Ходящие сквозь огонь

Мишель сразу посерьезнел:

– Придется тебе, Вито, проводить меня до того оврага. Что ж они, лицедеи что ли, чтобы их на неосвященной земле хоронить?

* * *

Идти пришлось почти целый день. Вито сбежал с полдороги под предлогом срочной семейной надобности, но снабдил инквизитора подробными указаниями, как разыскать нужный овраг.

Место было не слишком приметное: кругом колосилась пшеница, так что небольшую вытянутую прогалину со стороны почти не было видно. Мишель едва не прошел мимо, но в последний момент зацепился взглядом за потемневшую верхушку деревянного распятия. Крест сделали на совесть: из молодого деревца толщиной в крепкую мужскую руку, перекладину прикрепили намертво. Высотой распятие было в полтора его роста.

«Сколько их здесь лежит? Десять? Двадцать? Одному Богу известно, да жителям деревни».

Места насильственной смерти часто привлекают нечистую силу, а если умирали массово – встретиться с призраком или трупоедом было проще, чем с настоятелем на воскресной мессе. Крест – надежная защита, если его ставили с верой, но освятить землю тоже не помешает.

Собственно, именно поэтому Мишель шагал через поля к ближайшему источнику воды – колодцу на постоялом дворе, о котором ему тоже рассказал Вито, – и любовался отблесками заходящего солнца на золоте хлеба, уже клонившегося к земле и готового к жатве.

Пока дошел, совсем стемнело. Во дворе было пусто, но в конюшне фыркали чьи-то лошади, а снаружи был привязан мул, так что постояльцы наверняка имелись.

Инквизитор, привычно согнувшись в три погибели, протиснулся в дверь:

– Pax vobiscum, добрые люди! У вас воды не найдется?

В его сторону сразу же повернулись две мужские головы и тут же застыли с открытыми ртами. Мишель смотрел на них, они – на него.

– Воды, понимаете? – инквизитор решил прервать затянувшееся молчание. Безрезультатно.

На счастье монаха, в зал вошла плотная женщина средних лет.

– Эй, остолопы! Чего тут так темно? Очаг посильнее разожгите, да принесите пару свечей! Ой, а вы? – женщина, наконец, обратила на гостя внимание и сразу же радостно затараторила:

– Пожалуйте, святой отец! Не желаете ужин? Комнаты сдаем совсем недорого, для паломников – за полцены!

– Спаси вас Господь, но мне бы только воды в какую-нибудь флягу или бурдюк.

– Так, вы двое… – вновь нахмурившись, повернулась она к двум крепким парням, которые уже закинули в очаг пару поленьев и теперь раздували тлеющие угли при помощи небольших мехов, но вдруг подняла голову: – Мария, а ты чего так долго?

По лестнице спустилась худенькая девушка лет пятнадцати в простом холщовом платьице, но с крепким кожаным пояском, на котором висел нож и небольшой мешочек, украшенный бисером. На тоненькой шее блеснула бусина. Лицо девушки ничем не отличалось от лиц других уроженок здешних мест: чуть длинноватый нос с горбинкой, смуглая кожа, темные волосы и глаза. Девушка выглядела немного напуганной.

– Они… – запнулась трактирщица. – Они что-то с тобой сделали?

Девушка покачала головой и сделала жест, будто наливала что-то в кружку. Немая?

– Ты подавала тем постояльцам пиво?

Служанка кивнула, и хозяйка явно успокоилась:

– Девочка моя, возьми флягу и налей святому отцу воды!

Та поклонилась и прошла мимо Мишеля наружу, потупив взгляд.

– Да я и сам могу набрать, вы только флягу дайте! – опомнился Мишель.

– Может, все-таки отужинаете, если уж на ночь остаться не хотите? – с надеждой посмотрела на инквизитора трактирщица. – Час уже поздний, да и раны ваши обработать нужно!

За день повязки опять пропитались насквозь.

– Хорошо, – поклонился Мишель, поставил посох к стене и присел на скрипнувшую лавку. — Утомленному жаждою ты подавал воды напиться и голодному не отказывал в хлебе.

Освящение земли вполне могло подождать один час, а вот яростно урчавший живот, в котором с утра не было ничего, кроме пшеничных зерен, надо было чем-нибудь укротить.

* * *

Назад к оврагу инквизитор вернулся уже глубокой ночью. В пшенице остался заметный след, поэтому найти дорогу было нетрудно, хотя приходилось смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Полы рясы Мишель заткнул за пояс. После луковой похлебки с хлебом немного тянуло в сон, но совесть не позволила бы заснуть до завершения обряда. В руке инквизитор нес приличных размеров флягу со святой водой, сделанную из выдолбленной тыквы. Воду он сам освятил еще на постоялом дворе.

Небо было затянуто тучами, того и гляди дождь начнется, поэтому монах шел широким шагом. «Вроде бы где-то здесь…»

Ночной воздух лопнул от нечеловеческого рева, раздавшегося буквально шагах в тридцати.

Мишель бросил флягу и побежал, нещадно перемалывая колосья ногами. Тут же оказался на краю оврага и увидел, как темная, перемазанная землей фигура, прихрамывая, быстро движется в сторону хрупкого человечка, скрючившейся около креста. «Это еще кто?» Посох светился и вибрировал, поэтому Мишель, не раздумывая, прыгнул в овраг, оттолкнул человечка в платье в сторону и сразу развернулся к шаркающему мертвецу. От удара святой реликвией его голова разлетелась в разные стороны вместе с кусками проржавевшего шлема.

Земля вскрылась еще в трех местах, тут же послышались яростное шипение и отчаянный вой, но инквизитор не дал мертвецам шанса и разбил полусгнившие тела еще до того, как они целиком выбрались наружу. Посох замолчал.

