с версту пашен. Маленький Туманган звонко шумит по камням.

Глубокая осень, нет и следа зелени, все желто и посохло, редкий лесок исчезает на горизонте.

Едва только выглядывают горы с востока и запада, на севере же, куда лежит наш путь, гор нет уже, но вся местность точно вздулась и поднялась в уровень гор.

Тяпнэ – пионер цивилизации в борьбе с лесной тайгой. Двести сорок лет тому назад основалось здесь это селение. Тогда же и проделана была довольно трудная дорога из Мусана сюда.

Мусан назывался тогда Сам-сан (три горы). Тогда здесь не было совсем пашни. Теперь лес верст на двадцать уже переведен, и есть десятин семьдесят пашни.

По этому расчету лет через тысячу или две дело дойдет и до Пектусана.