Велнесс

В других обстоятельствах это бы развеселило всех собравшихся в зале куда больше: они шутили, что надо выпивать каждый раз, когда слышишь «башня из слоновой кости» и «скажу откровенно». Но сейчас они слишком переживали из-за того, к чему клонит финансовый директор, чтобы сардонически переглядываться.

– Слишком долго ученые публиковались в малоизвестных журналах, которые, скажу откровенно, никто не читает, – продолжал финансовый директор. – Слишком долго университеты выделяли средства на стипендии, которые важны лишь для горстки элиты. И, скажу абсолютно откровенно, это должно измениться.

Менеджеры начали раздавать каждому сотруднику запечатанные конверты. На лицевой стороне конверта Джека были написаны его имя и должность, а поверх печати красовался штамп «Конфиденциально».

Финансовый директор продолжал:

– Современные отделы маркетинга знают, как разумно расходовать деньги, как добиться отдачи от своих инвестиций, как привлечь внимание, чтобы максимизировать свою эффективность. И, скажу откровенно, пришло время привнести эти здравые идеи и в нашу башню из слоновой кости.

Он что-то нажал на своей трибуне, и позади него на большом телевизионном экране высветилась стоковая фотография смеющихся бизнесменов в элегантных костюмах. Фотография имела очень мало общего с крупными словами над ней – Алгоритм Эффективности, – написанными уродливым, аляповатым шрифтом, который, видимо, должен был произвести эффект.

– Алгоритм эффективности – это инструмент, который точно определяет ценность вклада каждого сотрудника в развитие мира. – И финансовый директор переключил презентацию на следующий слайд, где был представлен список достижений в социальных сетях и стоимость каждого из этих достижений:

Репост в «Фейсбуке»: 4 доллара

Лайк в «Фейсбуке»: 19 центов

Подписка в «Инстаграме»: 2 цента

Упоминание в «Твиттере»: 30 центов

Обычный ретвит: 7 долларов

Ретвит знаменитости (например, Кардашьян): 4650 долларов

– Алгоритм эффективности может дать количественную оценку важности вашей работы, основываясь на том, сколько раз ее упоминали другие люди, – сказал финансовый директор. – Например, вас разрекламировали на «Тудей-шоу»? Высокая эффективность. Вас процитировали только малоизвестные академические журналы? Низкая эффективность. Алгоритм позволяет нам быть абсолютно прозрачными при принятии решений о найме. Мы просто сравниваем вашу зарплату с вашей эффективностью и делаем вывод, получаем ли мы отдачу от своих инвестиций. Вот и все. А теперь, пожалуйста, откройте конверты.

Конференц-зал наполнил треск яростно разрываемой бумаги, что вызвало некоторые ассоциации с тем, как нетерпеливые дети открывают подарки рождественским утром.

– Мы взяли на себя смелость подсчитать коэффициент эффективности каждого из вас за последний год, – сказал финансовый директор. – Если этот балл больше, чем ваша нынешняя зарплата, молодцы, продолжайте в том же духе. Если меньше, что ж, скажу откровенно, вам есть над чем поработать.

Балл Джека подтвердил все его опасения: на его фотографии нигде не ссылались и не писали критических обзоров, о них не говорили в «Твиттере», их не лайкали и не репостили. Собственно, алгоритм смог найти только одно упоминание о творчестве Джека Бейкера: на маленьком игровом ютуб-канале под названием «Тобинатор», где ребенок-блогер время от времени вспоминал о его существовании. Согласно алгоритму, это стоило тринадцать долларов.

Его эффективность в мировом масштабе – тринадцать долларов.

Тем временем в другом конце зала Джерри с философского воскликнул: «Йес!» и вскинул руки в победном жесте, как Рокки Бальбоа. Потом он начал показывать всем свой очень высокий балл.

Джек так сгорбился в кресле, что уже ждал сигнала от браслета, напоминающего о правильной осанке, но сигнала не последовало. А не последовало его потому – как Джек осознал, взглянув на запястье, – что браслета на нем не было.

Почему на нем нет браслета?

