Черная дыра, или Три часа ночи

Легко с сарказмом писать о чужой боли. Взял и вывалил неприглядную правду. Голую, неприкрытую, извращенную, изнасилованную. Вывалил, загреб ногой в кучку, стоишь, смотришь.

– Ну мусор же все это! Где они любовь-то находят.

А они находят. Они не знают, что бывает иначе. А может быть, у них и было иначе, а мне, как Вальке с пятого этажа, все видится именно так, как ей судачится обо мне?

Свою боль лелеешь, сдуваешь пылинки и возводишь в ранг святости. Она чистая, ведь она – изнанка любви. А значит, тоже отстиранная от колких взглядов социума, отутюженная лаской нежного сердца, выстраданная и данная в награду за годы без любви.

Я тобой не болела. Это не болезнь. Я тобой выздоравливала. Упорно и легко шла на поправку с каждым нашим поцелуем. Зачем искать смысл жизни, если он не прятался? Что за «салочки» мы устраиваем всю жизнь? Догоняем, ищем, застукиваем и снова прячемся.

Нашел – ухватил ручками и держишь, пока ангел смерти с прищуром не спросит:

– Ну что, надержалась? Отпускай. Нам пора.

– Дай мне еще чуток. Тебе что, жалко? Возьми Косячок, покури на дорожку.

Я тоже была зависимой. Ты ушел, а зависимость осталась. Но мы так не договаривались! Забрал свои вещи, надо было хоть Косячок оставить! Нет же, ты забрал все до последней щепотки. Я судорожно перебираю все загашники, нычки и секретные места. Где-то же должно хоть что-то остаться! И порой мне удается найти. Вот на днях мне сказали, что видели тебя в городе. Ты шел такой грустный и печальный. И – о, благодать! Последовательность и правильность алгоритма была аксиомой. Значит, ты печален. А какие у тебя причины для печали? Правильно, только наш разрыв. Печалишься, значит любишь. Любишь – вернешься. Такие затяжки входят мгновенно, легко, и растекаются по всему сердцу. А потом опять ломка. Тебя видели, но ты не вернулся, неделю, две, три…

Опять по сусекам – должно же хоть что-то еще остаться. Мысль материальна. К сожалению, у меня сей механизм работает как-то выборочно. Наматериализовать себе виртуальный Косячок получается, а тебя обратно в свою жизнь – нет.

Недавно снился сон. Обычная жизнь обычных людей. Жареная картошечка с салом, выжаренное – для меня, на дне сковородки, и пропаренное – для тебя, сверху… Я тебя не видела, но знала, что ты рядом. Мое сердце не колотилось. Была уверена, что это обычный день в нашей обычной бесконечной совместной жизни. Проснулась и затянулась. Хорошо-то как!

Ты это помнишь? Помнишь нашу картошку, рыбу в фольге и свои миксы? Ты делал миксы из всего подряд. Смешивал несочетаемое и придумывал свои рецепты. А я рядом была ленивой жопой. Не все время, но частенько. Уходила к тебе в подмастерье и спрашивала обо всем: какой толщины резать морковь, как шинковать лук и хватит ли соли? Ты так и не узнал, что я хорошо готовлю. Четыре года ждала нашу квартиру и жила у мамы, как на вокзале. Нет, мама отдала нам лучшую комнату и создала все условия для хорошей жизни. Но мне хотелось своего! Свой мир, свой уголок, где ты – хозяин, а я – хозяйка. Тем более что мне должны были вот-вот вернуть деньги на квартиру, вот прямо сейчас. Вот! По сей день не вернули…

Так часто представляла, как ты приходишь после тренировки домой и в коридоре сбрасываешь с плеча большую синюю сумку, чтобы поскорее прижать меня к себе. Порой удавалось даже представить, как из другой комнаты, опережая меня на крутых поворотах, бежит наш сын, обхватывает твою ногу и спрашивает: «Че купил?».

И думала: «Какой смысл раскладываться поудобней на перроне, если скоро придет поезд?» Мечтала, как в нашей квартире на кухне буду порхать бабочкой и колдовать над очередным шедевром. Мне хотелось удивлять и баловать тебя.

