Не верь, не бойся, не проси. Книга четвёртая

Другие фотографы тоже предлагали сниматься несколько раз – на тусовках поначалу вообще многие принимали за модель. Но будь моя воля – я не светилась бы вообще нигде.

Другое дело ловить момент, искать, как падает свет. Подмечать в человеке то, что не видит никто другой. И, наверное, народ прав – мне легче делать это в отношении парней. В них я вижу что-то, что не каждый может уловить со стороны. А в девушках, ну… Либо не вижу ничего, кроме крашеных волос, либо они слишком похожи на каждую из череды одноликих любовниц Яра и одним видом причиняют мне боль.

Странно, но никто из парней не напоминает мне Яра – наоборот. В постели я часто думаю, что секс, каким бы разнообразным он ни был, кажется мне таким же плоским, как все они днём.

То есть мне приятно, я отлично вхожу в процесс… У тех, с кем я спала – в основном это парни вроде Марка – приятные красивые тела. Я бы сказала, что это просто «не то», но это слишком легко. Просто всё, что происходит в постели… какое-то жидкое. Пустое. Когда я с ними, мне хорошо – но мне не хватает силы, которая накрывала бы меня с головой. Это как пить слишком слабый кофе. Тот же Марк изобретателен и внимателен, что бы он ни делал в постели. В этом плане Яру до него далеко. Но мне всё равно кажется, что я будто бы занимаюсь сексом через толстый презерватив, и да, наверное, это просто «не то».

После таких ночей Яр тоже не выходит у меня из головы. Я выбираюсь из постели, накидываю блузку, выхожу на балкон и курю. Из квартиры Марка виден мой дом – мы все тут живём недалеко. А вот Яра отсюда не увидеть никак.

С каждым днём я всё больше укрепляюсь в мысли, что должна что-нибудь сделать для него. Не знаю уже, поеду я к нему или нет, но одна посылка за зиму – это очень мало, если представить, что больше ему никто не присылает ничего. А я знаю, что это так. Эта сволочь умудрилась настроить против себя всех.

Думая об этом, я закусываю губу и отгоняю от себя мысли о том, как мне самой одиноко без него. И, наверное, я не так уж хотела, чтобы он сказал мне, что между нами не будет ничего. Я делаю вид, что хочу просто знать – должна я ждать его или нет. Но, честно говоря, если бы он сказал «Жди» – я бы ждала все десять лет.

Я закрываю глаза. Мне будет уже под сорок, когда он выйдет на свободу. Для меня сейчас этот возраст почти как смерть. Но я-то здесь, среди своих типа друзей. А он там, в четырёх стенах. И когда закончится срок, ему будет уже пятьдесят.

Яр сделал много того, за что ему стоило бы сесть. Но мне всё равно почему-то не кажется, что он это заслужил.

Десять чёртовых лет… Да ещё за такое дерьмо.

Я снова думаю, что надо всё-таки поехать к нему. Или нет, до мая ещё далеко. Надо позвонить, написать, послать что-нибудь… Пока.

Я тут же одёргиваю себя. Просто представляю, как он читает, сидя на шконке, письмо подписанное «Яна». Или, что хуже, что его читает кто-то ещё.

Я уезжаю той ночью от Марка, не дождавшись утра, и вместо того, чтобы лечь спать, сажусь писать это чёртово письмо.

Постоянно лезет в голову дурацкое, сотню раз уже сказанное: «Люблю тебя». Но я не буду писать его.

Сначала письмо получается длинным. Там что-то наподобие тех писем, о которых поют шансон: «Очень жду… Вишни цветут… "

Я комкаю его и бросаю в ведро. Пишу ещё раз. Перечитываю и сама удивляюсь тому, насколько получилось зло. Снова комкаю и опять бросаю в ведро.

Попытавшись ещё несколько раз, я в конце концов пишу: «Ярик, если что-то нужно – позвони. Я». Приписываю номер телефона. Вообще-то, с таким письмом вполне можно было бы подписаться и целиком, но я уже настроилась так.

На сей раз я оставляю обратный адрес квартиры на ВДНХ. Не догадается – значит, так оно быть и должно. Посылку на сей раз собираю осторожней и кладу не то, что хотелось бы самой, а то, что, наверное, на каждый день нужно ему – зубную пасту, безопасную бритву, продукты, два блока сигарет. Если бы знать, что он думает об этом всём… Кубики, колбасу и прочую еду.

