В чужих морях

Испанцы в ужасе. Я тоже.

– Да! – кричит генерал. – Вы и впрямь должны быть огорчены. Вы не христиане, а идолопоклонники! И это нас вы называете еретиками? Вы, затворившие во тьме свет Евангелия!

Священник поднимает глаза на ревущего от ярости генерала. Он трогает шею – сорванные четки содрали кожу.

– Ты смеешь говорить со мной о своем облачении! Реликвариях! Потире! Да вы поклоняетесь этим вещам вместо Спасителя нашего, Христа!

Англичане кивают и стучат по столу.

– Верно! Паписты! Монахи! Римские шлюхи!

Все, кроме капеллана. Флетчер смотрит на сломанное распятие. Его руки подрагивают, лежа на столе, пальцы снова и снова сжимаются в кулаки.

Генерал, кажется, собирается продолжить орать, когда его останавливает стук в дверь. Входят мальчики с блюдами. Улов со складов Уатулько оказался хорош. Жареная курица и бекон, свежая свинина вместо солонины, кукурузный хлеб, фасоль и зелень, тушенные с перцем и специями, кокосовые орехи, дыни и бананы.

Мальчики ставят блюда с краю, а генерал переставляет их ровно по центру. Он аккуратно ставит мясо перед испанцами.

Я сразу понимаю, что он делает. Удивительно, какой неутолимый у этого человека аппетит к маленьким победам. Он ждет их протеста, играя, как кошка с мышами. Кто из них возразит? Кто окажется смелее?

Удивительно, но протестует не тот, на кого бы я поставила. Дрожащим голосом священник Уатулько говорит:

– Простите, но сейчас Великий пост. Нам нельзя есть мясо.

Генерал делает паузу на мгновение, а затем воздевает руки к небу. Он выглядит ужасно расстроенным.

– Это вы меня простите. Немного рыбы для наших гостей, – кричит он мальчику у двери. – Страстной понедельник. Паписты не могут есть мяса.

Он указывает на табурет рядом с собой.

– Мария. Посиди с нами. – Я никогда не ела с ними за одним столом. – Будешь свинину?

Десять лет минуло с тех пор, как брат Кальво крестил и конфирмовал меня в католички. Я верую во Святую Троицу, единую в трех лицах, и в единого истинного Бога. Что касается остального, то, признаюсь, многое остается для меня загадкой. Так что почему еретикам позволено есть мясо в Великий пост, а католикам нет, я не знаю.

Но сейчас это не главный вопрос. Вопрос в том, кого из этих бойцовых петухов я поддерживаю?

Я увязла по горло с дьяволами-англичанами. Если испанцы поймают меня сейчас, никто меня не спасет. Моя жизнь в руках генерала.

Кроме того, я голодна, а жареное в меду мясо пахнет одурманивающе.

– Спасибо, с удовольствием.

Он улыбается мне поощрительно, будто я собака, которую удалось научить новому трюку.

14

Когда я впервые увидела Сьюдад-де-Мехико после долгого перехода через горные перевалы и долины на пути от Веракруса, я подумала, что сплю. Ничего подобного я раньше не видела и никогда больше не увижу, в этом я не сомневаюсь.

Купол собора сиял ярче золотого слитка. Сверкающие каналы петляли по городу, маленькие каноэ качались на воде, словно стручки какао на ветру. Широкие улицы и просторные площади поразительно отличались от кривых переулков Веракруса. Все это великолепие отражалось в огромном озере, как будто там было два города: один на суше, другой в воде.

Он был прекрасен. И во многих отношениях отличался от того места, о котором меня предупреждала мама. Но она оказалась права в деталях, это я поняла сразу. В тот момент, когда я ступила на мощеную дорогу, ведущую в город, пыльную и истоптанную, я поняла, что иду в страну мертвых.

Когда мама впервые рассказала о ней, я подумала, это просто сказка. Вижу свою маму как наяву: она рассказывает долгими вечерами за пряжей; длинные пальцы сучат хлопок, крутится веретено. Свет костра падает на руки, занятые работой. Хотела бы я вспомнить ее лицо. Но на месте него только мутное пятно.

Все женщины семьи моего отца – бабушка, другие его жены и дочери – собирались у маминого очага, закончив дневную работу. Она была первой женой, и дом у нее был самый лучший.

На людях женщины посмеивались: «Женщины не умеют рассказывать! Рассказы – ложь, только мужчины умеют ее плести». Но дома они разговаривали и пересказывали друг другу истории, дошедшие до нас от далеких предков.