И тело, полное надежд…
Душа покинула его и улетала.
Всё было мелко: божий храм,
Кабак, театр, отель, бедлам,
С корзиной поздних белых астр дитя разврата.
Скакал юродивый босой.
Младенец плакал. Колбасой
Несло откуда-то. Слона вели куда-то.
И странно было, как во сне:
Как бы на белой простыне
Крутили фильму. Падал снег (там, на экране…),
От моря дул холодный бриз.
Душа присела на карниз.
Торчали мачты вдалеке, на заднем плане.
И одиноко было ей —
Совсем, как в жизни… Воробей
Слетел на крышу, упорхнул и не заметил.
Холодный снег лицо не жёг,
И не болел почти висок.
И лишь чего-то было жаль на этом свете…
Покой
1
Меж белых стен, обшитых поролоном,
дырявят кожу и латают души.
Но стены по своим живут законам
и в недрах драпировки прячут уши.
(А уши ближних глухи, будто стены!)
Два призрака играют в догонялки:
то шелест крыльев пойманной сирены,
то тихий плач обиженной русалки.
2
Своё лицо не помню. И не надо.
Пустынный берег, розовая пена.
Дельфина мозг под черепом примата.
Слезинка на лице олигофрена.
Прогрохотала мимо колесница
озябшего и заспанного Солнца.
И тень моя – не рыба, и не птица
меж прочих новорожденных уродцев.
И рвётся луч зари, как пуповина.
Недопитый кошмар на дне стакана:
под черепом примата – мозг дельфина,
плывущего на зов Левиафана…
3
Меж белых стен искусным врачеваньем
срезают крылья с плеч и чинят души.
Зов облаков день от дня всё глуше
и переходит в ватное молчанье.
Через пространство белого покоя
след памяти ведёт куда попало
и тает недописанной строкою.
Или проснуться всё-таки сначала?
Душа стучится в прошлое наотмашь.
Так ясен след на глинистой дороге,
но память (непростительная роскошь!)
дождём вчерашним падает под ноги:
плывущий листик… тихое теченье…
тела медуз, похожих на желе…
птенец на остывающей золе…
след сапога и крови на стекле…
(Загадку своего предназначенья
я волочу, как ногу по земле)
Спи, разум, спи. Оставим на потом
всё то, что одолеть не в нашей власти:
надежнее спасаться от напасти
не вечным бдением, но вечным сном!
4
Скалистый берег. Белая палата.
Один летальный случай ностальгии.
Четыре чужеродные стихии
в кошмаре одиночества мутанта:
земля, вода, огонь и воздух тоже.
Не птица, не дельфин, не саламандра —
нелепый плод твоих фантазий, Боже,
гнилой арбуз на ветке олеандра.
Как тополя октябрьской аллеи,
душа обнажена и вся продрогла.
И тайное становится яснее,
чем белый день, наляпанный на стекла.
Гудки. Глухой и дальний шум вокзала.
Нить памяти, как кинолента, рвется.
Так много суеты. И слишком мало
иллюзий и любви, травы и солнца…
На стуле стынет курица с гарниром.
За вымытым окном шумят берёзы.
Два ангела, пропахшие эфиром,
склонились над транзитным пассажиром