Не верь, не бойся, не проси. Книга четвёртая

Не верь, не бойся, не проси. Книга четвёртая
Морвейн Ветер

Янка привыкла к свободе и вседозволенности. Одинокая богатая девочка, которую никогда не наказывали. Всё изменилось в один миг, когда её превратили в наркокурьера. А за такие поступки приходится отвечать – если не перед законом, то перед мафией. Яр – мужчина, который станет её болезнью. Станет её проклятием.. И хорошо, если не станет её смертью…

Морвейн Ветер

Не верь, не бойся, не проси. Книга четвёртая

ГЛАВА 61

16 марта 1999 года.

Странно возвращаться к этой детской тетрадке спустя сколько?.. Кажется, три года. И само решение кажется мне странным, несвоевременным, и то, что я, взрослая женщина, давно отвыкшая писать от руки, буду что-то записывать в школьную тетрадь.

На самом деле, тетрадь, наверное, будет другой. В этой слишком много воспоминаний, которые мне хотелось бы спрятать от самой себя и никогда не вспоминать. Но ту, которую я куплю сегодня – если, конечно, не брошу эту дурацкую затею – я положу в тот же ящик стола, в котором лежит старая тетрадь.

Ещё мне странно, что эти записи, сделанные непонятно для кого и для чего, прошли со мной три квартиры и один дом – квартиру Яра на Таганке, его дом на Рублёвке, мою собственную первую квартиру на Щёлковской – и переехали сюда, на ВДНХ.

Специально я эту тетрадь не перевозила. Не знаю даже, выкинула бы или нет, если бы увидела, что она лежит в моих вещах – помню тогда, пару лет назад, кажется, ещё до Рика, а, может, и после него уже – выкинуть тетрадь рука так и не поднялась.

С Риком мы развелись. Последние бумаги удалось подписать зимой – хотелось закончить это и не возвращаться больше никогда.

Я вообще заметила, что не люблю возвращаться назад – там, в прошлом, одна сплошная грязь и если я буду копаться в ней, то не смогу идти вперёд. Не люблю, но, похоже, возвращаюсь опять – стоило начать перебирать шмотки в преддверии весны, как в руки мне попала кожаная куртка, последний подарок Яра, и рана, казалось, закрывшаяся наконец, с новой силой начала болеть.

Каким надо было быть дураком, чтобы подарить мне эту вещь?

В этом весь Яр. Мне просто нечего сказать. Год за годом мучить себя и меня, делать вид, что между нами ничего – совсем ничего! – нет – чтобы затем перечеркнуть всё в самый неудачный момент.

Я пишу и невольно улыбаюсь, и это ещё более странно, чем всё, что происходит со мной сейчас. Потому что я абсолютно отчётливо помню, что Яр всегда приносил мне только боль.

Это какой-то странный человек, который топчет всё, что видит перед собой, ломает, разрушает всех, кто находится рядом с ним – и самого себя заодно. Странно, что он меня до сих пор не сломал, но несколько раз он подходил к этому так близко, что я, безусловно, должна ненавидеть его. Я помню отчётливо ночи, когда шаталась по городу с единственной мыслью не идти к нему домой. Помню его руки, впивающиеся в стену по обе стороны от моей головы. Помню темноту, окружавшую нас.

Помню дачу и пронзающую до самого живота боль, когда он брал меня в первый и во второй раз.

Помню, как он делал из меня шлюху – и до сих пор чувствую, как кровь приливает к щекам при воспоминании о тех днях, когда я готова была для него на всё. Помню, как… Я помню всё. И ненавидеть всё равно не могу.

Если моё прошлое – это чёрный океан, время от времени выходящий из берегов, а Яр, обитающий в нём, спрут, который и сегодня тянет щупальца ко мне, то… То я хотел бы избавиться от этого океана и оставить в памяти его одного. Наверное, так. Потому что если вырвать его из меня, вместе с ним придётся вырвать и самое моё нутро.

Иногда мне кажется, что Яр – это я. Не потому, что я похожа на него или он на меня. Просто, сколько я не пыталась отойти от него, меня всегда приносило назад. Впрочем, может быть, я не очень-то и хотела уходить?

