Дама в инвалидной коляске

– Да ла-адно. Можно подумать, к ней очередь выстроилась. Мы в гаражах поспорили: девка или уже баба? А может, вообще, мужик?! Блин, хоть бы ноги не кривые и не мохнатые.

У Веньки почему-то испортилось настроение.

***

– Сверни, Антоха.

У кромки леса белел «опель» и копошились две фигурки. Набивали соломой мешки, укладывали в багажник.

– Причаль к сладкой парочке. Ща должок тебе верну.

Венька ещё с лета был должен Антохе за телефон. В обед на полевом стане взял у того «самсунг» – свой разрядился. Крича глухой бабке, потянулся к подносу с хлебом.

И шут его знает, как вышло: аппарат, как живой, сам из рук выпрыгнул – булькнул прямо в ведёрную кастрюлю с дымящимся огненным рассольником. В месте утопления в толстой оранжевой плёнке образовалось чистое озерцо – и сомкнулось. Закон подлости: нет бы упал в холодный компот – можно выловить, высушить…

«Опель» был знакомый: дачники. Прижились, купили избу, утром уезжали в город, вечером возвращались – но их всё равно звали «дачники». Грядки у них были расчерчены и посажены по науке: ни травинки. Туда даже выйти скучно, не посидишь на мягкой травке-муравке. По Венькиному разумению, на межах и между грядок должна быть живая растительность, какая-нибудь крапивка по углам – иначе какой же это огород? Это и не огород вовсе, а фабрика по выращиванию овощей.

И всегда оба одеты как на картинке из журнала мод, даже когда навоз разбрасывали или картошку копали. Брючки, курточки, бейсболки – всё светленькое. Деревенские-то надевали последнюю рвань: а чего, здесь все так.

Белый цвет особенно шёл ей: к задорному носику, к кудрявым волосам. И всегда на затылке уложен красивый тугой колосок, из которого выбиваются прозрачные волосинки. Веньке каждый раз хотелось потрогать: колючие или пушистые?

Однажды он постучался к дачникам рано утром – в их огород пробрался бабкин поросёнок и мог нанести поруху. Он надеялся увидеть её припухшей, растрёпанной, в халатике каком-нибудь. Она, действительно, была в халате – но в таком хоть на бал. Стёганый нежно-голубой, под ним белела кружевная сорочка – пышнее, чем бабкин подзор. Волосы распущены по плечам – волосок к волоску, да что же ты будешь делать. Можно подумать, она встала из-за зеркала – но дверь открылась сразу, на пухлой щеке розовел рубец от подушки. И какая она была до невозможности хорошенькая: ротик буквой «о», смоченные слюнкой зубки посверкивают – так бы губами и впился в их тепло и мягкость, вволю похозяйничал.

Пока разговаривали, Веньку сильно нервировала задёрнутая шторка на окне. Проклятое услужливое воображение тут же дорисовало двуспальную кровать, две подушки с выемками от голов. Муж приподнялся на локте, с нетерпением откинул одеяло, блестит в полутьме глазами… Чёрт, надо, надо жениться!

Она чем-то была похожа на Венькину девушку. Та всё птицей рвалась уехать в Москву. Сжимала ручки у груди: «Ну пожалуйста, пожалуйста! Что им стоит: такая маленькая я и такая большая Москва, неужели не найдётся местечка?»

Она и правда была славная, миниатюрная как Дюймовочка. Видимо, столица её услышала: хмыкнула, потеснилась, подвинулась. Дюймовочка уехала, по слухам, устроилась официанткой в ресторан: такая малипусенькая – таскала тяжёлые подносы. Сердце у Веньки долго саднило, потом ранка затянулась. И вот опять колотится: «тук, тук» – при виде городской, да ещё замужней…

***

«Шестёрка» лихо развернулась. Венька вынул из бардачка тёмные очки, напялил на нос для солидности. Хорошо, что оба на концерт надели костюмы. Вышел.

– Тэк-с, граждане, чем занимаемся? Расхищаем колхозную собственность?

Муж, крупный лобастый блондин, выпрямился с мешком, полным соломой. Она улыбалась, стягивала с рук перчатки: приняла вопрос за шутку.