Он мысленно вернулся во вчерашний день и вспомнил, как снимал его вечером в спальне, как раз перед своей с треском провалившейся попыткой соблазнить Элизабет. Скорее всего, браслет так и остался на тумбочке. Но тогда возникает другой вопрос: как браслет мог записать его храп, если лежал в спальне рядом с Элизабет, а не в кабинете, где Джек спал на диване?

Он открыл приложение, прослушал запись еще раз и сообразил: это не храп. Это звук вибратора.

Энергия новых отношений

ВОТ ОНИ, ДЖЕК И ЭЛИЗАБЕТ, – устроились в ее маленькой кровати, на сбившихся простынях. Она лежит на животе, подперев подбородок кулаками, перед ней толстенный учебник «Введение в психологию», и она читает, переворачивая страницы и время от времени делая пометки; голова Джека пристроена у нее на пояснице, ноги скрещены, одна ступня свешивается с узкого матраса, и в одной руке у него сигарета, а в другой – зубодробительная философская книга, которую он читает для занятий по искусству, потрепанный экземпляр в мягкой обложке, найденный в букинистическом, и единственные звуки в комнате – их дыхание, шелест страниц, а время от времени затяжка и легкое потрескивание горящей сигареты. Сейчас поздний вечер воскресенья. Им нужно сделать задание на понедельник. Они откладывали его все выходные, потому что им кажется пошлостью уделять внимание чему-то еще, кроме друг друга.

У них давно позади первое свидание, и второе, и третье, и они уже уверенно перешли на этап «у нас было столько свиданий, что можно перестать их считать». Они ведут себя так же, как и все новые пары – преданно заботясь друг о друге и не замечая больше никого, словно мира вокруг не существует. Они проводят все время вместе, и поэтому у них теперь есть странные и необычные привычки, собственный язык, целое причудливое королевство на двоих. Одно из их любимых развлечений – представлять, что неодушевленные предметы в маленькой квартирке Элизабет на самом деле живые, что у беспорядочно разбросанных вещей есть имена, эксцентричные характеры и сложные биографии. Посуда, диван, всевозможные носки и шапки, шарфы и варежки, кофейные кружки, графины для воды, подсвечники – все они просыпаются, как в диснеевском мультфильме, когда Джек и Элизабет дома, вместе, в постели, лежат и разговаривают, вдыхая волшебство в свой крошечный мир. Локальные шутки, отсылки, понятные только партнеру, милые домашние прозвища, упрямая верность новому безупречному организму – их паре – все это, как считает профессор психологии и научный руководитель Элизабет, доктор Отто Сэнборн, который сейчас как раз изучает сложный механизм любви с первого взгляда, имеет нечто общее с культом. Он говорит, что новые пары используют в основном ту же тактику, что и культы, – укрепляют коллективную идентичность с помощью общих ритуалов, лексики, понятной только посвященным, и чувства превосходства над внешним миром, – но у них, в отличие от истинного культа, нет стремления вербовать последователей и навязывать им свою идеологию.

– Единственная разница между культом и парой заключается в амбициях, – любит повторять он.

И да, это правда, Джек и Элизабет посвящают свои первые несколько недель исключительно друг другу: целые выходные в постели, без одежды, без одеял, часы тянутся восхитительно долго и неторопливо, время начинает казаться – да-да – священным. Они лежат рядом и читают. Они переворачивают страницы. Как только один из них проявит хоть малейшую реакцию – будь то чуть слышное «Хм» или легкий смешок, – второй прекращает чтение, смотрит на него и спрашивает: «Что?» Читать разные книги, а значит, испытывать разные эмоции, кажется им непозволительным. Они стремятся проникнуть в мысли друг друга, узнать друг друга целиком и полностью. Какие тут шансы у заданий к семинару? В конце концов притяжение становится невыносимым, и учебники надолго откладываются. Они забывают о завтрашних занятиях. Они словно играют в игру, изучая тела друг друга. Они исследователи и картографы, их тела – это неизведанный мир, и когда они находят что-то интересное, то осторожно дотрагиваются пальцем и спрашивают: «Что это?» Белые отметины на его левом локте – свидетельство перенесенной в детстве ветрянки. Шрамы на подошвах – результат несчастного случая в скаутском лагере, когда он по глупости шагнул в тлеющий костер. Созвездие растущих в разные стороны вихров на макушке превращает его черные волосы в карту океанских течений. Оказывается, у нее гипермобильность суставов, и она может выгибать пальцы в разные стороны, как ведьма. Она настаивает, что мочка одного уха у нее немного больше, чем у другого, и сначала он ей не верит, пока они не достают линейку и не измеряют. Он обнаруживает, что ее светлые волосы трех разных оттенков: золотистые на голове, соломенные на руках и бронзовые внизу. Он может писать на ее спине слова, рисуя букву за буквой на лопатках, и она необычайно хорошо их расшифровывает. У нее крохотная ямочка на переносице – незаметная, если смотреть в анфас, и видимая только в профиль, – по ее словам, след спортивной травмы, полученной в старших классах.

