Финтифля. Рассказы

Он невинный, доверчивый и поэтому совсем бессилен перед злом. Он как младенец, с ним можно сделать что угодно. Тетя Катя могла его обмануть, сказать, что называть ее сестричкой – благородное дело. А он – наивный, и поверил. У него ведь необыкновенное чувство долга. А погубила его трогательная младенческая невинность.

Это несправедливо, это невозможно, но погубила! Не уберегла сестричка братика. А во дворе кошки потягиваются на солнышке как ни в чем не бывало, и кто-то торгует на углу мороженым. Словно мир еще не знает, что Екатерина Петровна посмела грязным своим рукам надругаться над Ванечкой…

Такого не бывает. Настолько разные вещи не могут сосуществовать в одном пространстве, тем более совпасть с какого-нибудь боку. Она не может разглядеть кристально-чистое, прозрачное вещество, из которого сделан Ванечка. Никогда. Она даже не знает, что эльфы бывают на свете, а если ей рассказать, ничего не поймет и не поверит. И он не понимает, отчего бывают тети Кати. Не случайно боялся, убегал, плакал – она такая большая и страшная.

Кто же позволил ей прикасаться к нему, абрикосовому? А он, не выносящий вульгарных сочетаний цветов! И тем более, низменной стороны отношений. Может быть, она его связала и положила его нежно-арахисовую голову в тазик перед тем как дотронуться? Но тогда на ужин ей следует жрать орхидеи, на завтрак – пчелиное молочко с пыльцой? И ее желудок все это примет? Невероятно. Какой дурак стал бы угощать тетю Катю марципанами? А Ванечкой, значит, можно? Не сам же бедный эльфик прыгнул ей в пасть. Он не бешеный, он потусторонний. Он презирал людскую суету. А злодейка-дворничиха подкараулила его – и в суп.

Ванечка позвонил отцу.

– Я женюсь, – сообщил он, – невеста моя женщина хорошая, трудолюбивая, ходит в церковь, любит детей. Мне нужны деньги. Кто кого родил?

Тут уж Сансаныч прибежал к племяннице, в элегантном портфеле притащил пакет молока, бублики и компьютерную игрушку, которая теперь заменяет прокурорам кубик-рубик. Но поздно. Ванечки больше нет…

Сансаныч сразу пристал с глупыми вопросами:

– Негодяй сожительствует с дворничихой?

– Как можно такое говорить, – скривилась Аленушка, – Ванечка – не негодяй.

Сансаныч не понимает, что такое был его ребенок! В его представлении мальчишка связался с первой попавшейся бабой. Сансаныч не чувствует масштаба трагедии. Ванечка всегда боялся запачкать даже кончики пальцев и жалел птичек. А над ним жестоко надругались, его не пожалели…

– А все от безделья! Говорил я тебе, его надо к станку… Я ведь переживаю. Всегда переживал, все годы, что балбес сидел у тебя на шее…

Дядины дорогие часы официально пискнули. Аленка поморщилась от отвращения.

– Ради безмятежной улыбки моего братика я бы превратилась в пыль, в прах, в лужицу…

Дядя посмотрел на нее пристально. Может быть, он теперь, наконец, догадался, что Аленка любила Ванечку запретною любовью. А может, всегда знал. Теперь безразлично.

Сансаныч посмотрел в окно.

Около помойки – лавочка. А на лавочке бабы сидят, и с ними – хорошенький Ванечка. То есть он между бабами, так ласково к ним обеим прильнул, так нежно, вовсе не похабно. Просто мальчик одинок. И что ему до того, что огромные бабы сипят над ним бранные выражения, распивая бормотуху. Они сильные, теплые и такие добрые. В одной Сансаныч узнал Любовь Ивановну Соловьеву, проходящую пока свидетельницей. Сансаныча потянуло туда. Взять мальчика за шиворот и встряхнуть. Но он понимал, что Ванечка теперь – не его ребенок, у него две родительницы по бокам, они имеют все права.

– Ничтожество, – процедил Сансаныч.

– Да, по-здешнему, по-вашему, он – ничтожество. Если судить всего лишь по поступкам, он лишен не только ума, но и души. Но души, потребной для здешней жизни – умеющей что надо, чувствующей что полагается, скоординированной, как дорогой автомобиль. Его живая душа – мятущаяся, страдающая, не имеет никакого утилитарного назначения. Поэтому она дороже всего остального мира… Ванечка – непригодная, совершенно нелепая болванка, но зато в нем столько несбывшегося! Из болванок изготовляют фигуры еще на грани бытия. Фигуры – конкретные вещи определенного функционального назначения. Вот и ты, дядя, такой. И я. К сожалению, и все люди – такие. Все, кроме Ванечки.