– Улыбочки а-атставить. Дело серьёзное, пахнет уголовкой. Не читали в районной газетке? Один деятель тоже сена хотел из тюка надёргать – надёргал на штраф в пол-лимона.

Венька врал, но врал хорошо, уверенно, усталым голосом, будто уже до смерти надоело хватать за руку воришек на колхозных полях. Она ещё улыбалась, но улыбка сползала. Потому что кто же знает этих законников-кнопкодавов: принтер гудит, указы и акты множатся, мечутся, принимаются чуть не по десятку в день – один другого прекраснее и удивительнее, хоть стой, хоть падай – впору себя ущипнуть.

Она возразила:

– Какая же это собственность? Рулоны ведь увезли – подбираем что упало. Всё равно сгниёт.

– Сгниёт не сгниёт – не ваша забота, поле удобрит. По-вашему, колхозные удобрения можно воровать?

Она обернулась на мужа. Веньке не нравилось, что тот до сих пор не проронил слова и не отрываясь, прищурившись, смотрит на Веньку.

– Хорошо, мы вытряхнем обратно…

– Э, граждане, не спешите. Дружненько садимся в машинку и с полным багажником вещдока едем в правление оформляться. Хотя, в принципе, можно и здесь вопрос решить, – Венька тоже прищурился, засмотрелся на далёкое небо.

Она поняла, усмехнулась:

– На бутылку? Сколько?

– Погоди, – у мужа прорезался голос. – Ты не видишь, это жулики, прохвосты, на понт берут.

– Женя, давай не будем связываться, – попросила она.

«Женя, – пропищал- передразнил Венька, – давай будем тырить солому по-тихому». Его до глубины души возмутила «бутылка».

Глаза у Жени превратились в щёлки. Он взял Веньку за плечо, развернул и слегка подтолкнул к машине.

– В правление так в правление. Садись, едем.

– Руки убрал!

Такого поворота Венька не ждал. На той неделе отлично же всё получилось. Тогда он наткнулся на незнакомого мужика с тележкой: тот триммером косил сочный клевер – кроликам, наверно.

«Пять тыщ, – постановил Венька, – и больше не попадайся. Скажи спасибо, что легко отделался». Вообще-то клевер был ничейный, дикий, самосев на поляне…

Так их и надо, городских, хитро сделанных. И всё-то у них получается: у себя в городах хозяйничают и к деревне лапы тянут. Длинный рубль заколотят – и на природу, на культурный отдых с шашлычками. Ему было обидно за простодырую деревню.

– Едем! – Лобастый вёл упирающегося защитника колхозной собственности за шкирку. А так как он был выше на полголовы, Венька иногда перебирал ногами в воздухе. На глазах у неё: как пацанёнок, которого ухватили за ухо.

– Руки, я сказал! – Венька, лягаясь, удачно угодил мужику в коленную чашечку… И через секунду носом упёрся в стерню, лобастый сидел на нём верхом.

– Свяжу голубчика – и в полицию.

– Женя! – вскрикнула подруга жизни.

Это Антоха сзади подскочил, дощечкой ладони рубанул лобастого по шее. И они покатились по жнивью, дачница только айкала.

Венька потерял всякий интерес к происходящему – будто ложкой душу вычерпали. Сел, свесив тяжёлые кисти рук с расставленных коленей, смотрел на сине-золотой горизонт. Не хватало ещё вдвоём на одного…

***

С полевой дороги к ним неслась бригадирская «нива». Похоже, у бригадира в телефоне настроена геолокация: чуть где горячая точка – он тут как тут.

Разнял драчунов («Брейк!»), вник в суть конфликта. Укорил:

– Что же ты, Вениамин? Товарищам мешок соломы пожалел.

– Четыре, – буркнул Венька. – Четыре мешка. И они мне не товарищи.

– Ну четыре, капля в море, нас не убудет. Эдак ты нам всех приезжих распугаешь. А новые люди – это школы, садики, больницы, – голос бригадира крепчал, наливался силой и металлом, будто лекцию в клубе читал. – Это телефонизация: хватит на крышу с телефоном лазить. Это дороги, газификация, магазины, наконец – а то что: трижды в неделю лавка приезжает. Ты, Вениамин, извини, иногда ведёшь себя совершенно как петух в курятнике.