Истории из жизни петербургских гидов. Правдивые и не очень

Я как раз заканчивала первый класс, когда в нашем районе открылась одна из первых в Ленинграде школ с расширенным преподаванием иностранного (немецкого) языка. Почему именно немецкий? Еще свежа была в памяти Великая Отечественная война, блокада Ленинграда. Отношение к немцам было двойственным. Они были недавними врагами. В то же время в стране, да и в нашем городе, было тогда много людей, не только теоретически, но и практически хорошо знавших немецкий язык. Относительно недавно произошло разделение Германии, и возникла ГДР, ассоциировавшаяся в сознании с новым, социалистическим путем этой страны. А раз мы от мала до велика строили социализм и надеялись даже на то, в будущем будем жить при коммунизме, то все граждане ГДР уже изначально казались нам друзьями. Тогда нас воспитывали интернационалистами.

Всем ученикам из близлежащих школ, хорошо закончившим первый, второй, третий и четвертый классы присылали приглашения перейти в новое учебное заведение. Мои родители не возражали. Так я оказалась во втором классе школы, которую сегодня назвали бы элитной. Здесь все было не так, как в других школах: во время перемены мы отправлялись в «рекреацию» (слово, тогда практически не употреблявшееся), где чинно ходили парами по кругу. У нас существовали «русские» и «немецкие» классы. Тот, кто не справлялся с программой по немецкому языку, отправлялся в «русский» класс с обычной программой или, по желанию родителей, переводился в другую школу. Отсев шел постоянно, так что к выпуску у нас в классе остался всего 21 человек.

Лет через 40 после окончания учебы, во время встречи с одноклассниками, один из них признался, что в детстве очень боялся быть отчисленным из «немецкого» класса. Язык давался ему поначалу не очень хорошо, а угрозы учителей видимо лишь усиливали у него психологический барьер. Можно лишь посочувствовать этому мужчине с прекрасно сложившейся карьерой, для которого учеба в нашей школе оказалась навсегда связанной с сильной детской травмой. Кстати, в старших классах мы начали втайне завидовать нашим однокашникам из «русских» классов. У них было гораздо больше свободного времени, они чувствовали себя в обычной жизни увереннее нас.

Над нами с самого начала много экспериментировали. Уроки немецкого были практически каждый день, но в течение первого полугодия обучения мы всё должны были воспринимать только на слух. Латинский алфавит нам намеренно не давали, однако и кириллицей мы ничего не имели права записывать. За полгода мы выучили наизусть две или три немецкие сказки. Лишь много лет спустя, изучая методику преподавания в университете, я узнала, что такой прием называется «устным опережением». Должен ли был этот этап длиться целых две четверти, до сих пор остается для меня загадкой.

Кроме немецкого языка нам преподавали также немецкую литературу. С Лессингом, Шиллером, Гете и другими немецкими классиками мы познакомились рано, может быть, даже слишком рано, вследствие чего Эмилия Галотти превратилась у нас в Эмилию Галошу, а граф Орсино в графа Корзину.

Через какое-то время добавилась всеобщая история, а позже и обществоведение на немецком языке. Вел их П.П. Плотников, бывший офицер по вопросам культуры одного из немецких городов на территории советской зоны оккупации. Много позже я встретила его снова на заседаниях Правления общества дружбы с ГДР в Доме Дружбы. Ему и другим нашим учителям я искренне благодарна за все, что они нам тогда дали.

Хотя математика, физика, биология и другие дисциплины преподавались на русском языке, но примерно по полгода нам вели уроки на немецком, раздавая соответствующие учебники, так что мы усваивали и эту лексику. В старших же классах добавилось чтение научно-популярной литературы из разных областей знаний. Объем выученной нами таким образом лексики очень помог нам как переводчикам, а «устное опережение» стало для тех, кто его одолел, предпосылкой для работы синхронистами. В школе № 127 учились многие будущие гиды.

