Среда Воскресения

Не ожидается, но происходит

Простое изменение природы!

Кто только изменение природы,

Легко пройдет меж лезвий дождевых

И станет бесполезен умиранию…

И станет бесполезен возрождению…

Грань преступивши, божии создания!

Эта женщина вошла. Все изменилось. Изменилась природа окружавших ее вещей. Сама прихожая, где Идальго все ещё (разве что – уже обоими ногами на земле) смотрит на входную дверь – и видит, что дверь распахнута! Но за ней – никого уже нет. Даже тебя самого – нет; но – ты здесь.

Ты скажешь, что бесплотной тенью – они, мои влюблённые в любовь?

Когда ты совершаешь обладание (как бы под сенью лип)

И занимаешься своим кровосмешением -

Не помни миг, когда ты был велик (как будто)

И видел тех любовников, что были, есть и будут.

Сама «прихожая» изменилась. Она стала «вхожей» в другой мир. Ведь женщина была красива не обычной, а какой-то другой красотой.

Красотой, сразу меняющей всё на свете. Вся её жизнь вошла сейчас вместе с ней и стала здесь жить. Все её обычные женские маневры: все эти скучные сближения, уклонения и даже само сбережение её красоты (как весьма конкурентного товара на сорочинской ярмарке) – всё это были вещи подчиненные, состоящие у ее красоты в услужении.

Собственно – она за этим и явилась: подчинять! Собственно – всё это (ведь в подчинении есть много всего) у нее почти получилось; но – это было очень существенное «но»: она была ошеломляюще молода!

До Старика ей было далеко. Как до неба. Впрочем, как и Илии Дону Кехане. Потому – сейчас она прошла не мимо человека Идальго, а меж трёх частей его имени; причём – проделала она это настолько легко, что мы с Идальго просто-напросто потеряли её из глаз; более того – она оказалась у Илии за спиной много прежде, чем тому удалось-таки следом за ней обернуться.

Прежде чем ещё раз (уже – третий) не задать ей свой очень важный вопрос:

– Как тебя зовут на самом деле?

Ибо – речь и об имени, и о красоте суть одно.

На самом деле его любимую звали Жанна, но – она действительно могла бы происходить из Франции пятнадцатого века, являясь уроженкой деревушки Домреми; разве что та Жанна (которая д'Арк), была блондинкой – что явствует из средневековых гравюр, более того – даже сейчас она действительно могла бы показаться облаченённой в средневековое белое с золотым шитьем платье (а вовсе не в тех чёрных доспехах, в которых её пленили бургундцы.

Да и незачем представлять: вот же она… Кар-р!

В руке она держит (вы не только представьте, но – увидьте!) обоюдоострый клинок с золотыми лилиями по всему лезвию; впрочем, взгляд её скромно опущен долу (впрочем – она и сейчас способна, будучи неграмотной, диктовать своему сподвижнику Жилю де Рецу письма английскому королю, причем – от имени «Старика»).

Итак, она прошла меж имен Илии – и ни одно из них не потревожила! Душа Идальго находилась в смертельной опасности.

Причём – как пророк, Илия прекрасно понимал, что ему не обойтись без жертвы со своей стороны.

Причём – эта прекрасная возлюбленная (словно бы явившаяся прямиком из жизнеописания трубадуров) была и сама по себе экзистенциальна и амбициозна в невидимом! Причём – если та Жанна явилась спасти Францию ценой своего счастья, эта собиралась помешать Илии спасти Россию во имя своего душевного комфорта (и была в своем праве).

При чем тут облики государств, если на кону вечные человеческие ценности?

Кар-р!

Более того – происходила не борьба хорошего с лучшим (недолгая блажь социализма), но – словно бы менялось шило на мыло: не все ли равно, какое скоморошье рыло ты будешь носить? Человека «многих миров», наследника и продолжателя взлётов и падений, гордеца и созидателя (тоже искусственный продукт, но – всё ещё претендующий на личную обособленность), или ничтожного атома потребления и воспроизводства (неистребимого, неисчислимого и бессмертного – во взаимозаменяемости).

Женщина была готова поддержат и то, и другое в его выборе… Кар-р!

При условии того, что она получает всё (или хоть что-то); иначе – гори всё синим пламенем, поскольку – и в том, и в другом случае души человеческие оставались живы и (в своей человечности) правы.

То есть в любом случае умрём: в твоей версии – с иллюзией смысла, в моей – со штампованным пониманием бытия; но! Пойми: я женщина, я должна получить своё счастье, так она могла бы сказать.

– Счастье?

– Или то, что за него приму; а не получу «своего» – ничего не будет и у тебя. Так или иначе – я и есть смысл всего: то ли Вечная Женственность с Софией Премудростью, то просто предмет вожделений (вечера коротать, да и вообще – для-ради массажа простаты).

– Счастье? – мог бы повторить он.

Так стоило ли огород городить? Стоило ли строить железный занавес? Между тем, что могло быть (произнесено), и тем, чему никогда не бывать (в реальности). Разумеется даже разумом, что не стоило… Кар-р!

– Ты куда-то собрался? – если та Жанна (из Домреми) знала о своей миссии, то эта Жанна (из Санкт-Ленинграда) знала о своей правоте и (когда Идальго запоздало к ней обернулся) всего лишь повторила сама за собой:

– Главное, ты засобирался подальше от меня.

– Проходи, – бормотнул он (причём – давясь то ли от счастья, то ли от отчаяния); приглашение прозвучало-таки, но – несколько несколько запоздало: она уже была и оставалась здесь, и с этим следовало как-то поступать.

Но ведь и Россия была – здесь, и с ней следовало как-то поступать.

Он, только что облачившийся (в рыцарские доспехи). Он молча (глядя лишь на нее) снял свою верхнюю одежду! Причем – вместо того, чтобы помочь ей раздеться (так он опять нарушал всю очередность), потом он молча (причём – умножая неправильность любого деяния или не деяния) опустился перед женщиной на колени и принялся снимать со своей ноги одинокую калигулу.

Женщина (замерев, как струна) – так и осталась. Она – никуда не делась. Она – с неприкрытой иронией (немного не доходя до сарказма) его разглядывала. Причём – не только потому, что глубинно (по женски) положила себя мерой всех вещей и (отсюда) возможностью их последующего одушевления, но – ещё и потому, что любые вещи (уже одушевленные ею или ещё нет), покидая ее мироздание (даже если – превышая ее мироздание), просто-напросто переставали для нее существовать.

Причем – переставали существовать сразу во всех ее мирах, бывших и будущих.

Иначе – её бытие могло бы лишиться смысла, а этого – быть никак не могло: женщина положила себя миру как меру, причем была (и есть) совершенно права: согласитесь, что роль бегущего от своей единственной женщины человека всегда неприглядна… Кар-р!

Так, может, и не приглядываться к роли? Так, может, и за Россией никакого пригляда не потребуется?

Так, может, все как-нибудь да образуется: и образы будут другими, и образа!

Главное: жизнь – продолжится, ведь души (каждая – на своем месте) останутся.

Или – не останутся? Нет ответа.

Кар-р!

Не сразу разум постигает вечность!