Велнесс

Родители, которые приходили на эти встречи, жили тут же, а следовательно, говорили в основном о том, что у них было общего: о детях, школе или городских проблемах. Из предыдущих бесед Элизабет поняла, что сейчас они предпринимают усилия по расширению программы утилизации отходов и проводят кампанию с целью заставить городской совет принять символическую резолюцию в поддержку беженцев по всему миру. До этого месяца Элизабет ни разу не бывала в Парк-Шоре, штат Иллинойс, и когда впервые спросила Бенджамина, что это за город, он ответил, что его можно описать «сочетанием трех волшебных „т“».

– Что за три волшебные «т»? – спросила она.

– Толерантный, тенистый, толстосумный.

Это был район роскошных старых особняков, где в огромных панорамных окнах теперь часто красовались радужные флаги, показывающие, что здесь рады всем. Это был район похожих на танки внедорожников со стикерами Coexist[6 - Эмблема Coexist, придуманная польским графическим дизайнером Петром Млодоженецом, призывает к веротерпимости и содержит в себе зашифрованные символы различных мировых религий: C – исламский полумесяц, X – иудейская шестиконечная звезда, T – христианский крест.] на бамперах. Район лужаек, мягких и густых, как ворс ковра, где были высажены исключительно местные растения, которые принципиально не удобряли опасными для пчел химикатами. В городе был самобытный старый центр, с уютными магазинчиками и ресторанами, по выходным работал фермерский рынок, до Чикаго ходил экспресс, а в рамках программы компостирования скошенная трава и опавшие листья летом и осенью свозились в специально отведенное место, весной превращались в полезный и питательный перегной, и им бесплатно пользовались садоводы-любители. Когда Элизабет узнала об этом, она подумала, что, пожалуй, впервые в жизни могла бы заняться огородом. Пожалуй, они с Тоби могли бы вместе развести маленький огород на крыше «Судоверфи». Могли бы там что-нибудь сеять, выращивать помидоры, собирать зелень и все такое, заниматься реальной жизнью – реальной, цветущей жизнью – а не цифровой, на которой Тоби просто помешался, не этими пиксельными растениями и животными из «Майнкрафта», служившими только средством («Зачем тебе взрывать корову?» – как-то спросила она. «Чтобы получить мясо и кожу», – просто ответил он.)

Как неожиданно и приятно после стольких лет, проведенных в большом городе, наконец переехать в пригород и обрести здесь сплоченное и либерально настроенное общество, комфорт, легкость, оптимизм.

В Чикаго Элизабет стало тесно, и не только физически – люди врезались в нее на тротуаре, толкали ее в поезде, – но и в некотором смысле психологически. Ей начало казаться, что присутствие Джека и Тоби в их маленькой квартирке на нее давит. Как бы тихо они себя ни вели, рядом с ними она была не в силах ни на чем сосредоточиться – с тем же успехом они могли бы играть на бонго. Дома Элизабет чувствовала себя под постоянным наблюдением, пусть оно и велось с благими намерениями; ей казалось, что Джек замечает все – она даже не могла принести домой маринованные огурцы какой-нибудь другой марки, чтобы он не подверг ее нудному допросу: ей что, разонравились предыдущие? Что именно ей в них не нравится? А что заинтересовало ее в этой марке? Не хочет ли она попробовать другие виды огурцов, чтобы выяснить, какие ей нравятся больше всего? И так далее, и тому подобное – все это невероятно, убийственно утомляло.