После окончания школы встал вопрос: куда дальше. В детстве я была девочкой тихой и робкой. Настоящим подвигом для меня было, например, задать вопрос незнакомому человеку. Поэтому на выпускном экзамене по немецкому языку я от страха почти не могла отвечать: я мямлила, заикалась, вставляла в свою речь различные звуки (э, у…) и слова-паразиты. Помня о моих заслугах (за все годы учебы у меня почти не было по языку даже четверок), мне поставили пятерку, но моя учительница, знавшая меня все годы учебы в школе, посоветовала мне отправиться к логопеду. Она считала, что мне надо подумать о какой-нибудь специальности, не связанной с живой речью, например, о профессии инженера. Я долго решала, в какой ВУЗ сдавать вступительные экзамены, но выбрала все же филологический факультет ЛГУ, отделение математической лингвистики. Первая попытка поступления не удалась из-за моих пробелов в математике. Целый год я работала, а в свободное время зубрила, решала задачи с репетитором и ходила на подготовительные курсы при университете. На второй год я поступила, но не совсем так, как мне хотелось. Я получила на экзаменах так называемый полупроходной балл. На одно место имелось два претендента. Выбор пал на юношу, а не на меня. Мне же предложили поступить с теми же оценками на вечернее отделение.

Я не прогадала. Скоро я поняла, что математика – это не мое. А чуть позже выяснила, что и лингвистика мне мало интересна. Особенно, после того, как я написала курсовую работу по лексикологии, сравнивая немецкое слово „St?ck“ c русским словом «кусок». Ужасно занудное, надо сказать, занятие. Поэтому я тут же поменяла специализацию и стала заниматься литературой. Так жизнь скорректировала мои планы, превратив мечту о математической лингвистике в ее полную противоположность. Мои проблемы с речью продолжались. Во время первого знакомства с нашей преподавательницей первого курса Е.В. Гасилевич (одним из авторов учебника по грамматике, по которому мы занимались) я так волновалась и, соответственно, заикалась, что она даже не поверила в то, что я закончила «немецкую» школу. На втором курсе в нашей группе начала вести грамматику Г.Н. Эйхбаум, отличавшаяся потрясающими знаниями и необычайной строгостью. Она не делала нам скидки на то, что мы вечерники. Мы боялись и уважали ее. А когда выяснилось, что на следующий год она не будет у нас преподавать, то всей группой отправились в деканат с просьбой разрешить нам и дальше учиться у нее. Нашу просьбу удовлетворили, и мы были счастливы. Вспоминаются и другие замечательные педагоги: например, П.Р. Биркан. Он вел у нас аналитическое чтение. Помню, мы читали книгу «LTI (Язык третьей империи)». Каждое его занятие было путешествием в мир слов. Но это были не просто слова, за ними стояли целые пласты немецкой истории. Особенно же я благодарна тем, кто привил мне любовь к литературе, низкий поклон А. Г. Березиной, ставшей позже моим научным руководителем и научившей меня упорно, тщательно, вдумчиво работать с литературными текстами.

Научная деятельность казалась мне во время учебы в ЛГУ чем-то заумным. Лишь через десятилетие, вволю наработавшись с туристами, я поняла, как дорог мне университет и как важно для меня дальнейшее пребывание там, сначала в качестве соискателя, а потом и аспиранта.

На втором курсе я закончила курсы «Интуриста» и для меня началась новая жизнь. Результатом этой новой жизни, о которой я еще расскажу более подробно, стала отличная оценка на государственном экзамене по немецкому языку. Я «щебетала» там так резво, что члены комиссии даже спросили меня, откуда я так хорошо знаю разговорный язык. Я гордо заявила, что со второго курса работаю в «Интуристе». Моя преподавательница, на первом курсе усомнившаяся в моих речевых возможностях, тут же возразила: «Нет, это из-за того, что она училась в «немецкой» школе».

