Смог над Азерой. Червивое яблоко 1

Свет. Тьма. Свет… И если свет был злом, то тьма была благом. Провалившись во тьму, можно было отдохнуть и набраться сил для борьбы, а с некоторых пор у тьмы появился союзник. Это был Голос. Он мешал свету. Он сбивал свет с пути. Он помогал ускользнуть от страшных вспышек, и в самые тяжелые моменты давал спасительную передышку.

Оказывается, свет можно было обмануть. Свет устремлялся и ломился туда, где Лайза защищалась. Но она теперь уже твердо знала, где именно находятся двери в запретный мир. И как только свет подбирался к этим дверям, она начинала отчаянно сопротивляться где-нибудь по соседству.

Ближе всего стояли сны. Старые, забытые сновидения, детские кошмары и, как ни странно, детские же воспоминания, страхи, надежды. Она приоткрывала что-нибудь из этого и тут же начинала отчаянно противиться воспоминаниям. И обманутый свет бросался на штурм, взламывал, мял, давил, Лайза сопротивлялась, как могла, а когда силы оставляли ее, кидалась в спасительный колодец с вращающимися призрачными стенами, в самом конце которого горел совсем другой, добрый свет, суливший тишину и вечный покой. И тогда следовал неизменный укол в шею.

Но свет тоже учился. Обманывать его становилось все труднее. Он тоже нащупывал входы и не отвлекался на слишком далекие от них ловушки.

Однажды свет чуть не ворвался в запретную дверь, когда обессиленная, подталкиваемая и направляемая им Лайза медленно вплыла в свой старый детский кошмар.

Они с матерью стояли на берегу темного озера, и кусочек берега, на котором они находились, составлял весь мир. За спиною, с боков и вообще всюду было черное ничто. Озеро тоже терялось в черноте. А чем-то реальным и прочным был только маленький кусочек берега, высвеченный тусклым желтым светом, низкий, пологий, стелившийся перед тяжелой темной маслянистой водой.

Вода была неподвижна. Вода таила угрозу. И они с матерью обе очень волновались. Они боялись. Они очень боялись. Но, как Лайза теперь понимала, они боялись разного.

Вдруг вода всколыхнулась и отхлынула назад, во тьму. А из тьмы полезло ужасное, омерзительное чудовище в шишках, наростах и коросте. Кривые морщинистые лапы его заканчивались скрюченными когтистыми пальцами, а урноподобная пасть была забита разорванной на мелкие кусочки рыбой.

– Возьми ее, – одновременно закричали они с матерью, показывая друг на друга. Чудище гнусно причмокивая стало с грузной стремительностью разворачиваться к Лайзе, и в это время в кошмар вдруг ворвался свет. Свет выхватил из тьмы фигуру чудища. Он безжалостно срывал с него шишки, наросты и коросту, из-под которых вдруг явственно проступило человеческое лицо. Ни зажмуриться, ни отвести глаза у Лайзы не было сил. "Нет, – закричала Лайза, – нет, не хочу!" Лицо приближалось. Сейчас она узнает его. "Не хочу!" – кричала Лайза, изо всех сил призывая к себе призрачный колодец. И когда она уже готова была сдаться, свет вдруг погас, а в шею впился спасительный укол. Перед тем, как провалиться в небытие, она явственно услышала Голос, успевший уже стать таким родным и близким:

– К чертям собачьим! Я не позволю ее убить.

Свет. Тьма. Свет.

Воспоминания детства? Пожалуйста. Сколько угодно. Они, конечно, у самых дверей, но они плоски. Они не дают свету концентрироваться в опасных местах. А раз так, он не может проникнуть в то, что Лайза считает своим Я.

Да. Именно туда хочет проникнуть свет. И именно этого категорически не желает Лайза. И она уже не стремится бросаться в колодец, потому что вдруг понимает, что это – смерть. А чудовище – это… нет, нет, ни за что. Детство. Вот оно. Пожалуйста. Сколько угодно.

О, она была очаровательной девочкой. Капризной, пластичной, чувственной. И она стала женщиной, так никогда и не быв девушкой… нет, нет, об этом тоже не надо.

