У зеркала
Оно похоже на меня?
А может, я лишь отраженье?
Двойник, как вор средь бела дня,
ворует каждое движенье.
Один хозяин – два лица.
Две равно надоевших рожи
так омерзительно похожи —
как два сиамских близнеца!
Неразделённая тоска,
но лишь умноженная скука
в лице пожизненного друга
найти смертельного врага.
Как гладиатор перед боем
(здесь не арена – западня,
подстроенная нам обоим!),
двойник глазами ест меня.
Рука черкать черновики
привыкла. И одним движением
разделается с наваждением:
дзинь! – и на мелкие куски.
Чтоб всё с нуля. Как в первый раз.
По полю белому. Сначала.
Смеётся зеркало устало
осколками знакомых глаз.
И ещё о зеркалах
А зеркала в парадных залах,
как изощрённое жюри,
меня оценят на два балла…
ну, в лучшем случае – на три
из десяти. Как взгляд удава,
сосредоточенный на мне,
блестит тяжелая оправа
(сожрать меня – святое право!)
И я стекаю по стене…
О, ты, искрящаяся бездна
венецианского стекла!
Ты мне моё укажешь место.
Я ухожу. И, если честно,
люблю другие зеркала.
Они пылятся на комодах.
Они нас помнят с оных дней.
Они давно не смыслят в модах,
но искра божья в нас, уродах,
им всё дороже, всё видней.
И наша боль. И неудачи.
И каждый вздох. И каждый взгляд.
Когда смеёмся или плачем —
в глаза нам смотрят по-собачьи:
всё понимают и молчат.
«Но, может быть, и я права…»
Но, может быть, и я права,
как был прав идущий справа?
Так Пифагор имел бы право
четыре разделить на два!
Так пуля целится в висок.
Так джинн надеется на чудо,
в застенках тесного сосуда
пожизненный мотая срок.
Так отдыхают корабли,
когда, как мертвые дельфины,
среди камней и ржавой тины
гниют под солнцем на мели.
Но, может быть, и у меня
есть право на занозу в сердце:
упасть и в голос разреветься
ничком в траве средь бела дня?
И это даже не вопрос,
а просто кораблекрушенье,
и незачем просить прощенье
за то, что жизнь наперекос…
Отречение
На дне полуночи – свеча.
Туман вдоль берега залива.
Мне кто-то грустно обещал:
пока петух не прокричал —
я трижды отрекусь трусливо…
…Пока из облака журавль
мне посылает крик протяжный,