Раиса

В мое время обучение иностранному языку в школах начиналось достаточно поздно, в пятом классе. В школе, где я училась, преподавался немецкий язык. Мою первую учительницу немецкого языка звали Бедичева Мария Кирилловна. Уже при первой встрече я была поражена ею. Таких ухоженных и элегантных женщин я не видела, если только в кино. А еще более удивительным и необычным было то, что она и к нам, ученикам пятого класса обращалась на «Вы». Для меня это была любовь с первого взгляда. Несколько позже эта любовь перешла и к предмету, т. е. изучению немецкого языка. Язык, а это я поняла много позже, она знала хорошо. Она была дворянского происхождения и иностранные языки в ее семье дети начинали изучать с самого раннего детства. Много позже, уже работая гидом, я была с группой наших молодых людей в Германии и в моей группе оказалась внучка моей любимой учительницы немецкого языка, которая и рассказала мне много о своей бабушке.

Я очень старалась, учительница это заметила и стала меня выделять среди одноклассников, а потом посоветовала в будущем заняться серьезным изучением иностранных языков, что я и сделала позже. После ухода Марии Кирилловны на пенсию у меня сменилось несколько преподавателей, но такой хорошей и знающей язык я больше не встречала. Речь идет о школе.

После окончания школы я выбирала между фарси и немецким языком. Умные люди посоветовали остановиться на немецком, объяснив, что с фарси при тогдашней обстановке у меня нет будущего. Да я бы и не поступила на факультет восточных языков ленинградского университета, так как была посредственной ученицей в школе.

В институте, конечно, все изменилось, и я училась очень хорошо. Закончила я вечернее отделение ЛГПИ им. Герцена, где пять лет изучала немецкий язык.

В годы моего обучения в институте кафедра немецкого языка была очень сильной. Занятия вели высококлассные специалисты. До сих пор их учебные пособия и учебники актуальны. Мы учились действительно у очень сильных и заинтересованных в наших знаниях педагогов. Возможностей для изучения иностранного языка тогда было слишком мало, а по сравнению с сегодняшним днем и совсем ничего. Из технических средств был лишь бобинный магнитофон. Единственными носителями живого языка были сами преподаватели. Конечно, они старались нас «разговорить», но при имеющихся возможностях это было практически мало достижимо и поэтому каждый искал еще и свой дополнительный путь.

Большая часть литературы была из ГДР или немецкая классика, но и та в ограниченном объеме.

Если кто-то из наших преподавателей был в рабочей командировке в ГДР, а иногда, но очень редко в ФРГ, нас студентов по их возвращению собирали в большом помещении, и они рассказывали нам на немецком языке о своих впечатлениях, полученных во время поездки. Мы могли задавать им вопросы и тоже только на немецком. Очень редко организовывались и встречи с настоящими носителями языка, но все они были исключительно из ГДР.

Страноведение (изучение стран, говорящих на немецком языке) у нас вел Вейцман О.Д. Один раз в неделю в молодежной газете «Смена» появлялась его заметка. В основном он писал о ГДР и очень много о Дрездене, так как в то время Ленинград и Дрезден были городами-побратимами. Эти заметки я собирала и часто использовала в школе, на уроках, так как, начиная с третьего курса, я стала работать учителем немецкого языка.

По совету Олега Дмитриевича я и некоторые мои сокурсники посещали так называемые круглые столы в Доме дружбы на Фонтанке, где я и начала общаться с немцами. Сначала присутствовали страх и стеснение, но со временем это прошло, и я стала пытаться говорить на изучаемом в институте языке, чему способствовала, конечно, хорошая теоретическая подготовка в вузе.

На своих занятиях Вейцман О.Д. рассказал нам и о молодежном туристическом бюро «Спутник», с которым он и сам тесно контактировал. Он очень рекомендовал нам пойти учиться туда на курсы, что и сделали я и Люда Мельникова (мама Димы Нагиева). Все пять лет учебы мы были с ней в дружеских отношениях и позже еще очень долго оставались в контакте.