Свет, Тьма, Свет. Почему все это происходит с нею? Что это за свет? Как он смеет хозяйничать в ней? Кто направляет его? Может быть, она – фант, запертый в компьютере? Но ее должны были пересадить в новое тело. Или это идет инсталляция, а она изо всех сил сопротивляется и мешает? Что она делает?

Свет. Тьма. Свет. И снова Голос:

– Все, господа. Мы бессильны. Мы не можем даже войти в подсознание. Аппаратура слишком несовершенна. Дальнейший нажим просто убьет пациентку, а это вряд ли устроит вашего хозяина. И не важно, что у нас есть ее фант. Не забывайте о цели. Мы должны идти от биомеха к полному био, откуда вы знаете, какие функции мозга потребуются при следующей пересадке? Я даю ей отдохнуть и вывожу из летаргии.

А ведь негодяй, кажется, опять обманул меня, подумала Лайза. Она даже еще успела удивиться, как легко назвала негодяем человека, которого еще совсем недавно считала Всегда Правым. Щелчок. Укол в шею. Тьма.

4

Несколько дней, последовавших за похищением, Кулакофф был буквально погружен в изучение материалов клиники. Чем больше он узнавал, тем больше убеждался в том, что все направление науки, на острие которого она оказалась, является полностью и совершенно тупиковым. Нельзя сказать, что люди, руководившие клиникой, этого не понимали. Именно поэтому в последнее время, особенно, при Алоизе Фуксе, основные усилия были направлены на усовершенствование аппаратуры по изучению и записи фанта. Хотя – и это было удивительно – "хозяин" сие направление не жаловал. Может быть, просто не верил в него? Фукс хотел записать в фант возможно большую часть подсознательного, прежде всего функции движения и жизнеобеспечения, а хозяин требовал сосредоточиться на исключении стирания этих функций из донорского тела, что было на порядок более сложной задачей. На кой черт это было ему нужно?

Со своей соседкой Кулакофф познакомился сначала, так сказать, заочно, на операционном стенде, когда вместе с Алоизом занимался зондированием ее психики.

Алоиз упорно пытался пробиться в подсознание пациентки. И поскольку это направление работ было явно верным, Кулакофф принялся его всячески тормозить.

Саботировать оказалось совсем не просто. Кулакофф видел, что Фукс – цепкий, толковый, может быть не гениальный и даже не выдающийся, но достаточно талантливый и феноменально работоспособный человек – движется в правильном направлении. Со дня на день можно было ожидать, что он взломает подсознание пациентки, и это будет означать качественный скачок в исследованиях на пользу "хозяина". Пациентка, обладавшая, по-видимому, сильным характером и чрезвычайно устойчивой психикой, сопротивлялась изо всех сил, даже находясь под глубоким наркозом. Кулакофф почувствовал к ней невольную симпатию с первого же сеанса.

Чтобы помешать Фуксу добиться желаемого, Кулакофф не брезговал никакими средствами, начиная с простого сбивания настройки приборов до искажения собственно смысла полученных результатов и запугивания сотрудников гневом "хозяина".

Свое свободное время Кулакофф посвящал самому тщательному изучению лаборатории. Мало ли. Глядишь, и пригодиться когда-нибудь. Он облазил все помещения, обошел все лестницы и тоннели, составляя в голове максимально точную схему ее расположения.

Убежище, или точнее прибежище Лайзы он обнаружил совершенно случайно во время очередной такого рода прогулки.

Сопровождаемый хмурыми взглядами биопов, он заглянул однажды в маленькую дверь, которая, как ему казалось, была дверью технического чулана. За дверью, однако, оказался коридор, ведущий куда-то вниз.

Кулакофф отправился по нему. Коридор был явно вырублен в цельной скале. Это становилось интересным.

Через некоторое время коридор стал сворачивать вправо и здесь, за поворотом, Кулакофф носом к носу столкнулся с одним из тех биопов, что там, в столице, приходили брать его, с тем самым, белобрысым, который издевательски предлагал ему "дать сюда свой носик".

Кто из них больше испугался, сказать было трудно. Во всяком случае, белобрысый шарахнулся назад и шмыгнул, если так можно выразиться об огромной туше весом что-нибудь килограммов под сто двадцать, в ранее незамеченную Кулакоффом дверь.

