Звёздный огонь

– Он человек, не магус. Птенцами называют одаренных детей, которых Соловьи берут на воспитание и передают им свою науку – всю, без утайки. Певцов среди них очень мало, а вот художников – предостаточно. Говорят, этот Маркус наделен столь ярким талантом, что многие из Фиренца ему всерьез завидуют!

– Чему тут завидовать… – пробормотал Хаген. – До сих пор мороз по коже…

– Глупый ты! – Трисса ласково улыбнулась. – Так ничего и не понял, да?

Он смущенно промолчал, а девушка неожиданно вскочила и закружилась, раскинув руки.

– Посмотри вокруг! – воскликнула она. – Ты видишь? Ты чувствуешь?!

Он огляделся. Сад медленно погружался в осень; трава начала желтеть и сохнуть, её пожухлые стебли издавали терпкий сладковатый запах. Дерево, под которым отдыхали двое пересмешников, отличалось от остальных: его крона была ярко-алой, и Трисса в своем красном платье казалась листом, который сорвался с ветки и закружился в последнем танце.

Хаген поднялся с земли, и кузина тотчас же упала к нему в объятия.

Быть может, у неё закружилась голова?..

Он хотел что-то сказать, что-то очень важное – но вдруг увидел застрявший в волосах Триссы сухой цветок. Пятерка жухлых лепестков тускло-желтого цвета, короткий стебель. Это растение было знакомо Хагену по занятиям с дядюшкой Пейтоном, и он, не отдавая себе отчета, произнес вслух:

– Ведьмина радость. Один такой цветочек в травяной отвар попадет – и всё…

Лицо Триссы изменилось мгновенно, словно туча закрыла солнце.

– Пошли домой, – сказала она голосом, напоминающим шелест сухой травы. – Нас, наверное, ищут…

* * *

В старом городе было безлюдно: здесь не хотели селиться из-за того, что дома большую часть дня оставались в тени, в которой вольготно чувствовала себя лишь плесень. Когда-то у жителей Кааамы не было другого выхода, но теперь город сильно разросся, и потому биение жизни отчетливее всего ощущалось в портовых районах, постепенно затухая с приближением к темно-серой зубчатой стене скал.

– Вот этот дом, – сказала Мара, взмахнув рукой. – Здесь Амэр нашел ту брошку…

Как-то само собой получилось, что племянница старого торговца взялась проводить пересмешника к «дому с привидениями». С Эсме они расстались на причале, и целительница напоследок как-то странно взглянула на Хагена, как будто призывая его быть поосторожнее. Но что могло ему угрожать?..

Оставшись с ним наедине, Мара сделалась тихой и задумчивой. Исподволь разглядывая свою спутницу, Хаген удивлялся: с чего это он счел её красавицей? Худая как щепка, с острыми локтями и неприятно длинными пальцами; под золотистой кожей лица резко проступают кости – скулы, челюсть, – да и вообще черты какие-то неживые, словно перед ним не человек, а каменная статуя. Но стоило ему об этом подумать, как Мара улыбнулась какому-то прохожему и вновь сделалась милашкой.

Солнце клонилось к закату, в порту звонили колокола – начиналась вечерняя служба. «Невеста ветра» осталась за спиной, и голос её как будто сделался тише. Совсем недавно это бы встревожило Хагена, теперь же он стоял, глядя на зеленоглазую незнакомку, чье имя легкокрылой бабочкой то возвращалось в его воспоминания, то вновь улетало…

– Входи же, – сказала она. – Ты шел сюда, чтобы стоять на пороге?

В доме лет сто никто не жил, кроме крыс и пауков. Последние чувствовали себя здесь особенно вольготно, затянув все углы плотными серыми покрывалами, а вот крысы пугливо бросились врассыпную, когда доски скрипнули под ногами вошедших. Когда-то, должно быть, здесь приветливо встречали гостей: Хаген легко представил себе, как в просторной комнате, занимавшей почти весь первый этаж, пировали за накрытым столом или танцевали. Он прошелся вокруг, заглянул в огромный камин и неосторожно коснулся дверцы старого шкафа – она тотчас же рассыпалась, превратившись в горку рыжеватой трухи.

– По-твоему, здесь обитает зловредное привидение? – спросил он, обернувшись. Мара стояла всё там же, у двери, и отблески закатного солнца, проходя сквозь витражное окно, разноцветными бликами ложились на лицо девушки, придавая ему неземной вид. – Я не чувствую зла… – продолжил он и осекся.

Витражное окно… как же оно уцелело за столько лет?

Нет, неверный вопрос.

А было ли оно целым, когда они вошли?!..

– Что же ты чувствуешь? – спросила девушка ровным голосом, который чем-то напомнил Хагену голос Её Высочества Ризель.

– Одиночество, – ответил он после долгой паузы. – Тоску по прошлому, которого не вернуть. Быть может, по былой любви…

– Прошлое можно вернуть, – сказала Мара. – Но для этого нужна сила духа, которая не у всякого имеется. Ты бы смог, я думаю.

