Велнесс

– Ты же сказала, что можно!

– Ты должен был подождать!

– Ты сказала, что я могу съесть ее, если захочу!

– Но ты не должен был хотеть!

Элизабет уже собиралась открыть мусорное ведро и театрально выбросить туда все остальные слойки, когда услышала, как открылась входная дверь, услышала радостный голос Джека: «Я дома!» – и вот ее муж, в спортивной одежде, заряженный энергией после тренировки, вплыл в кухню, воскликнул: «Боже, как здесь вкусно пахнет!», поцеловал Элизабет в щеку, подошел к кухонной стойке, взял две слойки, поспешно – можно даже сказать, импульсивно – отправил их в рот, закрыл глаза и пробормотал: «М-м-м», пока Элизабет и Тоби молча смотрели на него.

Иногда, особенно в самые тяжелые дни, ей казалось, что способность Джека довольствоваться малым и наслаждаться жизнью – не испытывая ни затруднений, ни чувства вины, – была придумана исключительно в насмешку над ней.

– В общем, – сказал Джек, покончив со слойками и слегка хлопнув ладонями по столешнице для пущей выразительности, – я тут узнал кое-что интересное о цветной капусте.

Позже тем же вечером, после ужина, после того как посуда была вымыта, обеды на завтра приготовлены, мусор, перерабатываемый и неперерабатываемый, вынесен, а уроки Тоби совместными усилиями сделаны, Джек и Элизабет приступили к сложному ритуалу отхода ко сну. Джек с полчаса почитал Тоби книгу – сейчас они путешествовали по Нарнии, – а потом настала очередь Элизабет, чьей основной задачей было успокоить Тоби, потому что чуть ли не каждую ночь он очень боялся засыпать.

Элизабет понимала, что если Тоби не в состоянии подождать пятнадцать минут и не съедать сладкое сразу, то это вовсе не потому, что он не может представить себя в будущем: в эти вечера, когда она его укладывала, он очень ярко описывал будущее, полное самых ужасных вещей, которые могут произойти, пока он спит. Он боялся, что в комнату ворвутся грабители или по его лицу будут ползать жуки. Он боялся, что ему приснятся плохие сны, боялся, что утром не проснется. Засыпание было для Тоби чем-то вроде трудного упражнения на веру. Веру в то, что мир не будет к нему жесток, пока он беззащитен. В эти вечера он становился таким уязвимым, его охватывали такие мучительные сомнения и страхи, что как бы некрасиво и несдержанно он ни вел себя днем, сколько бы истерик ни закатывал, Элизабет немедленно его прощала – важнее всего было унять ужас в его сердце.

– Мама? – сказал на этот раз Тоби. – Как я узнаю, что вы с папой будете здесь, когда я проснусь?

– Солнышко, мы всегда здесь, когда ты просыпаешься.

– Но как я узнаю, что завтра будет то же самое? Может, завтра вас не будет.

– Тоби, я обещаю, мы будем здесь, когда ты проснешься.

– Вы оба?

– Ну, кто-то из нас может быть на работе, или уйдет по делам, или будет еще чем-нибудь занят. Но мы вернемся.

– Нет, я не про то, что вас не будет в этом смысле. А что вообще не будет. Совсем.

– Милый, этого никогда не случится.

– Но что, если ты ничего не сможешь с этим поделать? Что, если ты исчезнешь во сне?

Элизабет кивнула. Он, наверное, увидел нечто подобное по телевизору, или в интернете, или в комиксах, или, может быть, сегодня вечером в «Нарнии» было что-то о людях, которые исчезают в мгновение ока. Таков был парадокс мышления Тоби в этом возрасте – или, если уж на то пошло, людей в любом возрасте: они могли быть рациональными и уравновешенными в одной области, но при этом неадекватными параноиками в другой. И из собственных исследований в «Велнесс» она знала, что самый эффективный способ найти подход к людям с иррациональными убеждениями – это опровергнуть их убеждения как изнутри, так и извне.

Сначала извне:

– Солнышко, люди в реальной жизни не исчезают. Это просто выдумка. Просто сказка. Не нужно об этом беспокоиться.

Тоби вяло и неуверенно кивнул, и тогда Элизабет перешла ко второму этапу: опровержение изнутри.

– Но даже если мы исчезнем, – сказала она, – ты знаешь, что случится дальше?

– Что? – спросил Тоби, и его глаза загорелись внезапным интересом.

– Мы вернемся.

– Вернетесь?

– Мы будем очень стараться вернуться. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что мы будем очень сильно скучать по тебе, – сказала она, легонько касаясь пальцем его груди.

– Правда?

– Мы будем так сильно скучать по тебе, что появимся снова. Вот как мы тебя любим. Так сильно любим, что сразу же вернемся. Хорошо?

– Хорошо, – сказал он, теперь удовлетворившись ответом.