В последнее время Джек стал особенно, почти маниакально, вездесущим; он всюду следовал за ней, прижимался к ней вплотную, когда она читала, спрашивал, что она смотрит, когда она смотрела в телефон, не брался за домашние дела сам, а перехватывал у нее инициативу всякий раз, когда за них бралась она, и говорил ей пойти отдохнуть, полежать на диване, или в постели, или, может, даже в ванне с пеной, которую он, конечно же, с радостью наберет для нее. К тому же он целыми днями посылал ей слащавые любовные сообщения, иногда даже прятал в ее сумочке бумажную записку со словами: «Просто хотел сказать, как сильно я тебя люблю», а потом спрашивал об этом после работы («Ты получила мою записку?»), глядя выжидательно и умоляюще. Или, бывало, они вместе читают в гостиной, она поднимает глаза от книги, видит, что он смотрит на нее, спрашивает: «Что?», а он улыбается, как жертвенный ягненок, и говорит: «Люблю тебя!» Это просто сводило ее с ума. Наверное, в другом контексте подобное могло бы показаться милым – в начале их отношений романтические жесты Джека действительно поражали ее своей спонтанностью и широтой, – но теперь его упорные усилия все больше смахивали на отчаяние. Остынь, хотела сказать она. Успокойся уже. Но никакой возможности сказать это, не ранив глубокие чувства своего заботливого мужа, у нее не было, поэтому она улыбалась, говорила: «Спасибо за записку» и меняла тему, мечтая, чтобы у нее было больше места, больше возможностей уединиться – о просторной квартире в «Судоверфи», о собственной отдельной спальне, о деревьях и бескрайних лужайках Парк-Шора.

Когда им было чуть за двадцать, они всегда говорили себе, что жизнь в пригороде подавляет и вгоняет в тоску, но сейчас Элизабет видела все в другом свете. Сейчас она видела в этой жизни освобождение.

Вернувшись в гостиную, Элизабет прислушалась к разговорам других родителей и, согласно Шагу 2: «Не привлекать к себе внимания», стала лениво просматривать в телефоне новостные заголовки, в каждом из которых ощущался какой-то глубинный ужас: «Вспышка Эболы за границей… перерастет ли она в пандемию?»; «Гражданская война на Ближнем Востоке… распространится ли она дальше?»; «Падение фондового рынка… приведет ли это к рецессии?». Элизабет расфокусировала взгляд, смотрела мимо заголовков, а не на них, и слушала.

Шаг 3: «Определить тему разговора».

Говорила Брэнди: она бурно расхвалила пение детей, спросила, не хотят ли они создать карты желаний, посвященные их интересу к музыке, потому что лучший способ однажды претворить в реальность мечты о пении и танцах – это визуализировать их с помощью вдохновляющих коллажей, и добавила, что у нее как раз есть большая коллекция журналов о поп-культуре, которые она припрятала именно для этой цели, плюс, конечно, фломастеры, наклейки, ножницы и клей-карандаши, так что на всех хватит.

Брэнди часто отмечала интерес детей к какому-нибудь предмету и укрепляла его. Именно она организовывала эти игровые встречи в своем большом доме и придумывала веселые и оригинальные занятия для детей, поэтому Элизабет не нужно было тратить время на Шаг 4: «Найти лидера» – лидером, несомненно, была Брэнди. Элизабет заметила это сразу: когда говорили другие родители, даже если компания собиралась большая, они, как правило, обращались к Брэнди, имели в виду Брэнди и поглядывали в ее сторону, когда заканчивали, – признак того, что они ждут ее одобрения, который Элизабет давно научилась распознавать. Если Брэнди скрещивала руки на груди, остальные, как правило, тоже их скрещивали, неосознанно подражая ей. Если Брэнди чему-то улыбалась, улыбались и остальные, причем их улыбки были искренними, поскольку задействовали мышцы вокруг глаз, и значит, люди не притворялись перед Брэнди, а на самом деле испытывали те же позитивные эмоции, что и их лидер.

Брэнди много лет занималась корпоративными продажами и маркетингом, но ушла, когда у нее появились дети, чтобы родительствовать на полную ставку. Она сама так сказала. Не «Я родитель на полную ставку», а «Я родительствую на полную ставку». Теперь она входила во все школьные комитеты, какие только существовали, организовывала все кампании по сбору средств, присутствовала на всех экскурсиях, выступала представителем родителей на всех заседаниях школьного совета и даже руководила уборкой местных пляжей. В маленьком мирке пригородного Парк-Шора Брэнди была так же вездесуща, как враги Джеймса Бонда, если бы эти враги были сострадательными, великодушными и добросердечными.

