По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову

– Зачем же вы так сделали?

– Да это еще лучше. Сам все равно выдумал бы такое, что хуже бы еще было. Я ведь осторожно, – не сказал корейский или китайский император, а чужой, французский. Ищи там. Он спрашивает: «А начальник разве нашей веры?» А я ему говорю: «Чудак, чай каждому охота быть императором, а ведь не все же императоры нашей веры». – «Верно», – говорит.

Разговор происходил с жителем последней деревни Тяпнэ, куда мы теперь и спускаемся.

За несколько часов, что мы не видели Туманган, он успел еще похудеть. Правда, стремительный поток, но сажен пять всего, и глубины – пол-аршина.

Этим, в сущности, все надежды на Пектусанское озеро, как и на то скалистый, то песчаный Туманган в смысле судоходства разбиваются. Надежды вот какие: из озера берут начало три реки – следовательно, при соответственных работах, можно всегда располагать запасом воды трех рек. Но если такие речки, то, и соединив три в одну, ничего не получим.

Остается интерес туриста, отчасти и географический, – озеро не измерено, не промерена его глубина, не исследованы его выходы, следовательно не проверены и истоки этих трех рек.

Затем вопрос дорог. Двести лет тому назад один англичанин попал на Пектусан с восточной стороны. Наш русский путешественник, полковник генерального штаба Стрельбицкий, бывший на Пектусане в 1894 году, прошел от Тяпнэ и возвратился той же дорогой назад. Хорошо бы было найти другой выход и пройти дорогой, которой не ходили еще европейцы.

По теории такая дорога должна быть, если есть выход на Туманган, то тем более должен быть выход на гораздо большую реку – Ялу.

П. Н., пользуясь рекомендательным письмом пусая, сейчас же, как приедем, сделает совет из жителей Тяпнэ.

– И без рекомендации все прибегут.

Действительно, не успели и с лошадей слезть, как все уже налицо. Бросили полевые работы.

И было же дела нашему проводнику: сперва поздоровался он со старостой, причем оба присели на корточки и положили руки на землю. В таком положении они говорили долго и затем оба встали. Затем староста знакомил его со своими односельчанами, и наш чистенький старичок то и дело и очень проворно припадал к земле, бросал несколько фраз и озабоченно вставал, чтобы опять припасть. В моменты припадания лицо его ласково и заискивающе, а когда он на ногах, на лице его сдержанное достоинство. И какой миллион оттенков в этих припаданиях!

Если перед ним человек с камилавкой – дворянин, он первый валится. Валятся, кажется, оба, а смотришь, каждый раз коснется земли как раз тот, кому надо по чину.

Кто в трауре, того вторично опрашивает, и опять оба припадают: молятся за упокой души усопшего.

Нам отвели очень хорошую фанзу, и все набились туда.

Расспросы, разговоры, миллион разговоров, и наконец заговорил высокий, представительный старик.

Да, он знает дорогу на Пектусан и прямо на Ялу оттуда. Он ходил там.

– Не желает ли он быть проводником?

Он пойдет с товарищем, – один боится. Товарищ в поле и придет вечером.

Вечером опять полная фанза народу. Но перед этим я, или, вернее, П. Н., сделали очень важное открытие: Цой-сапаги, наш высокий кореец из провинции Хуан-ха, города Хиджю, знает множество сказок. За любовь к сказкам и чтению он был избран местными корейцами во Владивостоке даже председателем любителей чтения. Сейчас же мы устроили ему экзамен.

И вот он, высокий, с длинными тонкими ногами, в узком пиджаке, корейской прическе, с котелком на голове сидит перед нами и уже рассказывает прекрасную сказку о Симчони. Она уже записана у меня, но он передает много новых подробностей, существенно изменяющих смысл сказки.

Жители Тяпнэ все здесь и во дворе слушают с открытыми ртами и, когда Сапаги кончает, задают ему ряд вопросов: знает ли он такую-то и такую-то сказку и еще такую-то, и после долгих переспросов объявляют, что такого начитанного и знающего редко встретишь.

Сапаги не слышит их отзывов. Он, кончив, возится уже с лошадьми. Весь день он бегал, разыскивая овес, солому, провизию, теперь повел поить лошадей.

Неделю тому назад он пришел просить расчет за то, что я что-то резко сказал ему. Ни одного слова брани не было мною произнесено при этом.

Я извинился и просил его остаться.

Получив удовлетворение, высокий Сапаги еще энергичнее поднимает свои длинные ноги, прыгая между тюками, делая все дела, которые только ему поручали.

– Если вы его не облегчите, – сказал вчера П. Н., – то он прямо не выдержит и заболеет.

Но отныне судьба его изменяется: Сапаги переходит на мой личный счет, а вместо него нанимается новый кореец.

Дело его отныне – закупка припасов и рассказы.

– Ну-с, теперь сказки надо оставить, – объявляет мне П. Н., – собрались старики.

Я покорно оставляю сказки, и мы переходим к обсуждению предстоящего похода.

Старик проводник совсем не явился, вместо него его товарищ – лет сорока пяти, большой, энергичный и уверенный в себе кореец.

– Так вы желаете идти на Пектусан?

– Да. Со Стрельбицким я ходил.

– Я не только хочу идти на Пектусан, но оттуда пройти на Ялу.

– Нет туда дороги.

– Но старик говорит, что есть.

– Старик ничего не знает, – там теперь снег по колено, там хунхузы, там четыреста верст надо идти до Ялу.

– Но вся Ялу четыреста верст, – как же до верховьев выйдет четыреста?

– Много изворотов.

– Скажите ему, – говорю я, – что изворотов много в его словах.

– Он говорит, что в крайнем случае он проводит нас до первой корейской деревни по этой дороге, – двести ли от Пектусана.

– Значит, есть дорога?

– Опасных людей много.

– А спросите его, много он встретил со Стрельбицким?

– Двух.

– Вот в том-то и дело, потому что зимой опасным людям делать там нечего, – они ходят туда за жень-шенем, за рогами изюбра, за золотом, – ничего этого зимой не достанешь, а теперь уж зима. Скажите ему, что книга Стрельбицкого передо мной.

Я показал ему книгу.

– Сколько он хочет, чтобы проводить нас?

– Он хочет сорок долларов.