Сегодня, молодые люди, уже поступая в языковой вуз, хорошо говорят на языке, выбранном для обучения. Пару лет назад меня попросили позаниматься немецким языком с девочкой, которая заканчивала гимназию с углубленным изучением иностранных языков и хотела продолжить обучение в университете. Я была удивлена ее свободному владению языком и вообще обширным знаниям предмета. Ее и учить-то было почти нечему. Она, конечно, поступила и в настоящее время живет и работает в Германии.

В последние годы работы гидом-переводчиком мне несколько раз давали практиканток для стажировки. Что касается языка, они все, без исключения, владеют им достаточно хорошо, чтобы работать гидами-переводчиками. Сейчас и время другое, сегодня начинают изучать языки с самого раннего детства, что и правильно, и дети путешествуют со своими родителями по всему миру, практикуя языки.

Мы же старались «подхватить» язык, где только возможно. Слово «поцелуй», например, я выучила, благодаря фигурному катанию. Спортсменки из ГДР часто выступали под свою музыку, а бывшая чемпионка мира по фигурному катанию Габи Зайферт под песню, где часто повторялось слово «Поцелуй». Так и вошло в мою память это красивое слово.

Впервые в Германию, в ГДР, я попала через год после окончания института. Поехала я туда по линии «Спутника» переводчиком. К этому времени я уже поработала с несколькими группами дома и поэтому успела попрактиковаться в языке и стала много лучше понимать на слух и разговаривать. Трудности, конечно, еще были и их было много, но эта поездка в страну, говорящую на немецком языке, мне очень много дала. Основной целью поездки было совершенствование языка. Этому я старалась посвятить почти каждую минутку пребывания и даже в магазины редко ходила. Да и денег тогда меняли очень мало, в основном наши люди не покупали, а рассматривали то, что лежало на полках.

В языковом смысле «Спутник» дал и научил меня многому. Группы были все разными не только по их составу, но и по их интересам тоже, мы сопровождали их по всему маршруту. Темы разговоров и переводов менялись постоянно, что способствовало обогащению лексики, углублению в язык и более свободному общению. Я с большим удовольствием вспоминаю те времена, о чем охотно пишу и здесь. Благодаря этим поездкам я много где была и много что видела, география поездок очень обширная. Перечесть все места просто невозможно.

В советское время была возможность покупать и даже выписывать на дом некоторые газеты и журналы из ГДР, например, „Junge Welt“, „Neues Deutschland“ и некоторые другие. Так как я работала в школе, меня особенно интересовала пресса для детей и юношества „ABC“, „Trommel“, „Mozaik“ и другие детские газеты и журналы. Помимо того, что они помогали в работе на уроках, вызывали у школьников интерес к изучению преподаваемого мною предмета, с их помощью я и сама постоянно усовершенствовала язык.

Позже я работала внештатным переводчиком в иностранном отделе Академии наук. В те времена приезжало много специалистов и ученых. Для них это была рабочая командировка, но почти всегда им пытались выделить хоть немного времени для культурной программы, знакомства с городом и его достопримечательностями. Обычно это происходило в субботу и воскресенье, что меня тоже устраивало, и я с удовольствием сопровождала гостей. Это уже была совершенно другая работа, другие темы и другая лексика, что также очень обогатило мои знания. В учреждениях, где работали гости, я бывала очень редко, но для них часто устраивались встречи с коллегами в неофициальной обстановке и тогда мне приходилось переводить самой. Я очень далека от науки и техники, а уж на немецком языке… Не знаю сейчас даже как, но, видимо, справлялась. Публика была интеллигентная и образованная и всячески поддерживала и помогала. Я всегда брала с собой словарь и накануне старалась «подучить» или повторить лексику, которая, как мне казалось, могла помочь при переводах в данный момент. Мне посчастливилось переводить наших бывших президентов Академии наук Глебова И.А. и Алферова Ж.И. Это тоже, конечно, стало для меня незабываемым событием.