– Но не на перроне же! Давай доберемся до места. Еще пять минут и поезд придет. А там наш дом! И все-все у нас будет отлично.

Не добрались… Не успели…

А надо было там, на вокзале, на асфальте разложить полевую кухню и порхать. Тебе же не мешало удивлять меня на вокзале?

Жаль, что многое понимаешь лишь со временем. Начинают всплывать те мысли и фразы, которые мы давно знаем, но почему-то не пользуемся их сутью. «Нет ничего более постоянного, чем временное» или «надо жить здесь и сейчас». Эх… А я, как идиотка, ждала скорого рассвета, забыв (отбросив этот факт, как несущественный), что началась полярная ночь.

Размышлизм 1

Внутренний будильник работает. Три часа ночи, а значит, пора лезть в черную дыру. Три часа ночи – черная дыра жизни. Я проваливаюсь туда и нахожусь там часами. Хотела бы больше. Вот бы взять и залечь там, на виртуальном дне, лет на десять. Стать куколкой. Натянуть на себя одеяло, укутаться и попускать слюни, сопли и слезы. Замочить себя всю с ног до головы, развести бактерии, наплевать на себя и под себя. Покрыться бородавками и прыщами. Все равно никто не видит, никто не знает, да и не поверит. Меня нет, я в дыре! В глубокой и черной. В вонючей и липкой. Я в дыре почти десять лет! Осталось чуток. Совсем чуток, и я выпорхну из нее бабочкой. Родные будут думать, что в три часа ночи я встала, просто сходила по нужде и быстро легла спать. Они не будут знать, что десятилетие в дыре я провела в слюнях, соплях и слезах. Но будут думать, что меня ничего не берет, что я сильная, смелая и уверенная. Что плевать хотела на бывшего и на наше расставание. А мои ведьмы из шабаша будут завидовать моей красоте, ухоженности, улыбке и блеску в глазах.

– Ич, какая!!! Ее бросили, а она и в ус не дует.

– Та у нее нет усов.

– Вот блин, даже этого у нее нет. Ну, может хотя бы ноги кривые или руки короткие?

А я просто расправлю разноцветные, полупрозрачные крылья с витиеватым рисунком вечности и улечу от них. Пусть догоняют меня на своих метлах.

Зависимость 2

Мы зависим от других, когда не верим в себя. Недостаточно любим то тело и ту жизнь, в которой находится наша душа. Каждый человек рождается самодостаточным. Да, ему нужна пара, как и каждой твари, а не нечто, именуемое себя парой. Нечто подходящее или же совершенно не подходящее, но рядом. Человек боится остаться один, словно в одиночестве сокрыто его поражение. Быть одному – не значит болеть. Быть одному не стыдно. Как говорил Омар Хайям: «И лучше голодать, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».

Только не надо путать скучательные порывы с зависимостью. Скучать полезно. Если это временно. А с зависимостью нужно бороться, особенно тогда, когда жизнь уже уложила вас в одиночную палату и дает пилюли от бывших. Покорчитесь-покорчитесь и перестанете. Да, придется пережить время, когда вы с упоением будете выть на луну, царапать стены и пытаться придушить себя ночью мокрой от слез подушкой.

Все пройдет. И это тоже пройдет. Так написано на кольце Соломона. Так написано в сценариях наших судеб. Жаль, что счастье проходит так быстро, а боль так медленно. Словно время имеет тенденцию бежать по своему усмотрению: то замедляя шаг, то устраивая ракетные гонки.

Стенографистка Кэт…

Было такое ощущение, что Кэт родилась с печатной машинкой в руках. Кто-то в рубашке, кто-то с крестом за пазухой, а она – счастливица – с аппаратом желаний своего Косячка. Она записывала все его желания и с пометкой «sos» отсылала в космос для мгновенной реализации. А как иначе? Он же хочет. Он же просит. Он же ждет. Знакомьтесь – Он. Кэт никогда не называла его по имени. Имя – это кличка, позывной, ник, логин и пароль. Имя нужно чтобы окликнуть, позвать или уточнить собеседнику о ком конкретном ты сейчас льешь грязь. Для Кэт все это было неприемлемым. В смысле позвать, Он что – собака? В смысле окликнуть, Он что – уходит? В смысле… даже дух перехватило! Разве можно так о Нем? Имя было лишним, ведь заглядывая в очи постоянно, не нужно звать. А разговаривая с другими, Кэт важно говорила: «Он», ? тем самым подчеркивая миру, что Он у нее единственный, и речь идет исключительно о Нем.

