Черная дыра, или Три часа ночи

Отправьте ее самостоятельно мыться и переодеваться.

Одарите ее пристальным взглядом, когда она выйдет из ванны с опущенными глазами.

Улыбнитесь и предложите горячий чай с плюшками.

Бороться с женской природой бесполезно. Феечка всегда найдет причину полетать на метле. Ну, надо ей порой облететь свое государство и убедиться, что ее любят и такую. Не обсасывайте ее слова, ищите причину их возникновения. Она дерется как умеет – словами. И в этом ей нет равных. Она всегда знает куда бить. И бьет наверняка. Почему бьет? Чтобы вы уяснили, наконец, что причинили ей боль.

У женщин нет плохой погоды, все проявления любви – благодать.

Потребительство 1

Потребительство – это, так сказать, разновидность любви, которая и не любовь вовсе. Это топка на Титанике. Чем больше узлов, тем быстрее ход корабля по волнам жизни. Чем больше узлов, тем больше кочегаров. Мужчин! С голыми накачанными торсами, которые подбрасывают и подбрасывают уголь в жерло жаждущего вулкана. Правда и мрут они быстрее мух поздней осенью. Ну и пусть! Конвейер – дело вечное.

– Незаменимых у нас нет! Правда, девочки?

– Есть, – хором подпевают мотыльки, – незаменимы мы.

Кинолог Верка…

От нее можно было узнать все. Но это «все» лежало исключительно в области классификации мужских членов. Она, как сертифицированный кинолог, измеряла двуногих псов на родословную. Длина рук говорила о длине хозяйства, плотность ног о его толщине, залысина о патологическом желании секса, длинный нос о длительных актах… Дорогие мои, эта книга короткая, поэтому не буду приводить всю классификацию. Хотите узнать больше? Ищите Верку! Хотя, стойте на месте, она сама вас найдет.

Для нее человечество делилось на три части – она, другие бляди и членистоногие. Ее мало волновало качество. Цель – количество. Она, как жадный Париж, хотела, чтобы в ней побывали все. Увидеть Верку и умереть! Так все и было – кто хоть раз побывал в ней, для нее умирал. Правда, был там один неотесанный чурбан, который не мог догнать, что нельзя войти в Верку дважды.

Что ей было нужно на самом деле? Да черт ее знает. Она, как алкоголик, проверяла себя на прочность. Вливала в себя разную гадость и удивлялась, что выжила. Она смешивала в себе разную сперму, в надежде надуться как шарик и лопнуть. Лопнуть, разлететься кусками и, наконец-то, простить членистоногую треть человечества за насилие, причинное ей в детстве. Как говорится, не видеть Эйфелеву башню в Париже можно только одним способом – это быть внутри нее. По сути, это Верка и провернула со своей ненавистью к членистоногим псам.

Элеонора…

Она любила деньги. Банально и просто. Вы скажете, что деньги любят все? Ошибаетесь, так как Элеонора, никто. Это для нормальных людей, деньги – их покупательная способность. Для нее деньги – шелест, хруст, запах и… вкус. Не вкус жизни, а в буквальном смысле слова – вкус. Она представляла, через сколько рук они прошли. Липких, жадных, страстных. Она гладила себя купюрами и представляла миллиардера, который проводит своей мощной, волосатой лапой по ее бедрам. Она вдыхала страсти, впитанные в банкноты. Лизала воротнички президентов и чувствовала себя кошечкой с шершавым язычком. Денег, купюр должно быть много. А, так как она – интеллигентка по маминой линии, то нищеброд ее бесил. От запаха купюр с мизерным номиналом у нее начинались желудочные спазмы. Вот и выбирала себе богатеньких ухажеров, щедрых на страстные ладони купюр.

Да, таких как Элеонора, мало. Есть еще Стела, но ее бзик из другой оперы. Истории разные, а смысл один. Самке богомола очень нужен богомол. Он ей просто жизненно необходим! Причем «жизненно» для него. Но вот беда, хиленькие какие-то богомолы ей попадались. Не успел хильнуть коктейльчик, приготовленный заботливыми руками суженой, и – труп. Не интересно. Мог бы хоть побарахтаться для приличия и повизжать, как поросенок.