Дважды я была занята и на книжном салоне. Эта работа была мне особенно по душе, вызвала большой личный интерес, да и тематика с лексикой были «моими».

Несколько раз приглашали меня для работы и в Спорткомитет. Наверное, возникает вопрос, а почему везде меня. Со временем мои коллеги и друзья по «Спутнику» перешли на другую работу, так как вышли из комсомольского возраста. Их работа в других учреждениях тоже была связана с обслуживанием иностранных гостей, и я им очень благодарна, что они меня приглашали. Это обогатило не только мой жизненный опыт, но и содействовало постоянному усовершенствованию немецкого языка.

Я, наверное, уже повторяюсь, но хочу еще раз сказать, что работа переводчика, гида-переводчика, это постоянное самоусовершенствование и учеба. И многие мои коллеги «вечные ученики», а иначе и нельзя. Еще один личный пример, я одной из первых в городе установила дома спутниковую антенну. Смотрела я в основном немецкие каналы и, как результат, лучше, не напрягаясь, стала понимать разговорную речь во всем ее многообразии.

Эта глава получилась, как ода самой себе, но основной целью было показать, рассказать, как мы, старшее поколение изучали всеми возможными тогда способами, всем, что было под рукой и доступно, иностранные языки. «Век живи, век учись», я только «ЗА».

Нас всех учили понемногу, чему-нибудь и как-нибудь?

Наталия

Мне повезло попасть на дневные курсы «Интуриста». Честно говоря, благодаря какому-то давнему знакомству моей мамы. Перед поступлением на курсы проверялось знание иностранного языка. Я, как всегда, мямлила, поэтому меня взяли только вольнослушателем, то есть, без стипендии. Впрочем, это было совсем неважно. Меня взяли и я была счастлива.

Подготовка была солидной. Экскурсии во всех музеях, которые тогда посещали туристы. В Эрмитаже и Русском музее даже много экскурсий. Их вели экскурсоводы музеев, разумеется, по-русски. По-русски же тогда принимались специальной комиссией экзамены в этих музеях. Членами комиссии были в основном искусствоведы. Хотя многие из них хорошо знали иностранные языки, но о ежедневной работе с иностранными туристами они имели очень мало представления. Им казалось видимо, что стереотипы ведения экскурсий для советских граждан, подходят для всех. А может быть, они просто не отдавали себе отчета в том, что принимают экзамены у людей, имеющих совсем другое образование, чем они сами.

Бывали и курьезные случаи. Так, в Русском музее экзаменатор долго выяснял у меня, в чем выражается эпичность произведений Шишкина. Я начала с величины его полотен, от растерянности начала жестикулировать, демонстрируя эту величину. Мужчина, принимавший экзамен, видимо воспринял мою жестикуляцию как насмешку и, хотя я ответила на все вопросы, снизил мне оценку до четырех баллов. Не поверите, но за все годы работы гидом (а трудилась я в этой профессии больше 40 лет) мне в голову не приходило рассказывать про эпичность произведений Шишкина. Тем для рассказа в Русском музее и так было всегда достаточно.

Преподаватели курсов помогали осваивать материал на иностранном языке. Слушателям предстояло уложить в голове и маршруты экскурсий, и множество новых понятий, имен и цифр, а кроме того, освоить новую лексику. И, наконец, из мешанины новых знаний должен был возникнуть связный и более или менее интересный рассказ. Произносить его нужно было, не заикаясь и не теряясь, громко и ясно, что получалось поначалу далеко не всегда, даже если ты пытался составлять экскурсии письменно, а потом выучивать наизусть.

