Визави французского агента

В это время дверь распахнулась, и в комнату ввалился разъяренный Витек.

– Мне ребята сказали! Сучка! Убью!

Ольга начала торопливо объяснять, что Витек взял ее под свою защиту, и теперь другие мужики к ней не лезут… но она не успела договорить, как ее «защитник», свалился, хрипя, хватаясь за горло, а Оливье уже оттаскивал его за дверь.

– Поговорить не дадут, свиньи!

Он обнял дрожащую Ольгу.

Она уже не стояла на ногах от ужаса, лицо ее было мокро от слез. Оливье раздел ее, беспомощную, уложил в постель.

Потом они долго лежали рядом, Оливье обещал ей увезти ее отсюда к себе, во Францию, как будет ее любить всегда, Ольга ничего не отвечала, она жила тут, в грязи, в голоде, холоде, и рассказы о прекрасных странах не имели к ней никакого отношения. Оставив вещи и продукты, Оливье поехал в Москву.

Несмотря на глубокую ночь, от Александрова его начала вновь преследовать милицейская машина, а около Струнина, на каком-то мосту ему преградила дорогу другая машина. Не захотел он, чтобы у Ольги из-за него были еще неприятности. Он остановился, вышел из машины, и… перемахнул через перила в воду. Обалдевшие милиционеры, конечно, не стали его преследовать. Машина найдена, и, потом, все подходы к реке закрыты заборами, огородами, хозяйственными постройками….

* * *

Как нянька, Бернар устроил его на заднее сиденье, предварительно надев на него толстый свитер, дал сделать несколько глотков из фляжки и поехал в Москву. Оливье сразу уснул, он был одет в джинсы и тонкую рубашку, это было 26 октября, ночь, когда был почти был перекрыт температурный рекорд – около семи градусов мороза. Первый час Бернар ехал спокойно, поглядывая на спящего Оливье, но у того лицо стало совершенно красным, и он начал задыхаться. Эти симптомы были хорошо знакомы Бернару, что-то вроде воспаления легких. Остановившись, он порылся в аптечке, нашел сульфацил натрия, единственное, что могло помочь в этой ситуации. Но когда он подошел к Оливье, тот начал кричать и биться: у него начался бред из-за очень высокой температуры, пришлось связать его. Это было очень нелегко – Оливье хоть и был не слишком крупным, зато с отличной мускулатурой и очень спортивный. Пришлось повозиться. После этого Бернар вколол ему антибиотик в бедро, через брюки.

Опять пришлось нестись, в 11 часов Оливье был уже в госпитале. Хороший уход за ним обеспечили денежки, сунутые, как бы невзначай, старшей медсестре. Потом он примчался в автосервис, здесь за срочность и за «вне очереди» брали очень большие деньги.

Наскоро перекусив в Пекине, он поехал на очередную встречу на метро, потому что такси трудно было поймать, а деньги вдруг кончились.

Вечером ему позвонили из госпиталя, сообщили:

– Состояние больного крайне тяжелое, кроме двухстороннего воспаления легких, у него еще и миозит[14 - Воспаление скелетных мышц; проявляется болями и уплотнением мышц.], очень высокая температура. В себя еще не приходил. Хорошо бы вызвать родственников…

Пришлось Бернару звонить в Париж, отцу Оливье, крупному банкиру. Утром тот был уже в Москве.

Примчался в госпиталь с переводчиком, хотел сразу забрать единственного сыночка, но ему не позволили. Сказали, что в таком состоянии Оливье не выдержит перелета. Тогда папа начал совать деньги врачам, но ему вежливо сказали, что медицина у нас бесплатная, что его сына будут лечить, как и всех. Это не очень утешило отца Оливье. Разговор с Бернаром его немного успокоил, вручив «на расходы» крупную сумму, Фредерик Булен отправился смотреть достопримечательности Москвы, а затем улетел – работа не стоит, дела требовали его присутствия. Так он прилетал каждый день, пока Оливье не пришел в себя, и его стало возможно транспортировать. После этого они улетели вместе.

Оливье отправился на Лазурный берег лечиться, не совсем еще осознавая, что с ним происходит, а Бернар тем временем организовал Ольге переезд в Москву.

Трудоустройство

Занимаясь делами Ольги, Бернар не переставал возмущаться безответственностью Оливье. Не мог он оставить ее без помощи, во-первых, потому что отвечал за Оливье, а во-вторых, Ольга оказалась совершенно одна и беременная. К удивлению Бернара, с жильем для нее все решилось очень удачно: неожиданно нашлась свободная однокомнатная квартира, на первом этаже, у метро Коломенское. С помощью безотказного Шарля снабжал ее продуктами, лекарствами, деньгами.