У меня нет слов, чтобы описать, что я чувствовала к нему и что я чувствую теперь. Пытаюсь задуматься и понимаю, что в каком-то смысле ничего не изменилось – спустя столько лет я по-прежнему чувствую боль. И даже теперь, когда нас разделяет непреодолимая стена, он всё равно находит способ помучить меня – хотя, казалось бы, давно уже всё должно быть наоборот.

Сколько бы людей не было вокруг меня, все они кажутся плоскими, нарисованными акварелью на стене. Я хочу привыкнуть к ним и не могу, потому что всех их заслоняет Яр – Яр, которого я не видела с прошлого лета и не говорила с которым много дольше.

Там, на Зоне, есть дни посещений. Я, в общем-то, знала это всегда, хоть и не могла бы представить себе, что сама когда-нибудь возьму билет на восток, буду мёрзнуть в очереди, где все вокруг одеты в какие-то странные тулупы, и я одна – как белая ворона – сверкаю своим чёртовым шведским пуховиком. Где почти нет мужчин, потому что навещать ЗЭКов ездят всё больше матери, да подружки – хотя последнее как раз очень подходит ко мне. Похоже, даже спустя столько лет. Чёрт бы его побрал.

На самом деле осенью я не поехала. Хотя могла. И, наверное, должна была? Или нет? Если подумать, то я давно уже не должна ему ничего. Но я просто не могу. Мне нужно, почти физически необходимо знать, что теперь с ним. Всё ли у него хорошо. Хотя что теперь может быть хорошо? Хорошо у меня, потому что меня не посадили до сих пор – будто забыли обо мне сразу же, как только Яр оказался в тюрьме.

Так вот в ноябре я решила, что всё происходящее – повод вычеркнуть его из моей жизни насовсем. Классная идея – думаю я уже сейчас. Как будто можно вычеркнуть из своей жизни собственную жизнь…

Я удачно отработала сезон. Денис в октябре пошёл в отказ и решил признать, что дела с клубом у него идут не совсем хорошо. Для меня это означало, что иссяк поток денег, идущий ко мне в руки узеньким, тонким, но довольно уверенным ручейком. Всё равно. Я давно уже не нуждалась в этих деньгах.

Но возвращаться в клуб… Всё-таки не хотела. Я сомневалась какое-то время, потому что клуб – это тоже Яр. Я легко вышвыриваю из жизни всё, что не касается его – а вот с ним дело всегда идёт тяжело. И всё же подвал я решила продать, а на высвободившиеся деньги расширила немного жильё и приобрела две квартирки друг над другом на ВДНХ – одну для себя, а другую под студию. Получилось довольно удобно, хоть и не очень дёшево, но заказы тогда текли рекой, так что я уложилась вровень.

И всю осень, фотографируя гламурных мальчиков и девочек – мальчики, правда, получались гораздо лучше, и вскоре мне стали давать в основном их – я думала о мужике, который за тринадцать лет знакомства измочалил меня в дым, и которого я по-прежнему не могла выкинуть из головы. Я думала про то, правда ли всё то, что рассказывают про зону у нас здесь и показывают в кино? Думала про то, что станет с Яром после того, как его посадили по этой уродской статье – к которой, думаю, он всё-таки не имел никакого отношения, потому что нафига ему насиловать и убивать эту девчонку, когда он может купить себе любую? Если только… В этом месте меня всегда клинит. Потому что я, как и менты, вижу мотив. Я думаю, что он, возможно, хотел изнасиловать и убить меня. Но если мне кто-нибудь придёт и объяснит, почему тогда он не пришёл напрямую ко мне, я… Не знаю. Подарю ему всё, что у меня есть.

Яр – это в самом деле какой-то спрут. Спрут тёмных мыслей, которые мне не дано распутать или понять. Но я понимаю одно – я не хочу, чтобы на Зоне с ним случилось что-нибудь плохое.

Тут, в Москве, у меня не так уж много денег или друзей – но всё-таки есть кое-кто. И если Яру там что-нибудь нужно – я хочу об этом знать.