Даже способ стояния экскурсовода в музее нужно было осваивать заново. Ведь рассказывая об объекте показа, нужно было находиться к нему спиной, а лицом повернуться к туристам. При этом следить, чтобы наша спина не скрывала то, о чем мы старательно повествуем. На «репетициях» в музеях мы мучились ужасно, потому что рассказывать о том, чего не видишь, было поначалу очень сложно. Позже некоторые гиды так входили в свою роль «живых магнитофонов», что начинали рассказы о картинах, которые находились на реставрации или пребывали на выставках за границей. То есть, за их спиной была пустая стена, о чем они не подозревали, пока им не сообщали об этом их подопечные. Речь здесь идет о редких, но не единичных случаях. Такова рутина гидовской работы.

Многие тонкости профессии выявлялись лишь на практике. Красиво составленную (на бумаге) экскурсию приходилось сокращать, а это удавалось с большим трудом, потому что все полученные на курсах и из книг знания казались чрезвычайно важными. Если слов из песни выкинуть не удавалось, то либо вашу группу начинали подпирать сзади, намекая, не всегда вежливо, что пора идти дальше, либо туристы, не выдержав вашего усердного лепетания, потихоньку исчезали. И это притом, что тогда туристов в музеях было намного меньше, чем в годы подъема этой отрасли в нашем городе.

Бывали и случаи, когда разговорившегося о высоком и вечном гида прерывали и с надрывом спрашивали, нет ли поблизости туалета. Если гид был молод и неопытен, он мог даже обидеться на такой банальный вопрос. Он не подозревал, что если его подопечные – немцы, то вопрос туалета рано или поздно окажется на повестке дня. Не случайно же наши туристы всегда говорят в шутку «Кофе просится наружу», а кофе они пьют и в завтрак и в обед. В своем «туалетном» вопросе они не видят ничего крамольного, ведь эта физиологическая проблема относится к сфере здоровья.

Вообще же красиво оборудованный и чистый туалет для граждан Германии – важная примета образа и уровня жизни в стране. В 90-е годы я много работала переводчиком и хорошо помню, как беседовала с женой одного немецкого эксперта из проекта ЕС. То была настоящая «декабристка», решившаяся поехать за мужем в далекую Россию. Несмотря на нередко случавшиеся тогда перебои с горячей водой, скачки электричества, от которых вылетали пробки и перегорали приборы, а иногда и отключение отопления. Тем не менее, она с упоением описывала красоты туалета в «Невском паласе». Она даже сообщила, что время от времени заходит туда, хотя квартира, в которой она жила, находилась совсем рядом, на Пушкинской.

Мы в силу нашей ментальности далеко не всегда учитываем эту особенность иностранных граждан. Поэтому со мной и произошел довольно забавный случай, когда стала заведовать кафедрой немецкого языка в одном из частных петербургских вузов. Ректор института на собрании призвал преподавателей почаще приглашать в наше учебное заведение иностранцев, чтобы у студентов была практическая возможность общения. Институт располагался в историческом центре города, в старинном здании, на территории другого, государственного вуза. В те годы финансирование вузу практически не отпускалось, в здании безостановочно рушилось и разваливалось все, что было на это способно. Неудивительно, ведь даже в ЛГУ, самом большом и, пожалуй, самом знаменитом высшем учебном заведении города, в аудиториях в те годы падала с потолка штукатурка. Поскольку перед собранием я как раз беседовала с вышеупомянутой дамой-«декабристкой», то предложила, прежде чем приглашать гостей, привести сначала в порядок туалет. Это мое выступление вызывало бурю негодования со стороны коллег. После собрания мне долго выговаривали за то, что я посмела завести с ректором такой неприличный разговор. Однако вскоре в тех помещениях, которые занимал наш частный ВУЗ, начался ремонт и был оборудован новый туалет. Кстати, иностранцы в нашем институте благодаря некоторым моим усилиям все-таки появились. Это были студенты, приехавшие в наш город на языковую практику.