Что произошло в детстве с такими феечками, история умалчивает. А может быть и ничего. Может быть, это какой-то ген с дуба рухнул при зачатии.

МЫ 5

Описывая Элеонору и Верку, сразу захотелось к маме под одеяло. Сама придумала – самой противно. Что за дыра сегодня такая? Мрачная какая-то. А! Это же моя черная вселенная. Принесла гуашь и кисточки. Села и стала разрисовывать пустоту. Ничего так получилось! Совсем ничего. Читайте и сами решайте: «ничего» – это ноль или «вполне прилично». Я уже давно перестала понимать, что истинно, что ложно. Смешалось все, хаотично, беспорядочно, навалом, вперемешку.

Почему мы разошлись? Когда перешли Рубикон? Почему не было указателя – «Осторожно, Рубикон!»? Я думала, что это не речка забвения, а мостик влюбленных. Вот поднимемся вместе, защелкнем замок и выбросим ключик в речку. И будет наше счастье вечным. А может, все так и было? И наше расставание приведет к счастью нас обоих, только порознь? Хочется опять в куколку… залечь, и чтобы бесконечность стирала мысли ластиком. Да так быстро стирала, чтобы подсознание даже заикнуться не успело.

Мне часто снятся плохие сны. Хорошо, что среди читателей нет психиатров. Или есть? Ну и ладно. Может, вылечите. Говорят, что когда человеку снится много ярких и страшных снов – он болен. Может быть. Мы все свихнутые в той или иной степени. А я и в «той» и в «иной». Просто я очень жадная феечка, и когда меня отправляли на землю, то разрешили взять с собой все. Я и взяла все – и плохое, и хорошее. Будто мне кто-то навязывал. И кто-то другой вместо меня в рюкзак запихивал провизию для жизни на земле.

– Бери, бери! Оно все твое. Вот истерики, вот сердце без панциря, вот уязвимость и ранимость, а вот тебе камень – повесь на шею.

Плохие сны. Страшные, жуткие, мерзкие. Снятся и снились. Не буду загадывать, но чует мое сердце, что последним гадостным сном жизнь моя не окончится.

Я любила от них пробуждаться, когда ты был рядом. Маленькая, свернутая в кулачок, липкая от холодного пота. Ты просыпался раньше. Вскакивал и снимал с меня ночную сорочку, вытирал, надевал свою футболку, переворачивал одеяло, бережно перекладывал на сухое место и прижимал к себе. Я входила в тебя вся, без остатка. Целиком, как маленькая подушечка. Ты целовал мою спину, шептал, что любишь и мгновенно засыпал. А я лежала и слушала свое счастье. Оно было таким огромным! Как мало надо было для счастья. Как много…

Хорошо, что боль приходит импульсами. Даже отлично! Должно же быть где-то у меня «на отлично»?! Я сама занесла себя в черный список с пометкой «без права на переписку». Вот отойти бы от себя той – истерички, ведьмы. Взять ружье и выстрелить в лобешник. Потом гордо подуть в ствол, мол, на одну сволочь на земле стало меньше…

Это импульс. Это просто импульс! И он скоро пройдет. Больно… так больно… Попускает, начинает опять просто тошнить.

Зачем встретились? Для опыта? И на хрена мне такой опыт? Хочу быть неопытной, наивной дурочкой, для которой мир ткет шелковую нить для подвенечного платья. Замуж хотела. Сейчас хочу просто втолкнуть в себя пищу. Хоть чуть-чуть. Потихоньку начать заново учиться ходить, дышать, видеть. И забывать. Забывать тебя. Забывать нас. Забывать себя счастливую. До склероза далеко, синдром Альцгеймера не предвидится, поэтому и не забывается. Помоги мне тебя забыть… так, чтобы я помнила факты, но ничего не чувствовала.

Почему нельзя выскрести чувства из сердца, как замерший эмбрион из матки? Я бы от наркоза отказалась. Извиваясь от физической боли чувствовать, как черствею, – блаженство. С каждым скребком ложки по двуполовинчатому красному сердцу упиваться освобождением от душевной боли…

Ты любишь абрикосы, а я – болгарский перец. К чему это я? Да так, для слова «любишь» в настоящем времени. Чтобы избежать нового импульса боли, но вложить в подсознание факт настоящего. Я манипулятор. Да, многому научилась в черной дыре. Не зря же проваливаюсь туда по ночам и куколкой вишу над бездной.