А тем временем, Оливье медленно поправлялся. Его отец не отпускал сына от себя ни на шаг. Он поручил сыну вести свои банковские дела, а сам изображал из себя инвалида. Оливье не мог бросить отца, его дела, но почти каждый день звонил Бернару, спрашивая об Ольге, пока тот ему не сказал:

– Не звони! И без тебя дел хватает. Приедешь и сам все ей скажешь.

Ольга очень плохо переносила беременность, был жуткий токсикоз, угроза выкидыша. Бернар устроил ее в санаторий для беременных, из которого она и попала в роддом. Там у нее родилась дочка, немного раньше срока. Лежала она в отдельной палате, ухаживали за ней хорошо, а на пятый день после родов, к ней пришла заведующая и предложила поработать нянечкой.

– И за ребенком будешь ухаживать, и зарплату будешь получать.

Ольга согласилась. Она еще никогда нигде не работала, только училась. И теперь над ней было столько начальников! И опытные нянечки, и медсестры, и врачи, каждый мог на нее прикрикнуть, и в общем-то было за что. Ей пришлось научиться мыть полы, правильно выжимать тряпку, собирать и мыть судна, и, самое ужасное, ей приходилось убирать в туалете. Она не жаловалась, добросовестно делала свою работу, но не раз ее рвало, как только она прикасалась к какой-нибудь особенно противной грязи. Другие нянечки над ней смеялась, когда Ольга, зажмурив глаза, оттирала подтеки дерьма. Жизнь для нее потеряла всякий смысл, ей казалось, что она пропиталась запахами больницы, что грязь, которую она оттирала каждый день покрывала толстым слоем ее душу и тело. И эти младенцы, завернутые в застиранные пеленки… Они все время кричали, извиваясь, как толстые гусеницы.

Молока у нее не было, но в роддоме всегда были женщины, у которых его было в избытке. Они были вынуждены его сцеживать, чтобы не было воспаления, и были рады предоставить это дело ее дочке. Ольга сама пеленала ее, и не только ее, но и многих других младенцев. Это была работа, трудная работа. И она ее не любила. Пятьдесят семь дней она работала нянечкой, за это время Ольга возненавидела всех младенцев.

Тем временем отец Оливье, завалив сына работой, успокоился по поводу его страстной любви и… ослабил контроль. Оливье тут же оказался в Москве по «срочным банковским делам». Узнав у Бернара, который уже не был его начальником, где его любимая, примчался к Ольге прямо на работу. Только сначала заехал на Центральный рынок за цветами.

Она вышла к нему в синем драном рабочем халате, с нечесаными волосами, собранными в хвост с помощью канцелярской резинки. Ей было невыносимо грустно: Оливье – в костюме, с большим букетом мимозы и она – замарашка. Но Оливье радовался за двоих, подарил заведующей роддомом французские духи «Ша нуар», а Ольгу потащил, сначала в «Березку», где купил ей красивые платья, туфли, потом в ресторан «Прага», где Оливье сделал ей официальное предложение. Потом они отправились к Ольге в ее однокомнатную квартирку на улице со смешным названием Новинки, где он и остался.

Через три дня приехал «поправившийся» отец Оливье, увидев Ольгу и счастливого сына, он смирился с неизбежным. Из роддома Ольга уволилась, а дочку забрала ее мама, к этому времени уже оформившая развод. Да, отец Ольги, Семен Маркович, показал себя истинным ленинцем, развелся по идейным соображениям. А ее мама, Раиса Захаровна, учительница сольфеджио в музыкальной школе, взяла себе минимальную нагрузку, чтобы посвятить себя внучке, к ней на это время приехала сестра из Ленинграда. Бросить совсем работу она не могла. Тогда это расценивалось как тунеядство и за это судили.

Ольга не хотела заниматься дочкой, но иногда приезжала вместе с Оливье навещать ее. Тот всегда старался порадовать тещу, привозил ей сувениры, духи, кремы, при встречах целовал в обе щеки, Раиса Захаровна души в нем не чаяла.

На соблюдение всяческих формальностей ушло месяца три, в результате Оливье начал работать в Москве в торгпредстве какой-то французской фирмы и супруги переехали в трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте.

