Финтифля. Рассказы

Ванечка совсем соскучился один, он радостно поцеловал сестричку, и она ожила в розовом климате свежего и чистого младенчества. Восторженный ребенок кормил ее горячим с корочкой. Ромашечное дребезжание внутри стихало, нутро уже принимало даже медовый хлеб (к сожалению, только метафора, меда не было). Если не думать… Аленка мотала головой, отгоняя мысли.

– Что это ты машешь хвостом? И так холодно.

Прямо во дворе находился клуб «Вау». Там царила полутьма, блики, свечи, психоделия, своды деревянные, запах и дым сандаловые. Кресла бархатные, заглатывающие сразу и целиком. И цветные шарики мороженого. Аленушка с Ванечкой иной раз заходили туда и понарошку смотрели представление. А на самом деле вдыхали покой.

– Пойдем посидим в Вау? – предложила сестра.

– Так ведь ты устала на работе, а пока дойдем, совсем измучаешься…

– На лифте спустимся и дерево обойдем. Совсем недалеко. Ты не устанешь.

– Я не устану, а ты устанешь.

– Я не устану, и ты не устанешь.

Ванечка стал думать. По его чистому лбу тяжело проезжали мысли, оставляя кривые борозды.

– Джесси, домой, – заунывно звали на вечерней улице, – Джесси, Джесси!

– Только пусть они не показывают ерунду. И если там есть мороженое. А то ради чего я должен переодеваться в чистую рубашку?

Давали представление с черной магией. Аленушка купила братику мороженое.

– Футбол лучше мороженого. Азартней, – заметил Ванечка, располагаясь в кресле, – и не нужно переодеваться.

На сцене появилась артистка, которую представили Любушкой. Она имела уютный мягкий экстерьер. Но одета была вся в черное и кралась по-кошачьи. При этом деревянные своды Вау похрустывали, бархатные кресла подрагивали. В руках Любушка несла мясные ножи. Вот она метнула мрачный взгляд на зрителей. Ванечка шарахнулся и вцепился в сестричкин рукав.

– Не дергай, – попросила Аленка.

– Она мне не нравится. Наглая, – заметил Ванечка, – чего она от меня хочет?

Любушка принялась виртуозно жонглировать ножами, а напоследок ловко втемяшила их все в потолочную балку. Одно из лезвий так при этом сверкнуло, что Ванечка выскочил из кресла и унесся к двери, там споткнулся, растянулся, но благополучно переполз притолоку, подпрыгнул…

– Как же ты без меня? – с укором погналась за ним сестричка.

Она поняла, что теперь воздушная душа братика ромашкой рвется ввысь, и все его существо противится укорененности на земле.

Сестричка попробовала утешить Ванечку тремя темными бутылочками чешского пива, блинчиками с курагой, селедочкой в винном соусе с шампиньонами, и «Сникерсами». Консервы они терли об асфальт, чтобы съесть поскорее в качестве антидепрессанта. Чтобы дойти до дома.

– Это ведь фокусы, понарошку, а ты убежал.

– Нужна она мне.

– Но теперь тебе уже не страшно?

– Теперь вкусно, Новинка.

– Почему я – «новинка»?

– Так мне кажется.

…вдова. Аленка совершенно не знала, что с ней делать, а по работе должна была знать. Несчастное коровье лицо с выкаченными глазами, щеки в грязи, руки переломаны и неправильно срослись, и четыре платка на плечах. Супруг скончался просто ни с того, ни с сего, свекровь обрадовалась и выставила. Вдова ночует во дворе. Она ничего теперь уже не хочет – только учиться в консерватории.

Аленка растерялась. «Домой взять нельзя, Ванечка расстроится. Бедный и так вчера пережил страх из-за „черной ведьмы“, а если еще вдова в четырех платках… По дороге домой нужно обязательно купить ему мяч, он так давно просит… Только до мяча зайти к юристу, это даже важнее…»

Аленка знала, что спрашивать не о чем, но все равно глупо надеялась – опытный юрист может что-нибудь придумать, если только разжалобить…

– Меня волнует если я умру…

– Завещание? – уточнила юрист с одним деловым глазом (второй заплыл синяком).

– У меня ничего нет. Но брат на попечении, – объяснила Аленка.

– У ребенка есть еще родственники?

– Папа. Но он сына совсем не любит, сразу багровеет и прогоняет. Очень принципиальный, имени собственного Ванечки слышать не хочет. Он прокурор, нарочно выглядит сердитым и с пистолетом. Конечно, Ванечка его боится! Ванечка мухи не обидит, и родной отец за это его презирает. Если я умру, он пошлет Ванечку работать на завод. Он мемуары свои выпускает в твердой обложке, а у Ванечки нет образования…

– Постойте, сколько Ванечке лет? – деловой глаз очень любопытствовал.

– Двадцать девять. Но он совсем-совсем беспомощный ребенок.

Юрист закурила и закрыла оба глаза.

– Проблемная ситуация. Он болен?

– Ужасно, ужасно проблемная… Не болен, но не обычный, понимаете? – залепетала Аленушка, – и нет у него никого на свете. Я работаю в СОБЕСе и поэтому хорошо знаю, что Ванечке не дадут никакой пенсии.

– Думаю, Ваш брат только сам может себе помочь.

Аленка опустила голову, поникла и замолчала.

– Вас беспокоит здоровье?

– Нет, но муж вдовы тоже был здоровый, пока не умер.

– Вашему брату нужно найти работу.

– Он не приспособлен, он не сможет… Вчера споткнулся и упал.

Выползая из офиса юриста, Аленка чувствовала, что одноглазое официальное лицо говорило о Ванечке без должного сострадания.

Примитивные, самоуверенные, сидящие в обыкновенных конторах, не хотят понимать воздушного, благоуханного, предназначенного не для их мелкой возни. Вообще, обидно, что Ванечка тоже должен жить в заасфальтированном городе, испытывая острую потребность в цветочном нектаре и розовом солнечном тепле, и никто не понимает, какие он терпит лишения. И мячей не было, так что пришлось купить мишень со стрелами.

…не знала, что ей делать со старухой, целый день не знала, а по работе должна была знать. У той зуб, растопырив губищу, торчал вперед, словно старуха была носорожья. И сказала, он еще растет. Зато глаз совсем уже не осталось, лицо изношено, шейка вот-вот надломится.

Старуха говорила, она была любовницей Берии, и просила, чтобы ей дали персональную пенсию, потому что если уж она мужчину полюбит, то не изменит… Бедненькая старушка. Кому-то судьба посылает Берию, кому-то – цветочного эльфа. Обиженная старуха – желтая, скукоженная, а везучая Аленка – веселая, свеженькая. Аленке стало стыдно. Глазницы невинной старухи смущали ее. Да и вообще каждый день стыдно – горе приходит и просит, а она встречает и выпроваживает его вот такими наглыми румяными щеками. Аленка все ниже опускала голову, а старуха куриными пальцами щипала ее за руку…

Переодеваясь в домашнее, Аленка погляделась в зеркало. Срам, совсем розовая. Ничего, ведь это недолго – скукожиться, пожелтеть… Бедра коснулось теплое: Ванечка тоже наблюдал свое отражение в зеркале. Он изгибался в талии, поводил изящными ножками, поворачивался абрикосовой попкой и свивал штопором длинную шею, любуясь.