РАЗМЫШЛИЗМ 6

Понеслась жара по пустыне.

– Видишь оазис? Нет? Странно. Ты же творческая личность. Не видишь – нарисуй!

– Это ты творческая личность, а я куколка, – ответила я сама себе и поползла жевать листик на древе познания. Так, стоп. Я куколка или гусеница? Без разницы, я еще не бабочка и это факт.

Потребительство 2

Потребляют не только женщины, вернее, далеко не женщины. Этим славятся мужчины. Слава им и хвала? Или халвы им поперек горла? Пока не решила. Хотя они, бедненькие, и так ходят с огрызком яблока на шее. Еще халвы им туда насыпать – будет перебор. Так и тянет выкрикнуть тост: «За перебор!» – и засыпать горлянки халвой. Лучше злиться, чем реветь. Но куда уж там! Я же мастер на все руки, могу одновременно злиться, реветь и вкраплять хихиканье. И на фоне всего этого медленно умирать и растекаться по вечности пятном ненужности. У кого-то есть пятновыводитель? Я бы себя извела. А с другой стороны, именно этим я и занимаюсь, с тех пор как ты ушел…

Луиза…

Она была бабочкой. Ее нежно-голубое платье обтекало точеную фигурку, а крылышки за спиной мелодично шуршали под блюз ее сердца. Она была настолько красивой, что каждому хотелось подержать ее в руках. Взять в ладони, прижать и полюбоваться. Но с каждым разом пыльцы на ее крыльях становилось все меньше – она уносилась на чужих пальцах. С каждым днем ей было все сложнее оторваться от земли. Но она пыталась. Еще раз подняться в небо. Еще раз крылом коснуться солнечного света. Еще хотя бы раз! Блюз сердца начал скрипеть, заедать и фонить. Луиза подолгу сидела на подоконнике и смотрела за стекло. Неужели она виновата в том, что настолько красива? Вон летит шелкопряд, а вон там – моль, а вон там, высоко поднялась желтогузка. У них есть пыльца для полета, ведь никому и никогда не хотелось держать их в руках.

Она сидела на подоконнике и смотрела, как ночь меняет день, а за ним приходит следующий календарный день… Им нет счета – серым, влажным, безликим. Она могла только вспоминать, как когда-то летала под саксофон своей души…

А потом пришел Он – солидный, холеный и надежный. Он пообещал, что больше никто и никогда не посмеет дотронуться до ее крыльев. Только Он и только в последний раз. Он бережно взял ее в руки.

– Это в последний раз!

Потрогал крылышки, и растер пальцами пыльцу.

– Это в последний раз, она потерпит! Она сможет, ведь впереди – полет!

Где-то в сердце стал наигрывать мелодичный блюз, и крылышки встрепенулись навстречу ветру…

Он сдержал свое слово… Приколол ее булавкой к рамке на стене и накрыл стеклом… Теперь никто и никогда не дотронется до ее крыльев…

Босс…

Он ее любил. Любил на всю мощь своего жалкого и ничтожно маленького сердца. Она была ему нужна как квартира в престижном районе, солидное авто и ролексы на толстом запястье. Это все его! Он не мог чувствовать себя большим, пока все что он любил, было не на месте.

– На место, я сказал!

А она не находила себе места, а то место, на которое он указывал, было чужим. Ей было непонятно, почему, когда она хочет строить свою жизнь, он просто наполняет нею свою. Будто Всевышний создал людей и игрушки для них, с виду так похожих на людей. Но сейчас не про нее, а про босса. Он на нее подсел, когда понял, как отлично она вписывается в его жизнь. Она словно главный механизм, который запускает его машину могущества. Она рядом – мир улыбается. Она уходит… Что? Кто уходит? Куда уходит?

– На место, я сказал!

Хорошо, что у него было крошечное сердце, которое едва успевало качать густую от злости кровь, не то что вдаваться в мелочи: «любит – не любит». Разве тумбочка может любить своего хозяина? Она просто стоит возле кровати, и на нее удобно ставить стакан с водой.