Светская жизнь

Ольга мечтала быть милой женушкой, встречать любимого после работы, кормить разными вкусностями. Иногда, в отсутствие Оливье, она приглашала меня попробовать пирожные, которые она прекрасно готовила. Грех было отказываться, мы пили индийский чай, болтали о том, о сём. При мне она была в халатике и тапочках на босу ногу, жаловалась, что для Оливье приходится краситься, следить за маникюром, и даже брить ноги.

– Ноги брить? Зачем?

– Так полагается, но я уже привыкла, и педикюр делаю.

– А что это? – я видела это слово в парикмахерских, но не знала, что это.

– Надежда, ты меня удивляешь! Это уход за подошвами, чтобы они были мягкие и маникюр, – и она гордо показывала красивые ноготочки на ногах, – Оливье целует меня всюду, и нельзя, чтобы я была неаккуратной…

Ольга рассказывала мне о новом мире, который она для себя открывала, о мире, где не было место искренности и дружбе, где все говорили только нужные слова, где надо было быть любезной со всеми, быть приветливой с чужими людьми…

А еще она все еще путалась в правилах этикета, забывала имена важных персон и очень переживала из-за этого.

Только Оливье примерял ее с этим миром. Его любовь к ней была огромной, страстной, всепоглощающей. Каждый раз, когда они оставались наедине, он осыпал ее ласками и любил до изнеможения. Он хотел увезти ее в Париж, но она наотрез отказалась покинуть Москву. Жизнь только стала налаживаться, она чувствовала себя любимой, муж подарил ей желтенький Фольксваген, предмет всеобщей зависти, один такой на всю Москву. Тогда в Москве нечасто можно было встретить иномарку. Оливье пытался приобщить ее к занятиям экстремальными видами спорта, но Ольга предпочитала потанцевать под хорошую музыку, ну, в крайнем случае, поиграть в бадминтон, который со временем ей пришлось заменить большим теннисом.

Три раза в неделю Ольга занималась плаваньем в бассейне, ходила к массажисту. Я была восхищена ее преображением и уговорила попозировать обнаженной. Получился портрет в стиле Рубенса – крупное красивое тело на шелковых драпировках. Работала я у Ольги дома, и Оливье, увидев картину, купил ее.

На эти деньги мы с мамой смогли купить холодильник «ЗиЛ», как раз пришла открытка, и мы не знали где достать денег.

В парикмахерской она повстречала Сережу, ее куратора, как он ей представился. Юноша, только что окончивший училище КГБ, очень серьезно относился к первому заданию.

– Ты советская девушка, это твое увлечение пройдет, а ты, зато, сможешь принести пользу Родине.

– Но я же ничего не умею!

– А тебе и не надо! Просто будь с ним, будь в курсе его дел. Подучи язык! Старайся запоминать больше имен, когда будет нужна твоя помощь, мы скажем. А пока осваивайся!

С французским языком дело было плохо. Оливье хорошо говорил по-русски, понимал еще лучше, и Ольга не особенно старалась учить язык, кроме того, и давался он ей очень трудно, особенно произношение.

Бывало, деловые встречи Оливье проходили в квартире, тогда Ольга была замечательной хозяйкой, каждый гость чувствовал себя уютно и был окружен заботой. Однако на приемах, она чувствовала себя неловко, боялась совершить какой-нибудь промах, и хотя у нее все получалось как надо, она была в постоянном напряжении и очень уставала.

Иногда переговоры проходили на природе, когда для важных персон устраивали охоту, иногда даже псовую, с борзыми. Я-то никогда не упускала случая поноситься по полям верхом вместе с Бернаром. Он всегда приглашал меня, когда была возможность. Его супруга, как и Ольга, не любила лошадей и верховую езду. Они, конечно, приезжали вместе с мужьями, но устраивались где-нибудь в охотничьем домике. А мы, после охоты, вваливались вместе с борзыми, холодные, с обветренными лицами, шумно садились к столу. Там действительно была неформальная обстановка, не все могли сохранить голову ясной, выпив водки с мороза. Некоторые быстро засыпали, их под руки отводили «отдыхать» официанты, а Бернар брал в руки гитару и пел русские романсы или французские баллады. Надо сказать, что ни Бернара, ни Оливье водка не брала. Наши все время норовили им подлить водки, чтобы «французики» окосели, но они пили как ни в чем ни бывало, вели благопристойные разговоры, вежливо смеялись над пошлыми анекдотами и не поддавались «на провокации».

Ольга давно вспомнила, где видела Бернара, уже успела доложить Сергею, что именно он отвез ее в Александров:

– Но тогда он представился Юрой! И говорил без акцента!