Охота на Церковь

– Библиотечная? – заинтересовался Ленька. Он имел склонность к литературным упражнениям, которую не афишировал среди друзей и знакомых. Но Игорь знал о Ленькиной нежной привязанности к книгам и нередко снабжал редкими изданиями царского еще времени.

– Да ты что, такое там не держат. Один человек дал почитать. Старорежимный.

Муся с Женей шептались на диване.

– Кто из них тебе нравится?

– С чего ты взяла?!

– Не из-за разговоров же о политике ты водишь с ними компанию, – улыбнулась Женя. – Дай-ка угадаю… Вот тот, Игорь, да? Он у вас главный?

Витя Артамонов держал по пирогу в каждой руке и попеременно с жадностью запихивал в рот. На неумытом лице было написано чрезвычайное изумление. Не понимая, куда он попал, парень не интересовался ни компанией, ни разговорами, ни обстановкой квартиры. Смотрел только на еду, пил вино, быстро, как станок, молотил челюстями, словно опасаясь, что все это съестное изобилие вдруг исчезнет, как сон.

– А это… – внезапно застеснялся он. – Родители-то где? Им останется?

Генка покатился со смеху, едва удержавшись на стуле.

– Нонсенс! Изможденный советский пролетарий спрашивает, не объедим ли мы моего партийного папашу. Разуй глаза и оглянись, несчастный! Ты знаешь, как расшифровывается Торгсин?

– Ну… торговля с иностранцами? – Витька сложил два бутерброда кружками колбасы в середину.

– Товарищ, опомнись, Россия голодает, Сталин истребляет народ! – провозгласил Брыкин и убежал из-за стола в недра большой квартиры.

– Родители – пропащее поколение, – громко сказала Заборовская. – Ты за них не беспокойся, Виктор.

– Мои нормальные, – смутился парень и перестал жевать. – Нельзя же так… про отцов.

– Можно, – решительно тряхнула головой девушка. – Мой отец в феврале семнадцатого бросал камнями в городовых. Потом они выкинули из окна третьего этажа пристава, и восставший народ растерзал держиморду. Он сам мне это рассказывал, и я гордилась его революционным прошлым. Мой отец, хоть сам из дворян, свергал царя! После революции он стал профессором математики, мы жили в Ленинграде. А потом его выслали. Кто теперь мой папа? Счетовод на заводе и сексот НКВД. Отец Юрки второй раз в ссылке. Отца Толика расстреляли. Отец Жени отсидел ни за что в лагере. У Игоря и Брыкина родители партийцы в комитетах, но это ничем не лучше. Вся эта масса бывших революционеров-подпольщиков, героев Гражданской войны теперь как стадо баранов. Сталинские рабы! Они могут только блеять и жить в страхе. Один только смелый нашелся – Николаев, застрелил Кирова.

– Жалко, Вошь народов не пристрелили, – вставил Брыкин.

– Николаев – герой, – подтвердил Черных. – Он как Софья Перовская, как народовольцы.

– Но за один этот мужественный поступок все стадо баранов теперь давят и режут, – гневно продолжала Муся, – а они хвосты поджали. Либо молчат, либо несут чушь по указке НКВД. Мечтали строить свободную страну, справедливое общество, а оказались не пойми как в тюремном каземате, где жируют надсмотрщики. Вместо сброшенных революцией оков дали надеть себе на шеи новые цепи.

– Заборовская, тебе на митингах выступать, – схохмил Фомичев. – Зажжешь пламя.

– Дурак, – отреагировала девушка.

Вернулся Генка, торжественно водрузил на стол початую, но еще полную бутылку коньяка:

– Во! Снотворное у папаши спер. – Одобрительно загудели голоса, к бутылке потянулись руки и стаканы.

– Как у вас на заводе с культурным развитием? – спросил Витьку Фомичев. – В кино ходишь?

– Ага. – Артамонов принюхался к стакану и осторожно попробовал незнакомый напиток. – Про этого… Пушкина кино смотрел.

– Ну и как?

– Интересно. Арапа подходящего нашли на роль…

– Там не арап, – рассмеялся Игорь.

– А не заметил ли ты противоречия между тем, что декларируется в этом фильме, и тем, что видишь вокруг? – осведомился Черных.

– Там же не про СССР, – недоуменно сказал Витька.

– Снимают кино с обличением рабства, а сами создали новую деспотию и колхозное крепостное право, – объяснил Черных. – Что говорят рабочие на вашем заводе про нынешнюю жизнь?

Артамонов допил коньяк, заел шоколадной конфетой. Очень заметно было, что парня повело: глаза заблестели, движения стали резче, лицо повеселело. Уже не смущаясь, он налил себе еще.