Она казалась религиозной, но выражалось это в неопределенной и ненавязчивой манере, скорее просто сводилось к тому, что она, по ее словам, посылала добрые мысли тем, кто в них нуждается. Ее дом, спроектированный на рубеже веков каким-то вошедшим в историю архитектором в стиле французского шато с американским колоритом, был большим, но не помпезным, эффектным, но не безвкусным, элегантным, но сдержанным, и был обставлен в том особом неоскандинавском стиле, который умудрялся казаться одновременно строгим и уютным: много светлого дерева, приглушенные нейтральные цвета, пушистые пледы ручной вязки, призывно наброшенные на спинки диванов и кресел. Здесь была целая стена, отведенная под детские рисунки и поделки. Была и большая кухня с длинными открытыми полками.

Брэнди всегда одевалась так, чтобы это выглядело прежде всего соответствующе: сезону, случаю, возрасту. Сегодня на ней была хлопковая белая футболка, заправленная в узкие белые джинсы – наряд такой девственной белизны, будто он ни разу не был задействован в грязной работе по воспитанию детей, – а довершали этот образ золотые наручные часики и соломенная сумка. Складывалось такое ощущение, что у Брэнди всегда с собой дизайнерская соломенная сумка, причем всегда новая; у нее, видимо, была большая коллекция дорогих сумок, из которых она, как фокусник, доставала необходимые любой матери вещи: влажные салфетки, пластыри, набор для шитья, пинцет, карандаш для удаления пятен, бинт. Элизабет слушала беседу Брэнди и других родителей и – в соответствии с Шагом 5: «Дождаться паузы в разговоре» – готовилась заговорить, когда представится возможность, но тут Брэнди взглянула на нее и избавила ее от необходимости выжидать.

– О, Элизабет! – сказала она. – У меня для тебя кое-что есть.

Брэнди подошла к ней, сунула руку в свою сумку и вытащила аккуратно сложенный маленький пакет из коричневой бумаги, на одной из сторон которого каллиграфическим почерком было написано имя Тоби.

– Что это? – спросила Элизабет, беря пакет.

– Слойки с яблоками, – торжественно отозвалась Брэнди.

– Да? – Элизабет заглянула внутрь и теперь рассматривала треугольные золотисто-коричневые пирожки, слегка присыпанные сахаром.

– Это для Тоби, – сказала Брэнди. – Считай это подарком в честь знакомства. Прости, что мы так долго. Уже целый месяц прошел, это никуда не годится!

– Ты приготовила слойки с яблоками?

– Их приготовили мы с детьми, – сказала она.

– Ого. Спасибо.

– Всегда пожалуйста! Это было весело. Да и в любом случае нужно было куда-то девать яблоки, пока они не испортились. Наш сад от них просто ломится.

– Это очень любезно с вашей стороны.

– Мы подумали, что слойки были бы кстати, раз Тоби они так нравятся.

– Правда?

– Ну а как же! Они же его любимые.

– Да?

– Его самый любимый в мире десерт! – сказала Брэнди, поворачиваясь к сидящему в кухне Тоби. – Правда же, детка?

Элизабет обернулась и увидела, что Тоби больше не пялится в свой экран, а поднял глаза на них, кивает и смотрит на Элизабет, или скорее на то, что Элизабет держит в руке, на пакет со слойками – а она даже не подозревала, что ее сын знает об их существовании, не говоря уже о том, что любит их, и уж тем более о том, что он любит их больше всего.

– Конечно, – кивнула Элизабет. – Слойки, да.

– Просто разогрей их в духовке, – сказала Брэнди. – Пяти минут при температуре двести градусов должно хватить.

