Велнесс

– В общем, до того, как мы узнали о существовании мозга и нервной системы, люди верили, что жизнь им дает что-то живое внутри. Именно так они объясняли сознание: как будто в них есть нечто, что движет ими и контролирует их. Животное внутри животного.

– Что-то вроде души?

– У него были разные названия, но в принципе да. Это была сама сущность, квинтэссенция человека, его истинное «я», которое обычно представляли в виде птицы, летучей мыши, змеи, бабочки или какого-то еще важного для той или иной местности существа.

Джек кивает и переводит взгляд на собственные колени, и на его бледном лице за длинной черной челкой проступает печаль, которую выдают морщинки, собирающиеся вокруг темных глаз.

– Что такое? – спрашивает она.

– Ничего, – отвечает он. – Просто я однажды слышал эту историю. Когда был ребенком. Я думал, что это выдумка.

– Что именно?

– Что, пока ты спишь, твоя душа покидает тело и отправляется исследовать мир.

– Ага.

– Так что, когда тебе снятся сны, то, что ты в них видишь, – это на самом деле путешествия твоей души. Иногда душа – это птица, летающая повсюду, а иногда мышь. Она принимает облик животного и изучает мир.

– Да, именно так. Люди в это верили.

– И суть истории, которую я слышал, заключалась в том, что иногда – редко, но все же – твоя душа встречается с другими душами, которые тоже путешествуют. И поэтому, когда в реальной жизни ты встречаешь кого-то, кто кажется тебе очень знакомым, кого ты вдруг раз – и узнаешь, это потому, что ваши души уже встречались ночью.

– Это очень мило.

– Я тоже так подумал.

– Ты в это поверил?

– Я не верил… раньше, – говорит он, и подтекст этих слов выразительно повисает в воздухе.

– Раньше – это когда? – спрашивает она.

Он улыбается.

– До тебя.

О, как же она жаждет любить вот так: возвышенно, инстинктивно, без стеснения, без колебаний и постоянных непрошеных сомнений. Для него это так естественно – любить, не беспокоясь о последствиях. Он просто говорит о том, что у него на сердце, и говорит искренне, без страха, что кажется Элизабет каким-то невозможным колдовством.

Нечто подобное происходит и несколькими днями позже, на открытии его выставки. Это его первая персональная выставка в галерее на цокольном этаже «Флэтайрон-билдинг» – одной из нескольких новых площадок, которые с каждым месяцем привлекают все больше и больше гостей, незнакомцев, приезжающих из богатых пригородов на дорогих автомобилях и спрашивающих, безопасно ли здесь парковаться. Нервных людей, которые явно беспокоятся о себе и своем имуществе, но которых все же привлекает растущая репутация Уикер-парка, его неоспоримая популярность среди богемы. Ходят слухи, что на открытие выставки Джека приедет критик из «Трибюн» – Бенджамин Куинс написал в пресс-релизе, что «молодой фотограф, запечатлевший культурный бум в Уикер-парке», проводит свою первую выставку, – и все с нетерпением ждут.

Выставка называется «Джек Бейкер. Девушка в окне». Джек сфотографировал – вплотную, наискось и с очень специфических ракурсов – экраны компьютеров, на которых открыты изображения незашторенных окон, и во всех женщины разной степени раздетости. Фотографии сделаны на таком близком расстоянии, под такими углами и с такой малой глубиной резкости, что тела выглядят растянутыми, нечеткими, зернистыми и абстрактными. Эти фотографии Джек напечатал на больших холстах, так что лицо или тело, которые на экране были размером с почтовую марку, теперь стали гигантскими. Из-за такого масштабирования иногда бывает трудно понять, на что вы смотрите. Люди в замешательстве разглядывают фотографии Джека, пока изображение вдруг не обретет четкость и они с изумлением не поймут, что перед ними обнаженная натура очень-очень-очень крупным планом.

Этим вечером здесь собрались все: эксцентричные художники, поэты, актеры, режиссеры и прочие неординарные личности, которых Элизабет встречала в коридорах кооператива; музыканты из рок-групп, которых она видела в барах и которых Джек так триумфально фотографировал; и куда более многочисленный, чем обычно, контингент лет тридцати-сорока, который выбрался в Уикер-парк из своих просторных квартир на берегу озера, или из больших домов в Эванстоне, или из западных пригородов. Именно приток этой аудитории, по-видимому, особенно радует Бенджамина: он пребывает в эйфории от того, что привлек толстосумов в свой убогий район посмотреть на обнаженку. «Мы шокируем цивилов», – шепчет он всем знакомым, кто подвернется под руку.