Кэт была отличным свидетелем Его жизни. Она ловко стенографировала любую его самую малейшую просьбу, особенно ту, которую он даже не произносил. Она Его угадывала. Угадывала по уголкам губ, прищуру глаз, пульсации артерии на кадыке и ниже пупка. Гораздо ниже пупка, а жаль. Но она не жаловалась. Она тихо сходила с ума от одного вида такого малюсенького, но такого гордого достоинства. О, как он лежал! Даже возлежал! То справа, то слева. А когда проклевывался, словно подснежник ранней весной через толщу снега, ее печатная машинка включала сирену. Во вселенной сразу начиналась беготня. Ну а как же? Ведь сейчас произойдет редкое явление, и все силы вселенной надо бросить на то, чтобы подснежник показал головку! И после такого подвига Геракла Кэт начинала стенографировать с еще большим упоением. Рубашку нагладит. Да что там! Нагладит трусы, носки, шнурки и милый вихрь на его затылке. Вымоет, начистит, уберет, постирает, накрахмалит и опять нагладит. Гладить она любила. Она гладила и гладила… В надежде опять нагладить себе подснежник.

Доярка Любка…

Почему доярка? Все просто – потому что доила. Она открыла целый молокозавод и в бесперебойном режиме производила все существующие виды продуктов из молока. Выжимала творог, взбивала масло, отравляла шизоидными бактериями и прессовала сыр. Корова был одна, зато какая! Неповторимый Гриша. Он считал себя быком-производителем, но быком явно была Любка. Она доила Гришу сутками напролет. Дергала за его синие соски возможностей и желаний.

– Гриша, дай мне ласки, прижми, приголубь. Еще! Еще! Еще!

А Гриша тужился, скрипя огрубевшими сосками в тщетных попытках хоть что-то из себя выдавить. Ну не корова он! Он может купить колбасу и мясо, вбить гвоздь и съездить по роже соседу за то, что тот занял его место на стоянке. Но усюсюкать!

– А я красивая? А ты меня любишь? А что ты будешь делать, если я умру? Ну достань мне звездочку с неба, ? хныкала Любка, привычно шаря по коровьим соскам.

– А хочешь, я для тебя пятак согну? ? отвечал Гриша, намекая, что бык тут он.

– Нет. Хочу звездочку! Ну что тебе, трудно? Это же так просто! Смотри, вот тут у меня эрогенная зона и тут, и тут. Да я вся – эрогенная зона! Только пальцем ткни. Еще! Еще! Еще!

И он тыкал. Тыкал, как мог. Да он даже гвоздь мог вбить в точку «джи», чтобы не давить на нее постоянно. Но Любке было мало! Она хотела затягиваться Гришей постоянно, чтобы дурь разъедала ее изнутри, снаружи, везде!

– А ты меня любишь?

– Ага.

– Какой ты у меня романтичный!

– Не накручивай себя, я совсем не такой.

– Нет, такой! Тебе что, трудно сказать, что я красивая.

– Ты красивая.

– Вот! А говорил, что молоко кончилось!

Затем вдох и продолжение увлекательного диалога… Гриша всегда с упоением ждал ночи и ненавидел утро. Любка рано ложилась спать и быстро засыпала, правда так же рано просыпалась, вскакивала и бежала голышом к своей корове. Время утренней дойки настало!

– А что тебе снилось? Девки были? А я снилась? А ты меня любишь?

МЫ 3

Далеко не каждая история имеет хоть малейшее отношение ко мне. Но в некоторых явно есть зерно из моего амбара, например, доярка Любка.