– Ты цела, чадо? – повернулся инквизитор к девушке, непонятно что забывшей ночью в таком месте, и тут же опешил.

Темные глаза смотрели на него с такой ненавистью, какой не было ни у одного из тех слуг дьявола, которых Мишель встречал до сих пор.

Глава III. Во все тяжкие

Слуга, поклонившись, вышел. Джакомо Джованни уперся локтями в стол из красного дерева, сплел пальцы и задумчиво приложил губы к ладоням.

Дело было не слишком большое, но обдумать его надо в одиночестве и без спешки, чтобы ненароком не упустить каких-нибудь мелочей. Правая рука самого Августо Джованни никогда не стал бы тем, кем стал, если бы упускал что-то важное.

Семьи венецианских патрициев были куда опаснее клубка разъяренных змей: стоило на миг зазеваться и поверить слащавым уверениям в дружбе и напыщенным разглагольствованиям об общем достоянии республики – и вот ты уже хрипел, роняя кубок с отравленным вином, падал от стрелы, прилетевшей из темного окна, нырял в канал с жерновом на ногах или горел на загородной вилле. Только перед лицом общей опасности семьи действовали сплоченно, ревностно оберегая свои права и привилегии от любых посягательств. А дом Джованни как раз и был таким посягательством.

Он не мог похвастаться ни знатностью, ни особенным богатством, но обладал другим конкурентным преимуществом, способным приносить и деньги, и власть. Поколение за поколением дом Джованни тайно практиковал искусство, позволявшее управлять телами и душами мертвецов.

В принципе некромантом при должном обучении мог стать любой: главное – твердо запоминать символы, формулы и ингредиенты и обладать достаточно твердой волей, чтобы подчинять себе тех, кто оживал по твоему призыву. Но эта девушка была особенной.

Трехлетним ребенком она забрела в одну из усадеб на терраферме[11 - Терраферма – общее название для всех венецианских земельных владений на полуострове.], где в тот момент практиковал молодой Джакомо. Увидев, как он пришил к человеческому телу собачью голову, а потом оживил это существо, она даже не вскрикнула. Прикованный цепями кадавр с воем рвался к ней, ощерив зубы, но грязная малышка просто смотрела на него большими темными глазами. В них не было страха, только живой и неподдельный интерес, как к новой игрушке. Тогда Джакомо протянул ей перекрестье с нитками, похожее на те, что использовали кукловоды, только сплошь покрытое специальными символами. Девочка взяла перекрестье, покрутила в маленьких ручках и, сообразив, что кадавр теперь подчиняется ее движениям, немедленно натравила его на некроманта.

Джакомо усмехнулся, вспомнив, какое разочарование было на ее большеглазом личике, когда он чудом избежал смерти! Это сейчас он смог бы разорвать немертвого на части, а тогда пришлось срочно читать формулу разложения. Кадавр окончательно упокоился, а девочка рассерженно фыркнула и швырнула перекрестье в стену, разломав на куски месяц кропотливой работы. Но Джакомо не расстроился. Приказал казнить пару слуг для повышения бдительности (совсем страх потеряли – по поместью разгуливает неизвестно кто!), а девочку велел накормить, отмыть и переодеть. Если ей хватило духу сознательно управлять немертвым, это талант.

Говорить она умела, имя назвала, но о своем прошлом ничего не рассказывала. Отследить ее происхождение не удалось ни естественным, ни сверхъестественным образом. Когда девочку погрузили в транс, она говорила лишь о тьме, огне и заживо горевших людях. Как она попала на виллу, тоже не удалось выяснить. Никто из слуг ее не видел ни в саду, ни в доме, а ведь она добрела до самого дальнего угла подвала! Святая святых Джакомо! Такое ощущение, что этого ребенка отправили на землю прямиком из преисподней, минуя все инстанции.

Дон Августо, возглавлявший дом Джованни, девочку сразу невзлюбил и официально принять в семью не пожелал. Учитывая щекотливость ситуации и обилие невыясненных обстоятельств, Джакомо понял и принял решение своего дяди по отцу, но согласиться с ним не мог. Он стал крестным отцом девочки (темное искусство – не повод открыто плевать на Церковь и ее правила), пристроил в семью муранского[12 - Изготовление стекла было занятием пожароопасным, поэтому все стеклодувы в Венеции селились отдельно, на острове Мурано.] стеклодува Рьецци, чтобы она ни в чем не нуждалась, и сам начал ее обучение. Учил чувствовать места, где умирали люди, и определять способ гибели, показывал простейшие фигуры и диктовал базовые формулы.

Обычно некроманты выбирали для изучения один из двух путей, но она ревностно осваивала оба, как некогда и сам Джакомо. Конечно, это ей мешало: Мастера плоти и Говорящие с душами, сосредоточившиеся на своих областях темного искусства, в итоге становились сильнее и лучше знали нюансы. Но они довольствовались готовыми рецептами, а девушка постоянно что-то искала за пределами ритуалов и формул. Она пыталась их видоизменять, исправлять, дописывать и безуспешно соединяла несоединимое. А попутно занималась такими делами, от которых нормальный человек пришел бы в ужас.

Все люди любят смотреть на казнь. Дети – особенно. Но она смотрела очень внимательно, спокойно и серьезно, без обычного для людей звериного восторга и улюлюканий, будто очень хотела увидеть момент, когда душа отделяется от тела, и боялась его пропустить. Когда думала, что ее никто не видит, разыгрывала увиденные казни по ролям, до мельчайших деталей воспроизводя и движения палачей, и конвульсии умирающих преступников. Джакомо не раз заставал ее за этим занятием, но не вмешивался. Она ведь ребенок, пускай играет.