Элизабет стоит рядом с Джеком, который объясняет свою философию заинтересованным зрителям.

– Работа художника сейчас, в девяностые, в конце истории, состоит не в том, чтобы создавать, а в том, чтобы пересоздавать, – говорит Джек пожилой паре, возможно, коллекционерам. – Переделывать, перестраивать, переосмыслять контекст. В мире, где все темы для фотографии исчерпаны, где все уже заштамповано, задача искусства – отстранять объекты.

Пара кивает, улыбается, жадно глотая его слова.

– Поэтому я использую выложенные в сеть фотографии обнаженной натуры, – воодушевленно продолжает Джек. – Меня интересует не сама обнаженная натура, а ее повсеместность, тот факт, что интернет переполнен этими телами. И я хотел совершить своего рода преображение, превратить двухмерную плоскость компьютерного экрана в объект в трехмерном пространстве, а эфемерный цифровой код – в нечто осязаемо материальное.

– Можно купить? – спрашивают они, и Элизабет улыбается, целует Джека в щеку и отходит.

Она пробирается сквозь толпу, подслушивает, подходит к фуршетному столу, который на самом деле представляет собой просто бочонок со стопкой одноразовых стаканчиков. Она здесь никого не знает или, по крайней мере, не знает настолько хорошо, чтобы подойти и пообщаться. И вот она стоит у бочонка, одна, и пьет пиво с огромной шапкой пены, когда Бенджамин объявляет, что художник хочет произнести тост, и Джек залезает на стол, оглядывает зал и кричит:

– Где Элизабет?

Тут он замечает ее, толпа между ними как будто расступается, он улыбается, салютует ей стаканом и говорит, обращаясь ко всем:

– Я хотел бы посвятить этот вечер Элизабет, самому замечательному человеку, которого мне доводилось знать, моему источнику вдохновения, моей музе, моей Эди Седжвик, моей Джульетте, – что вызывает коллективный вздох умиления даже у тех гостей, кто обычно довольно циничен.

И тогда возникает ощущение, что их союз превознесли и благословили всей толпой.

В этот самый момент отношения Джека и Элизабет превращаются из личных в публичные, и теперь все хотят поговорить с ней, все хотят заполучить ее. Люди стучатся в дверь ее квартиры в любое время суток и упрашивают сходить с ними на очередное мероприятие, чаще всего в один из многочисленных баров, где поет какая-нибудь крутая группа, – музыканты в поношенных свитерах склонились над воющими гитарами и смотрят в пол, длинные волосы скрывают лица, так что все они кажутся одинаковыми, безликими, вялыми и безучастными, а Элизабет стоит внизу, у самого края стихийно образовавшегося круга для слэма, слушает, держа пиво в одной руке и сигарету в другой, и кивает в такт.

Это те концерты, о которых они с друзьями будут говорить с таким благоговением в последующие годы, те вечера, когда они видят какую-нибудь группу, которая пока известна только среди местных, играет в баре для десяти человек, еще не заключала контракты на запись альбомов, еще не засветилась на MTV. Они видят Veruca Salt в «Дабл дор». Jesus Lizard в «Царь-баре». Urge Overkill в «Лаунж экс». Уэсли Уиллиса, который сидит на улице и играет на клавишах для всех прохожих. Smashing Pumpkins в «Метро». Лиз Фэр в «Пустой бутылке». До того, как все эти люди станут знаменитыми. Для них это будет своего рода связующий элемент, общий опыт, единение, возникшее после стольких вечеринок, афтепати, тусовок с музыкантами, пьяных ночевок друг у друга. Потом похмельное утро, косяк и кофе в закусочной у Лео – и можно проводить долгие часы в поисках интересных винтажных вещей в пропитавшемся запахом пачули «Рэгстоке», где стойки так забиты одеждой, что выудить оттуда что-нибудь одно очень трудно. Или изучать книги на узких кривых полках в букинистическом «Майопике», где деревянные полы скрипят при каждом шаге. Или слоняться по «Квимбис», читая местные журналы, или комиксы для взрослых, или новейший выпуск «Эдбастерс»[7 - "Эдбастерс" – журнал, выпускаемый одноименной некоммерческой организацией и посвященный борьбе с консьюмеризмом.]. А иногда, если хочется сменить обстановку, они все садятся в метро – один отвлекает контролера, пока остальные преодолевают турникеты, перепрыгивая через заграждение, как лоси («Мы как лоси!» – восклицает Элизабет), – игра, которая никогда не надоедает, – а потом оккупируют весь вагон (обычно последний, самый пустой) и отправляются в бесчисленные дешевые приключения по городу: на озеро, на бесплатные концерты в Грант-парке или в джаз-клубы в Аптауне, или в гей-бары в Бойстауне, или в забегаловки на Логан-сквер (где несовершеннолетним из их компании удается раздобыть спиртное в отважном поединке с барменами, вышибалами и местными правоохранительными органами), или в крошечные кинотеатры, рассыпанные по всему Чикаго, – маленькие зальчики с экранами размером не больше простыни, где Элизабет смотрит «Заводной апельсин», «Кабинет доктора Калигари» и ретроспективу Феллини, а также полуночный показ «Небесных куколок», на котором они все просто завывают от смеха.