Впрочем, начинающим гидам такие проблемы были еще чужды. Для них существовали в прежние годы методички – тоненькие книжечки, где было описание экскурсий. Правда, сначала на русском языке. Лишь позже их начали потихоньку переводить. Книг на иностранном языке, посвященных Ленинграду, было крайне мало. Большую помощь нам оказывало наличие в городе магазина «Мир», где продавались книги из ГДР, в том числе и по различным городам и музеям. Из этой литературы можно было черпать нужную нам лексику. Сюжеты картин на мифологические и религиозные сюжеты нам, к счастью, давали на курсах в переводе на немецкий язык. Потому что сами мы перевести их не смогли бы ни за какие коврижки. В религии мы были явно не сильны, ведь нас воспитывали атеистами.

А еще были учебные экскурсии по городу. Сначала наша преподавательница проводила нам обзорную экскурсию, а потом мы сами пытались рассказывать ее частями во время проездов. Поначалу это тоже было очень трудно. Обилие слов из-за неумения четко и ясно сформулировать мысль, плохое знание топографии города, отсутствие навыка сочетать свой рассказ со скоростью движения автобуса – все это очень осложняло нашу жизнь.

Я должна к своему стыду признать, что очень плохо знала центр города. Малая Охта, район, в котором я жила, была в те времена практически окраиной Ленинграда. У нас в классе учились, например, девочки из деревни Яблоновка, примыкавшей к нашей окраине. Были сложности, касавшиеся сообщения с другими районами. До строительства моста Александра Невского на противоположный берег Невы, к Александро-Невской лавре можно было добраться летом только на пароме (маленькие суденышки, ходившие от пристани недалеко от нашего дома) либо окружным и долгим путем, на трамвае. Зимой, когда Нева замерзала, некоторые смельчаки рисковали перебираться на левый берег по льду, но их было очень немного. Конечно, после строительства моста наша связь с центром улучшилась, но выезжали мы туда лишь, чтобы посмотреть, например, спектакль в Кировском (Мариинском) театре. Практически все ученики нашего класса имели абонементы в этот театр. Ездили мы в центр и в гости, и по бытовым надобностям. Конечно, нам были известны основные памятники и музеи города, но доскональное изучение Ленинграда началось для меня лишь на курсах в «Интуристе».

На этом пути было очень много открытий. Помню, наша преподавательница сказала на одном из проездов, что улица Воинова, по которой мы едем, называлась когда-то Шпалерной, потому что там раньше изготовляли шпалеры. Я спросила: «А что такое шпалеры?». Кто-то из моих сокурсников захохотал: «Она не знает, что такое шпалеры…» С тех пор прошло много лет. И Шпалерная снова называется Шпалерной. Конечно, теперь я знаю значение слова «шпалера», и многих других слов, которые следует знать людям, считающим себя интеллигентами. А как все-таки жаль, что я уже не та наивная девочка, которая задавала вопросы, не думая о том, что над ней будут смеяться. Задавала потому, что жажда знания была важнее всего остального.

Да, за годы обучения на курсах и работы в «Интуристе» я узнала много нового, это изменило меня, мою жизнь и мои представления о мире, в котором я жила и живу.

Курсы «Интуриста» я закончила совсем неплохо, проговорив на экзаменах, где требовались ответы по-немецки, заранее подготовленные тексты. Заучивать их наизусть я не могла. Не тот тип памяти. Однако, записав текст на бумаге или прослушав его, я могла довольно сносно его пересказать. К счастью, в музеях вроде Эрмитажа и Русского музея экзамены мы сдавали по-русски. На родном языке я не так заикалась и мямлила значительно меньше. В результате сразу после окончания второго курса меня в начале лета взяли на работу в «Интурист» внештатным гидом-переводчиком. Сначала я, конечно, прошла стажировку у одной из опытных коллег, провела в ее группе пару экскурсий, посмотрела на то, как надо работать с документами.