Отправляла, краснея – будто делала что-то запрещённое. Как будто посылка человеку, о котором я думаю день и ночь – самое страшное, что я в своей жизни совершила. И тем не менее, в каком-то смысле это было так.

Просто всё, что было до – наркотики, оружие, клубы, стрельба, секс – всё это было как в кино. Даже тогда, когда я влипла во всё это дерьмо с травой, мне казалось, что я в кино. Теперь же внезапно и болезненно наступила жизнь. По крайней мере для него. Для меня продолжалось кино – тусовки, журналы, гламур. И соприкасаться с этим миром, в который он угодил, было неожиданно страшно, сама не знаю почему. В первую очередь страшно за него. Но и стыдно – как будто касаюсь чего-то грязного чистой рукой.

Я немного успокоилась, отправив ему это всё. Ждала звонка, но уже немного как будто бы со стороны. Стала спокойно работать, хотя к Марку пару недель не ходила.

Яр, конечно же, так и не позвонил. Пару лет назад я, наверное, попыталась бы его оправдать. Придумала, почему у него с этим звонком не срослось. Но сейчас меня просто накрыла злость. Захотелось выбросить к чёрту телефон, сменить номер, просто потому, что он его теперь знал.

Вокруг в самом деле набухали на деревьях первые почки. Светило солнышко, и во всю шествовала весна. Близился май. Все мои знакомые радовались приближающейся весне, и только я ходила до чёртиков злая.

Что ты со мной делаешь, Яр? И когда это пройдёт?

Теперь я уже не знаю ничего.

При мысли о тебе начинает болеть голова. А ещё странно думать о том, насколько разительно отличается то, что творится вокруг меня, и то, что творится внутри.

Я как-то услышала – зашла в курилку, а девчонки не успели замолчать – что меня называют чудачкой. Обнаружив, что дверь открылась, девочка, правда, посмотрела на меня с любовью в глазах – абсолютно искренне, надо сказать. И тут же поправилась:

– Но ты очень классная чудачка.

Не знаю. Меня никогда не называли так. Волнует ли меня это? Да нет, наверное, мне всё равно. Просто странно, как отличается то, что творится вокруг меня, от того, что происходит у меня внутри.

– Правда ли, что вы проводите в тире по два часа в день?

– Вам приходилось убивать?

Это вопросы тоже задают почти всегда.

Я молчу. Потому что иногда молчать лучше, чем говорить. А девочки у экранов и так могут придумать, что да.

Странно, но мне не жалко никого из тех, кого я убил. Это как… экзамены, которые ты сдал давным-давно. Тех, кто умер, уже не вернуть и нечего о них говорить. А вот Яра мне по-прежнему жаль до гула в висках.

В конце апреля мне вдруг начинает казаться, что я забываю его лицо.

Меня охватывает паника, как будто я забываю саму себя. А ведь идёт всего только первый год.

Я нахожу его фото – одно из немногих, что есть у меня. Из той пачки, которую когда-то дал мне Эдуард. Это странно и дико – на фото единственный, наверно, день, когда у нас всё хорошо. И этот день теперь есть у меня.

Ещё какое-то время я хожу сама не своя. Я думаю – а что, если он тоже забудет, как выгляжу я?

Если бы я была его любовницей или женой, я послала бы своё фото, а сейчас – я ничего не могу послать. Думаю, Яру от такой фотографии стало бы только хуже.

Сначала мне в голову приходит идея послать журнал – апрельский номер, в котором я на последней странице красуюсь крупным планом, как фотограф года. Честно говоря, я думаю, меня выбрали на эту роль только потому, что у меня самое презентабельное лицо.

Журнал кажется идеей неплохой – но я не знаю, правильно ли Яр поймёт. А потом абсолютно дурацкую идею случайно подсказывает Марк.

– Яна, а ты бы обнажёнку стала снимать? – спрашивает он.

– Что?.. – слегка ошарашенно спрашиваю я. Марк знает, что я люблю всё красивое. Свадьбы беру, только когда за них платят действительно хорошо. А это, ну…

– Об-на-жён-ку, – он повторяет по слогам. – Полную.

Я мотаю головой и объясняю почему.

Марк фыркает.

– Деревня. Иногда всё это выглядит очень даже красиво.

Он тянется за какой-то брошюрой, а затем протягивает мне портфолио какой-то модели. Парень в самом деле выглядит хорошо – хоть и не одет от слова совсем. Я листаю одну страницу за другой.

– И что? – спрашиваю я, долистав до конца.

– У тебя бы тоже получилось ничего.