А потом все дети побежали обратно в гостиную и объявили, что сейчас будет еще одно очень интересное представление и все взрослые должны прийти смотреть вторую часть. Брэнди легонько хлопнула в ладоши и воскликнула: «Ого, ура!», и тут Элизабет вспомнила Шаг 6: «Сказать что-нибудь уместное», поэтому сказала: «Думаю, Тоби стоит к ним присоединиться», – и направилась к сыну, который, увидев, что она приближается, снова уткнулся в свой планшет и еще больше съежился у стены. Она присела на корточки рядом с ним со словами: «Все, время вышло», – но никакой реакции не последовало, потом: «Тоби, пора поиграть с другими ребятами», – и снова никакой реакции, и тогда она хотела забрать у него планшет, но не успела взяться за него и начать осторожно подтягивать к себе, как Тоби ни с того ни с сего, без всякого предупреждения, вдруг закричал.

Это был крик, который она ненавидела больше всего, – пронзительный, раздирающий уши звук, всегда служивший сигналом к началу грандиозной истерики, вопль, вызывавший мгновенную панику, и Элизабет уже почти непроизвольно повторяла: «Нет, нет, нет», когда тело Тоби напряглось, лицо сморщилось и покраснело, и появился другой человек, в которого он превращался во время этих приступов, тот безутешный не-Тоби, который выпадал из реальности и полностью погружался в свое исступление. Он вел себя так с самого детства, и Элизабет долго надеялась, что ей удастся как-то его отучить или, если не получится, что он сам это перерастет – но пока тщетно. Срывы продолжались, и теперь Элизабет понимала, что лучшая стратегия – не подкреплять их и не наказывать за них, а терпеливо проявлять заботу и сочувствие, с чем она вполне успешно справлялась дома, но когда истерики случались на публике – в поездах, в продуктовых магазинах или, как здесь, перед другими родителями, – Элизабет чувствовала, как чужие люди смотрят на нее с ужасом и в то же время с недобрым интересом, и мысленно возвращалась к тем обедам в одиночестве, во время которых ей приходилось терпеть неприкрытое любопытство незнакомых студентов и их беспощадные взгляды, говорившие: тебе здесь не место. Она опять почувствовала на себе эти взгляды, когда крик Тоби заставил всех присутствующих замолчать, и ощутила острую необходимость сделать хоть что-то, прекратить это, продемонстрировать какую-нибудь материнскую суперспособность, но, конечно, прекратить это было невозможно, и ей ничего не оставалось, кроме как уговаривать Тоби: «Все хорошо, все хорошо» – и надеяться, что срыв не продлится долго, надеяться, что Тоби не начнет, как это иногда бывало, задыхаться от беспрерывных рыданий.

Кто знает, чем все могло бы обернуться, если бы Брэнди не вмешалась как раз в тот момент, когда крик Тоби уже почти достиг высшей точки: она материализовалась рядом с ним и сказала с неожиданно радостным энтузиазмом:

– Кому нужна разрядка для мозгов?

И это каким-то чудом заставило его замолчать.

– Тебе нужно побыть одному, да, детка? – спросила Брэнди.

Тоби поднял на нее свои большие, уже повлажневшие глаза, наверное, удивившись ее неожиданному появлению и непривычной оживленности, и сказал:

– Угу.

– В комнате тишины есть утяжеленные одеяла, – сказала она. – Иди туда и устрой себе разрядку для мозгов, хорошо?

– Хорошо, – ответил Тоби, вставая и шмыгая носом.

– Правильно, – сказала Брэнди. – Пусть одеяло раздавит все твои плохие мысли.

Невероятно, но Тоби хихикнул.

А потом он ушел, и Брэнди подняла брошенный им планшет и отдала Элизабет.

– Спасибо, – сказала Элизабет.

– Какой он славный, – заметила Брэнди, пока они обе смотрели ему вслед.

– Как ты это сделала?