Меня кидало из крайности в крайность все два месяца. Я хотела увидеть его – и хотела навсегда о нём забыть. Я узнала в сентябре, как послать ему что-нибудь. Мне казалось почему-то, что уж это я точно должна сделать для него – и я послала то, что пришло в голову, синий пуховик, почти такой же, как тот, в котором он был со мной в Швейцарии, два свитера, в которых мне особенно хотелось бы увидеть его и, уже отправив, подумала о том, что не догадалась послать никакой еды. А деньги?.. Интересно, они там в ходу? Я стала читать, но не вычитала ничего. Нужно было увидеться с ним лично, чтобы спросить – но на это я не могла решиться никак.

В общем, в ноябре, уже зная дату дня посещений, я твёрдо решила, что именно на этот день назначу сессию и не поеду никуда.

Фотки вышли отвратные. Сосредоточиться не удавалось никак – и всё равно пришлось всё переснимать. Но хуже было то, что весь декабрь меня мучила совесть, как будто я предала его. Перед новым годом я снова собрала посылку – теперь уже положила побольше всего. Колебалась между водкой и шампанским – и выбрала дорогой коньяк, который Яр в последние годы любил пить у камина. Представила, как он будет хлебать его из горла на нарах. Вытащила и снова положила.

Коробка получилась большой, потому что я набила туда ещё и шарфы – из тех, что носил мне Дима. А обратный адрес, как и в первый раз, подписывать не стала. Я всё ещё не была уверена, что хочу, чтобы он знал, кто всё это шлёт.

Совесть, впрочем, не отпускала.

Новый год мы встречали с тусовкой из Men's Health, но пока все пили, я в основном стояла у окна, смотрела в темноту и пыталась представить – как ему там?

Что он сделал со мной такое, что не удавалось выкинуть его из головы четыре чёртовых года?

Говорят, нормальным считается период "акклиматизации" после расставания, составляющий половину длительности периода отношений. Это очень красивая модель. Я о ней у нас в журнале прочитала.

Только кто бы мне сказал, что такое "отношения", были ли они у нас когда-нибудь вообще? И если да, то с какого места вести отсчёт – и в каком поставить точку?

Я лично не знала. Знала только, что спустя четыре года меня крутит всё так же, как и три года назад.

Я перестала узнавать себя в зеркале. Я сменила жильё, марку одежды, машину… Не смогла сменить только фотоаппарат. И Яр по-прежнему оставался со мной.

К февралю меня измочалило окончательно. Я решила, что так или иначе должна замкнуть этот круг. Просто поговорить, поставить точку, узнать, что между нами. Просто расставить точки.

И я поехала. Толкалась добрых два часа среди этих странных людей, среди женщин, из которых даже самые молодые имели поношенный вид и были накрашены как матрёшки, а от некоторых так пахло дешевыми духами, как будто я пришла напрямик на панель.

Мне было неуютно. Я смутно чувствовала себя одной… одной из них. Приехала на свиданку к своему ебарю.

Захотелось блевать от этой мысли, но я продолжала стоять. И думать дальше. О том, как неуместен здесь Яр. О том, как он выглядит теперь. И о том, как примет меня.

Когда я покупала билет и стояла в этой толпе, я однозначно забыла, кто такой Яр и чего следует от него ждать. Я готовилась – ну, может, просто надеялась где-то в глубине души – увидеть улыбку, получить возможность коснуться губами его губ. Я готовилась к тому, что он меня пошлёт. Скажет очередную дрянь или посмеётся надо мной.

Но я как всегда оказалась не готова к тому, что произошло – Яр попросту не вышел ко мне.

Меня накрыла такая злость, что хотелось разнести к чёрту всю эту тюрьму. Единственное, чего я хотела от него в тот момент – это чтобы он сказал мне в лицо, что между нами ничего нет и никогда уже не может быть. Но даже этого он не захотел мне дать.

Я не знала, что делать. Проторчала там почти весь день. Потом собрала в сумку всё, что привезла с собой, и поехала к единственному человеку, с которым могла о Яре поговорить – к Туку.

Тук меня, как ни странно, ждал. Меня постоянно удивлял этот мужик – он всегда будто бы знал больше других – и всегда молчал.