– Говорят, что раньше было лучше. Пили чай с белым хлебом, а сейчас глотают воду.

– Когда это раньше, во время НЭПа? При царе?

– Матчасть не знаешь, Черных! При царе ни рабочим, ни крестьянам жизни не было, – заспорил Фомичев. – На каторге мучились, с голоду дохли, как мухи, жандармы людей саблями лупили. Революция дала народу передышку, а потом у нас в Союзе новые господа и тираны завелись.

– Мне мама рассказывала, – снова зазвучал мелодичный голос Муси. – Она была крестьянка, а вышла замуж за дворянина. Еще до замужества ходила зарабатывать в имение к помещику. Там и кормили, и платили. Кто со своей едой приходил, тому полтинник в день, кто на хозяйских харчах, тому сорок копеек. Мама одно лето отработала, накопила себе хорошее приданое. За деревенского жениха не захотела пойти, все ждала, когда сын помещика, мой отец, к ней посватается. Любовь у них была…

– Девчонки любую серьезную тему сведут на любовь, – отмахнулся Фомичев.

Брыкин завел граммофон. Раструб взорвался джазовыми перехлестами: взвизгиваньем саксофона, бормотаньем контрабаса, стонами трубы. Генка поставил заглушку, и музыка чуть притушилась. Танцевать никому не хотелось, компания была поглощена разговором.

– Сталина нужно убирать. Страна сошла с ленинского курса и валится в пропасть…

– Ленин называл Сталина Чингисханом, который прочитал «Капитал» Маркса.

– Прочитал и ни бельмеса не понял! Он и его лизоблюды только твердят о своей приверженности марксизму, а на деле выстроили систему жесточайшей эксплуатации народа. Государство, по Марксу, должно отмирать, но мы видим обратное…

Опьяневший Витя Артамонов затуманенным взором смотрел на стол и думал, как половчее умыкнуть бутылку портвейна. Компания розовощеких школьников-балбесов, жирующих на харчах партийного папаши и ругающих вождя, была ему непонятна. Может быть, они не такие уж плохие ребята, но девчонки недотроги, и держаться от этой свихнутой пламенной комсы лучше подальше. Витя поднял свое тощее, внезапно отяжелевшее тело со стула и, нетвердо ступая, двинулся в прихожую. Кто-то дернул его за рубаху, остановил. В руки сунули тетрадку. Парень с наливом под глазом, Витькин ровесник в белой рубашке, со значком «Готов к труду и обороне» на короткой цепочке, строго глядя ему в лицо, отчеркнул итог застолья:

– Прочти и подумай о своей жизни.

Витька впихнул тетрадь в карман куртки и выкатился из квартиры.

5

Муромский райотдел НКВД помещался в двухэтажном особняке, который до революции принадлежал купцу-миллионщику. Флигеля об одном этаже, придававшие зданию очертания буквы «П», образовывали просторный двор, где могли свободно выстроиться две роты внутренних войск НКВД. В летнее время парадный вход в здание накрывали тенью два молодых дуба. Под одним из деревьев стоял турник с высокой перекладиной, на котором в свободную минуту упражнялись наркомвнудельцы. Возле другого отстаивалась недавно появившаяся на балансе райотдела черная эмка: гаражом муромские чекисты еще не обзавелись. Ездил на ней начальник РО младший лейтенант госбезопасности Кольцов. Его водитель Шевчук, напевая под нос марш танкистов, каждый день любовно намывал машину конфискованным шампунем фабрики «Свобода» со склада НКВД.

В кабинете на втором этаже находились трое. Старший оперуполномоченный Старухин сидел за столом и, расслабленно откинувшись на спинку стула, курил папиросу. Глубоко посаженные, будто провалившиеся внутрь черепа глаза на массивном, грубо вытесанном лице, казалось, внимательно изучали литровую емкость деревенского самогона. Бутыль выставили два ответственных работника села, но мысли Старухина занимала сейчас не она, а неотложное дело государственной важности, которое те излагали. Расслабленная поза была лишь видимостью. В этом деле старший оперуполномоченный чувствовал перспективу и глубину. Его натренированное чекистское чутье сделало стойку.

Когда они умолкли, Старухин прибрал бутыль в сейф, а затем положил перед собой лист бумаги и приготовился писать.

– Так, муха-цокотуха. Что у вас есть на этого церковника, выкладывайте подробно.

Председатель карабановского сельсовета Рукосуев и секретарь того же сельсовета комсомолец Тараскин по очереди стали перечислять факты:

– Поп Аристархов ведет в селе разлагающую антисоветскую агитацию, внедряет в сознание колхозных масс веру в чудеса. По округе распространяются слухи и всякая небывальщина про воскрешение жены директора школы. Якобы поп ее оживил.