Элизабет обняла его, он положил голову ей на плечо, и она не выпускала его из рук, пока его дыхание не стало размеренным; тогда она встала, накрыла его одеялом, поцеловала в лоб и сказала их традиционную прощальную фразу – но не «спокойной ночи», не «сладких снов» и не что-нибудь еще в этом роде. Такие пожелания, как правило, вызывали у Тоби тревогу, потому что для него ночь была пугающей и коварной. Нет, она каждый вечер прощалась с ним теми же словами, какими прощались все авторы ютуб-каналов, на которые Тоби был подписан, и это, как ни странно, его успокаивало.

– Не забудьте подписаться, – прошептала она ему на ухо.

– Не забудьте подписаться, – отозвался он, уткнувшись лицом в подушку, и его слова прозвучали невнятно.

Она закрыла дверь и прошла в спальню, где Джек уже разделся и приглушил свет. Освещение, создающее определенный настрой. Освещение, намекающее на секс. Джек купил и развесил по всей комнате специальные светодиодные лампочки, которыми можно было управлять с телефона по вайфаю. Они были разноцветные, так что он мог в течение дня менять цветовую температуру квартиры в соответствии с оттенком солнечного света: холодный голубовато-белый в полдень, кремовый после обеда, теплый янтарный ранним вечером. Столько разновидностей белого света, и все они как-то там описывались в градусах Кельвина. Для Джека это было очень важно; он говорил, что обучение фотографии развило в нем чувствительность к цветовой температуре. Но то, как он настроил лампочки в спальне на этот раз, не имело ничего общего с естественным освещением. Комната больше напоминала бордель. Квартал красных фонарей. Стриптиз-клуб. Сплошь алые, бордовые, пурпурные оттенки.

Джек сидел на кровати и ждал. Он снял рубашку, брюки, ботинки, носки, даже ту дурацкую оранжевую штуку на запястье, которую называл фитнес-браслетом и которую сейчас небрежно бросил на прикроватную тумбочку. На нем не было ничего, кроме трусов, и когда он повернулся, она увидела, что в руке он держит подаренный ей вибратор. Он слегка покрутил игрушкой в воздухе и сказал:

– Я подумал, может, мы…

Это заставило ее почувствовать внутри резкий толчок вины, той вины, которую она всегда испытывала, когда он был в настроении, а она – нет. Она терпеть не могла быть замотанной, задолбанной женой, которая отказывает мужу. Такая пошлость.

– Тебе не придется ничего делать, – сказал он, почувствовав ее нерешительность. – Можешь просто лежать и получать удовольствие. Работать буду я.

– Работать? – передразнила она.

– Ты понимаешь, о чем я. Я все сделаю сам. Твоя единственная задача – лежать и наслаждаться. И никаких других обязанностей.

Джек был таким, даже когда они еще только познакомились: всегда внимателен, всегда готов выслушать и сделать приятное. Он не был похож на парней, с которыми она встречалась раньше и которые чаще всего действовали наугад, вытворяя странные вещи, почему-то думая, что ей понравится, – обычно это означало, что различные части ее тела хватали, скручивали, теребили, стискивали, растирали – а потом винили ее, когда это не вызывало у нее восторга. Нет, Джек говорил совершенно откровенно: она сама должна научить его прикасаться к ней так, как ей хочется. Она могла руководить им, она могла поправлять его, она могла давать ему указания, и это его не принижало и не злило, что поначалу казалось ей просто чудом. Но теперь она гадала, почему это произвело на нее такое впечатление: если парень делает то, о чем его просят, разве это не должно быть нормой? Обычным порядком вещей? Ничем не примечательным явлением? Насколько же низкими были ее ожидания в восемнадцать лет, раз Джек, задавший простой вопрос: «Что тебе нравится?», стал в ее глазах героем?

Сейчас это уже не имело никакого значения. Просто она оглянулась на прошлую себя и увидела, что та Элизабет стала для нее нынешней мучительно чужой.

Все эти годы Джек оставался чутким и заботливым любовником. Их сексуальная жизнь была стабильной и приятной, пусть и не такой насыщенной, как раньше, но, с другой стороны, было бы странно ожидать иного. У одних супружеских пар было больше секса, у других – меньше. Она не высчитывала точные цифры, не гналась за количеством, не думала об этом в категориях x раз в неделю или что-то в таком духе, потому что это было бы грубо и некорректно. Они занимались сексом, когда хотели и когда могли, иногда часто, иногда нечасто, в зависимости от множества переменных, главные из которых заключались в том, насколько трудно в этот день было справляться с родительскими обязанностями, насколько мысли о материнских заботах отвлекали ее от мыслей о сексе, сколько стрессовых пунктов было в списке текущих дел у нее в голове и насколько были истощены ее внутренние эмоциональные ресурсы.

Она села рядом с Джеком, прижалась к нему.

– Спасибо, – сказала она, – но, понимаешь, я просто…

– Не в том настроении.

– Даже близко не в том, – сказала она. – За миллиарды световых лет от него. Прости.

– Все нормально.