Кулакофф не стал искушать судьбу и оставил исследование того, что было за этой дверью, на потом. Он прошел вперед и вскоре в лицо ему ударил яркий солнечный свет. Он оказался снаружи на чем-то, походившем на огороженную перилами смотровую площадку.

Площадка располагалась на огромной скале, нависавшей над пустынным песчаным пляжем. В обе стороны и до горизонта раскинулось неправдоподобно красивое голубое море. В углу площадки, облокотившись на перила, стояла женщина. Та самая, которую Алоиз называл личной пациенткой хозяина, и в подсознание которой Кулакофф так старательно мешал ему проникнуть. Женщина медленно повернула голову и посмотрела на него. Кулакофф поклонился. Не отвечая, женщина так же медленно отвернулась.

– Извините, – сказал Кулакофф, – я, кажется, Вам мешаю? Я оказался здесь неожиданно для себя самого. Я даже не подозревал, что в лаборатории есть такое изумительное место.

– Но Вы же здешний сотрудник, не правда ли? – сказала женщина. – Вряд ли Вы являетесь тем, что тут так изящно называется пациентом.

– О-о, – сказал Кулакофф, – в рассматриваемом Вами смысле здесь нет особой разницы. К тому же, я и сам не могу разобраться в собственном статусе. Я, видите ли, попал сюда… скажем так, не по своей воле.

И, повинуясь безотчетному порыву, Кулакофф рассказал ей все.

Женщина выслушала его молча и тихо сказала, все так же глядя на море:

– Не понимаю. Почему-то я чувствую к вам доверие. Наверное, все дело в Вашем голосе. Он успокаивает меня.

Несмотря на ее кажущееся спокойствие – Кулакофф видел это вполне отчетливо – она находилась в состоянии крайней степени возбуждения.

– Что делать? Что мне делать? Иногда мне кажется, что все, что со мной происходит, это дикий, странный и страшный сон. Вот я стою здесь, над этим морем, и еще одна я нахожусь где-то там, в нормальной человеческой жизни, и та я даже не представляю себе, что мы обе являемся подопытными кроликами в непонятной и гнусной игре. Впрочем, ту меня все эти вопросы вряд ли занимают. Я думаю, что если бы та я узнала обо мне этой, то похихикала бы, и все. Пронаслаждалась бы, так сказать, пикантностью ситуации.

– Вы думаете, что настолько изменились? – тихо спросил Кулакофф.

– Я побывала в аду. Впрочем, что я говорю, я в нем живу. Меня интересует только одно: что бы сделала на моем месте Старая Дама. Думаю, она нашла бы выход. Я даже, наверное, знаю какой. Головою вниз, вон туда, но у меня, боюсь, не хватит на это духа.

– Какая Старая Дама? – спросил Кулакофф растерянно. – Я слышал об одной особе, которую называют таким образом, но не думаю, чтобы Вы были знакомы. Это тетушка моего лучшего друга, комтесса одного окраинного мира. Ее фамилия Азерски.

– Да, я именно ее и имею в виду. Видите ли, она моя двоюродная сестра и мой злейший враг в той, другой жизни. Сейчас… право, не знаю. Нынешняя я была бы скорее ее самой страстной приверженкой, если так можно выразиться. Ну, сторонницей, что ли.

– Я знаю Старую Даму только по рассказам моего друга. Но насколько представляю себе этот характер, полагаю, что она вряд ли прыгнула бы с балкона. Она дралась бы до конца. До победы или до смерти.

– Вы так думаете?

– Уверен. Убежден. Лично я не собираюсь сдаваться.

– Что Вы можете? Что можем все мы? Нам противостоит безжалостная сила. Бездушная, отлаженная машина. Не люди, скопище автоматов, беспрекословно и бездумно выполняющих приказы.

– Вот именно, – сказал Кулакофф. – Бездушная сила. Бездумные автоматы. А мы – люди. У нас есть душа, и мы, слава богу, не разучились думать. Вы говорите, что доверяете мне. Вот и прекрасно. Давайте держаться вместе. Бьюсь об заклад на свою голову, которая, правда, по мнению моего старого знакомца Алоиза Фукса, в качестве закладной ничего не стоит… но тем не менее. Бьюсь об заклад, что мы что-нибудь придумаем.

5