– А чем ты занималась? – спрашивает он.

– Теннисом.

– Да уж, теннис – очень кровопролитный вид спорта.

– Я понимаю, что звучит неправдоподобно.

– Как это произошло?

– На тренировке. Я шла не глядя, ну и мне прилетело прямо в лоб.

– Ай, – говорит он и легонько целует ее в эту ямочку, которую они с тех пор называют Уимблдонской впадиной.

Она тянется к нему, и они целуются – неторопливо, потом страстно, потом нежно, потом снова страстно – просто целуются сорок пять минут подряд, потом громко смеются, когда тяжелый учебник с оглушительным стуком падает с кровати, потом выкуривают еще по сигарете, и в электрическом свете комнаты повисает голубоватый дымок, а они лежат друг на друге и разговаривают, пока не затекают руки и ноги, потом нечаянно проваливаются в короткий сон, потом просыпаются в темноте, голодные, наскоро жарят яичницу и съедают ее, продолжая разговаривать – они всегда разговаривают, до поздней ночи, до рассвета…

– Уже утро? – спрашивает она, когда переулок за единственным окном ее квартиры начинает розоветь.

Да, это время для них священно. И какое это кощунство – наконец расставаться. Какое богохульство – выходить из комнаты, одеваться, садиться в автобус с другими людьми, ехать в университет. После двух дней секса, ласк и разговоров под теплыми шерстяными одеялами автобус кажется святотатственным. Она оглядывается по сторонам, видит всех этих недовольных людей, которые не сияют так, как сияет она, и думает: «Вы делаете что-то не то».

А потом она сидит на психологии и понимает, что уже полчаса не слышит ни слова из того, что говорит преподаватель. Она представляет руки Джека на своей талии, его губы на своей шее. Она бродит по кампусу, витая в облаках, пока вдруг не вспоминает: черт, она же сегодня собиралась пообедать с подругой. С девушкой по имени Агата, студенткой театрального направления, с которой они познакомились на адаптационном курсе. Агата пришла учиться на актрису, а Элизабет смутно мечтала, что когда-нибудь будет писать пьесы; Агата решила, что это идеальное сочетание. «Мы станем лучшими подругами!» – заявила она. Но теперь Элизабет не видела Агату уже несколько недель и совершенно забыла об их уговоре, поэтому со всех ног бежит в кафе, где они планировали встретиться, опаздывает на полчаса и обнаруживает, что Агата сидит в одиночестве за усыпанным крошками сэндвича столом и плачет.

– Прости! – говорит Элизабет, обнимая ее и садясь рядом. – Я что-то совсем выпала из реальности. Пожалуйста, прости меня.

Агата смотрит на нее красными, мокрыми, опухшими глазами, и подбородок у нее дрожит.

– Не-е-ет, – говорит она. – Ты тут ни при че-е-ем.

Ее слова звучат протяжно, как стон волынки.

– Ой, – говорит Элизабет.

Хоть она и знакома с Агатой всего несколько месяцев, но уже поняла, что Агате нужно, чтобы друзья участвовали в ее драмах и полностью в них вовлекались, – такие уж они, артисты, каждой трагедией надо делиться с аудиторией. Элизабет считает, что это трогательно, но ей самой подобное совершенно чуждо; она никогда не была настолько несдержанна в своих эмоциях и уж точно никогда не выставляла их напоказ.

Элизабет вглядывается в измученное, заплаканное лицо Агаты и спрашивает:

– Бабушка или дедушка?

Агата отрицательно качает головой.

– Парень?

И снова нет.