Иногда они садятся в одну из тех немногих машин, которые у них на ходу, и отправляются в какой-нибудь из торговых центров Норт-Сайда, чтобы провести день среди яппи. Они играют с сотрудниками «Гэпа» в игру, смысл которой состоит в том, чтобы пройти через весь торговый зал, дотронуться до задней стены, вернуться обратно и выйти на улицу так, чтобы никто из консультантов не успел спросить: «Чем я могу вам помочь?» Это труднее, чем кажется, потому что от сотрудников «Гэпа», похоже, требуют, чтобы они как можно быстрее заводили разговор с каждым входящим в магазин клиентом. «Гэпоптикум» – так они называют эту ярко освещенную торговую тюрьму, где за вами постоянно наблюдают. А Бенджамин и вовсе может говорить на эту тему без умолку: торговый центр, по его мнению, – это современное воплощение всевидящего полицейского государства, а многочисленные сотрудники, охранники и камеры вынуждают вас не только быть объектом наблюдения, но и наблюдать самим, потому что зеркала в примерочных заставляют постоянно думать о том, как вы выглядите в глазах других людей, видеть себя со стороны, покоряться тирании чужого взгляда и понимать, что этот взгляд всегда найдет в вас недостатки.

– Когда тебя видят, ты перестаешь быть собой, – часто говорит он, и это превращает их задачу – войти в «Гэп» и выйти из него так, чтобы тебя не заметили, – из простого развлечения в своего рода символический перформанс.

Чтобы сделать это успешно, нужно с невинным видом постоять у входа, дождавшись момента, когда все сотрудники отвернутся, потом юркнуть внутрь и спрятаться за вешалками с джинсовыми юбками, пока опасность не минует, потом пробежать к вешалкам с блузками и пригнуться, чтобы тебя не было видно за столами со шлепанцами, потом добраться по этому проходу до самой задней стены, выпрямиться и дотронуться до нее, пользуясь тем, что консультантка у примерочной отвлеклась, а потом поспешно выйти, не переходя на бег, потому что бег всегда привлекает нежелательное внимание и вызывает вопрос «Чем я могу вам помочь?», пока остальные наблюдают с улицы и иронически комментируют происходящее друг другу, как будто все они Бобы Костасы[8 - Боб Костас – популярный американский спортивный журналист, вел прямые репортажи со многих важнейших матчей по бейсболу и американскому футболу.]: «О, Боб, вот это сейчас был опасный момент». – «Да уж, Боб, но блестящий маневр у комбинезонов в последнюю секунду предотвратил катастрофу!»

Им очень смешно.

Это становится одним из их любимых развлечений – разыгрывать крупнейшие торговые сети в сегменте масс-маркета. Они называют это «культурным противодействием». Они так решили. Это способ противостоять гомогенизирующей, уничтожающей планету корпоративной капиталистической машине, но в юмористическом ключе. Например, они подбивают друг друга прийти в автосалон и два часа притворяться, что хотят купить «додж караван», причем так, чтобы продавец не понял, что это розыгрыш, или, когда это им наскучивает, выдают себя за сотрудников магазинов и облекают в слова идиотский посыл, который часто имплицитно присутствует в рекламе брендов. Среди самых выдающихся образцов этого жанра – случай, когда один человек из их компании якобы раздавал пробники духов в «Диллардс» со словами: «Аромат, от которого перехватывает дыхание», и случай в мужском отделе «Мейсис», когда один из них тихонько ходил возле свитеров от Томми Хилфигера и повторял: «Стопроцентная шерсть для стопроцентного барана». Или когда один из них якобы продавал бюстгальтеры с пуш-апом в «Виктория сикрет» и сообщал клиенткам: «Чем больше ваша грудь, тем больше вас ценят!» Или когда они все оделись в спортивные костюмы, пришли в «Найк» и говорили покупателям: «Не парься из-за рабского труда. Просто сделай это!» Они клеят на кассовые аппараты, на банкоматы и зеркала примерочных стикеры с антикорпоративными лозунгами:

Не верь тому, что тебе говорят

Ломай систему

Не прогибайся

Не будь овцой

СОМНЕВАЙСЯ ВО ВСЕМ

Вечером они возвращаются в «Цех», собираются в галерее на первом этаже, пьют дешевое пиво, курят сигареты с гвоздикой и наслаждаются массажем спины. Все они, разбившись на пары, тройки и четверки, разминают друг другу дельтовидные мышцы. Все они не из Чикаго, все приехали в этот район издалека, и взаимные прикосновения для них – способ сблизиться. Да, они действительно чем-то напоминают стаю шимпанзе, которые выискивают друг у друга клещей и блох, и да, некоторые их соседи по «Цеху» отпускают шуточки по этому поводу и обзывают их разными производными от имени Джейн Гудолл[9 - Джейн Гудолл – известный специалист-приматолог.], но им все равно. Их жизни тесно переплетены; они едят вместе, пьют вместе, иногда спят вместе. На занятиях по биологии Элизабет узнала новое слово: анастомоз. Это феномен, когда кровеносные сосуды из пересаженного органа или кожного лоскута объединяются и сливаются с собственными сосудами организма, формируя новую сосудистую систему. И это, по мнению Элизабет, идеально описывает их, ее компанию неразлучных друзей, которые все переплетены, все связаны друг с другом. Когда они едут слушать Breeders на «Лоллапалузе», то выразительно переглядываются во время Cannonball и повторяют губами эту идеальную строчку – «Я буду тебе кем захочешь», – как будто она была написана для них, о них.

Почему массаж спины? А почему нет? В конце концов, все они связали свою жизнь с искусством. Они приняли крайне идиотское решение в условиях «экономики просачивания»[10 - "Экономика просачивания", популярная во времена президентства Р. Рейгана, подразумевает, что государство должно поддерживать богатых граждан, чьи доходы будут "просачиваться" сверху вниз к менее обеспеченным слоям населения и тем самым содействовать развитию экономики в целом.]. А если ты совершаешь серьезные ошибки, надо найти других людей, которые будут совершать их вместе с тобой. Если всю оставшуюся жизнь ты проведешь в нищете – что ж, надо хотя бы найти в этом плюсы, повеселиться, сказать «да» тому, что приносит тебе удовольствие. А массаж спины приносит удовольствие. И брауни с марихуаной тоже приносят удовольствие. И распевать песни Ани Дифранко и Тори Эймос, стоя на диване, а иногда прыгая на нем или даже танцуя, тем более приносит удовольствие. И пить абсент, и читать стихи вслух приносит удовольствие. И смешивать измельченные в порошок галлюциногенные грибы с лимонным соком: вкус мерзкий, но потом оно приносит удовольствие. И вдыхать веселящий газ: это приносит удовольствие почти всегда, за исключением того момента, когда сразу после вдоха кажется, что голова очень быстро сжимается, а потом так же быстро взрывается. Есть термин для описания той микросекунды после большого взрыва, за которую вселенная расширилась, превратившись из микроскопически маленькой точки в бесконечно огромное пространство, – космическая инфляция, и этим выражением вся компания описывает то, что происходит в их головах от веселящего газа и что происходит в их сердцах, когда они вместе.

Элизабет не привыкла так открыто и искренне говорить о дружбе и близости. Но она осознает, что впервые в жизни ничто не разлучит ее с этими людьми. Здесь нет властного отца, который в один прекрасный день объявит, что они снова переезжают в другой город. И поэтому можно отбросить свою обычную сдержанность и отчужденность, свою обычную готовность к катастрофам. Эти люди никуда не денутся. Она никуда не денется. Наконец-то она может позволить себе любить.

И вот как-то в воскресенье, в один из первых теплых весенних дней, через несколько недель после открытия выставки Джека, они, человек десять, садятся в последний вагон поезда на красной ветке и едут в Андерсонвилль на барахолки. Элизабет прислонилась к Агате, и та массирует ей шею железными пальцами, силе которых сейчас позавидовал бы сам Вулкан. Поезд нырнул в туннель, и яркий солнечный пейзаж сменился видом на стремительно несущиеся мимо серые стены. Тут Бенджамин встает и откашливается, все переводят глаза на него, и он говорит:

– Раз уж вы, филистеры, газеты не читаете, я буду тем, кто вам все расскажет.