– Я не волшебник… – начал Хаген, и умолк. Она не шутила. – Чего ты хочешь?

– Вопрос неверный. – Она шагнула вперед. – Чего хочешь ты?

Пересмешник остановился в нерешительности. Девушка взмахнула рукой, и серая паутина начала осыпаться неряшливыми клочьями, которые таяли, едва коснувшись пола. В комнате сделалось чисто и светло, как будто зажглись невидимые лампы; витражное окно заиграло всеми цветами радуги. Волшебное превращение удивляло лишь поначалу, а совсем скоро Хаген удивляться перестал, решив, что спит – а ведь во сне бывает всё, что угодно…

Волны на воде.

Он и Мара поднимаются по лестнице на второй этаж, и с каждым шагом, с каждой ступенькой странный дом всё больше становится похож на королевский дворец… но это не важно. Глаза Мары в полумраке по-кошачьи светятся, босые ноги ступают неслышно, словно она не человек, а привидение. Так вот кто обитает здесь!

«Не бойся!»

Краткий миг узнавания – теперь её голос похож вовсе не на голос Ризель, а на чей-то… кого он точно… совершенно точно… встречал. Да, встречал… причем совсем недавно… какая, кракен побери, разница?

«Тебе ведь хватит смелости?..»

Дворец – или старая развалина? – начинает заполняться водой. Со всех сторон ручейками и реками, ревущими горными потоками хлещет зеленоватая океанская вода, но Мара говорит – не надо бояться, и он не боится. Тот огонь, что разгорается всё ярче, так просто не погасишь. Быть может, у них вырастут рыбьи хвосты и жабры, и тогда им будет принадлежать весь бескрайний Океан – так даже лучше. Хаген отбрасывает последние сомнения, позволил себя увлечь: осенний лист, сорвавшись с дерева, отдается сначала воле ветра, а потом – течению реки. Его терзания и воспоминания о прошлом падают на дно – туда, где темно и тихо; его разум отделяется от тела и теперь скользит над глубиной, словно водомерка – легкий, невесомый… бессильный.

А сумасшедшим быть, оказывается, приятно!

Ложе под балдахином, достойное королей. Ткань платья на ощупь кажется то гладким шелком, то грубой холстиной, а то и дырявой ветошью… и уже в следующий миг его пальцы касаются затейливых узоров из жемчуга и драгоценных камней. Но что платье? Мара стряхивает его, как змея – старую кожу.

Теплая плоть становится холодным камнем, а потом – хвостом, покрытым блистающей зеленой чешуей. Хаген знает, что русалок нет, их придумали в незапамятные времена – уж лучше представлять себе смешливых полурыб, которые хоть до талии остаются людьми! Истинный облик морских жителей не имеет ничего общего с человеческим, и потому страшен вдвойне.

Русалок не бывает… но кто же с ним сейчас?

Серебристый смех, будто звон хрустальных колокольчиков. «Глупый… глупый совсем! И ты слишком много… слишком много думаешь…»

Вот она осторожно касается его лба кончиками пальцев – и назойливая водомерка испуганно несется прочь. Всё, больше никто им не помешает; даже собственное имя он забывает на время, всецело подчинившись тому странному существу, что завлекло его в свои сети.

Вода подымается всё выше, в окна заглядывают мурены и кракены, медузы и кархадоны. Её тело сияет во мгле – то податливое и теплое, то гладкое и чешуйчатое, оно временами кажется каменным. Её лицо всё время меняется – прозрачный овал с кожей алебастрового цвета, а потом – острый подбородок, алые губы, печальные серые глаза… и чьи-то другие лица, которые он видит впервые, чтобы наутро позабыть навсегда.

«Кто ты?!»

Чей это голос? Разве это он кричал? Мара смеется. Её хриплое дыхание, её жадные губы и руки, в чьих пальцах словно нет костей – мир умрет, если он хоть на миг перестанет чувствовать эти тонкие пальчики…

«Ты мой… на эту ночь. Забудь обо всем!»

Волны захлестывают их с головой, водокрут тянет на дно – а где-то наверху Великий шторм с разноцветными глазами укоризненно качает головой.

Быть может, он просто завидует?..

Сначала пришли звуки. Где-то далеко-далеко послышались голоса – кто-то ругался, похоже, две женщины. Хриплый старческий смех, крик заплутавшей морской птицы, радостный детский возглас.

Солнечный лучик, проскользнув сквозь щель в рассохшихся ставнях, ужалил в глаза, и Хаген, не проснувшись до конца, резко сел. Куда это его занесло? Старый чердак, полный разнообразного хлама, давным-давно населенный лишь пауками… но отчего-то кругом пахнет не пылью и ветошью, а цветами, словно он ненадолго вернулся в Фиренцу. Пересмешник зажмурился: в его голове всё перепуталось, как будто кто-то взбаламутил ил на дне озера. Он был здесь с какой-то женщиной, чей образ верткой рыбешкой ускользнул из памяти. Ни лица, ни имени… он даже не помнил, как попал сюда! Реальность причудливо перепуталась со сновидением, в котором таинственная незнакомка превратилась в русалку.