– Мы функциональны! Более-менее, – согласился Сансаныч. – Поэтому и не сидим в помойке.

– Ванечку окунули в помойку. Но это – поверхностная грязь.

– Разве он не сам туда залез?

– Просто не сработал инстинкт самосохранения. Но его нечистоплотность – это временное, случайное. А душа – вечна. Я люблю несбывшегося, погибшего лучезарного моего братика. И оттого что его больше нет на свете, только больнее любить.

Сансаныч со скукой смотрел в окно. Бабы дрались.

Однажды Аленка решилась навестить братика. Она пожирала глазами мед, абрикосы и жасмин, и не верила, что все это цветет на помойке.

– Как твои дела? – робко спросила она.

– Хорошо. Дифтеритой все-таки не заразился! – похвастался Ванечка и проявил вежливость. – А как твои дела?

– Хорошо. Только мне немного больно, что моего братика погубила младенческая невинность…

– Я – не младенец. Я – порядочный человек.

– А я – «новинка».

– Ты – «новинка», а я – порядочный человек. Тетя Катя меня уважает. А ты не приходи, а то мне сразу домой хочется…

– Но по праву кошек на помойке я могу видеть тебя?

– Искушать человека – большая греховность.

– Это тебя тетя Катя научила?

– Нет, я сам понимаю. Меня воспитувать не надоть, – с гордостью произнес братик.

Аленушка листала телефонный справочник. Ей попалась жирная строка: «SOS! Звоните о пропавших детях 401-99-82». Рванулась было к телефону, но уронила руки. Все равно сидящие в обыкновенных конторах не поймут, какая беда стряслась с Ванечкой. Никто на свете не мог его понять. Никогда. Сколько ни объясняй. Ребенок пропал. Во всем пустом мире осталось только одно подобие надежды – дикое, гротескное.

Аленка позвала профессора Любушку.

– Я тебе помогу, – заверила Любушка, – недавно я одну женщину, Зину, спасла. Ее мужик почище твоего – взял все деньги и спрятался на чердаке. После моего сеанса чердак провалился в лифт. Теперь тебе недолго страдать.

– А мужик? – испугалась Аленка.

– Мужик? – задумалась Любушка, – пришел на чердак, а чердака нетуть. Ну, он домой вернулся, повинился.

Любушка зажгла пять свечей, пронзила их иголками, и стала греть ножи, читая заклинания. Аленка рассеянно наблюдала.

– Я ничего не понимаю. Как он мог? Он же невинный как младенец, – допытывалась Аленка в надежде, что Любушка понимает больше Сансаныча и посвящена во все тайны тети Кати. – Наверное, не нужно было покупать ему кокосы? Может быть, обычные орехи были бы полезнее?

– Ты не думай, справедливость есть. Он уже наказан, – ухмыльнулась Любушка, – вот, я вижу в хрустальном шаре третьим глазом. Опаршивел весь, сидит голодный, чешется и хнычет. А Петровна бормотуху пьет, и поносит его, дармоеда.

– Так с Ванечкой нельзя! Он такой ранимый, – заплакала Аленушка, – что же он не убежит?

– Так он же того немножко…

– Джесси, домой! Джесси, домой! Джесси, Джесси… – причитал сосед.

Аленка замотала головой, потешно сжала губы, нос и брови в страдальческую гримаску.

– А может быть, про корову была правда? Ну, что он корову зарезал? И этим все объясняется?

Финтифля

Ольга живет так: у нее прозрачные нарисованные глаза. Спозаранку она уходит на фирму. На особой полке в кухне хранит маленькие блестящие пакетики с душистыми чаями. Комната усыпана ее визитными карточками, там под шапкой-короной – ее имя золотыми кудрявыми буквами, и должность – «косметолог-эстетист». Особенно она гордится вторым словом, совсем новеньким. Значение первого она объясняла Олегу еще давно, а про второе он так и не спросил – не успел. Да, еще у нее изящные туфли. Стопочка дамских романов в изголовье кровати. По вечерам звонят клиентки, и для них она подвешивает на язык чистый голос.