Пусть этот круг не разорвется…

– А твоя работа?

– Э, неважно. Не до работы.

– Ты прав. Мне тоже. Только, думается, прежде чем искать неизвестно где, надо раздобыть хоть какие сведения. Всех порасспрашивать. Ну хоть что-то узнать про эти плантации. – Голос его снова оборвался, и, когда он заговорил, я еле могла его расслышать. – Твержу себе, что ему почти пятнадцать… и сколько ребят в этом возрасте вынуждены поступать, как он… И тут же в голову лезет, сколько всего он еще не знает… И мне страшно. Мне делается так страшно…

– Ты вправе пугаться, Дэвид. Но помни: вы оба с Мэри учили Стейси только хорошему. У него есть голова на плечах. И с чувствами у него порядок. Я верю, все у него будет хорошо. А потом, может, и впрямь он должен на собственном опыте понять, что такое жизнь и как деньги достаются.

– Я-то надеялся, он не так скоро узнает про это.

– Он сам сделал свой выбор.

– Так-то оно так, но… будь я здесь, он бы так не поступил. Он бы мог тогда со мной посоветоваться. Мэри не зря винит меня, что он ушел, сам знаешь. И я не могу судить ее за это. Сколько раз она просила меня не уезжать на заработки!

– Просто Мэри очень переживает.

– Знаю, но если б я остался дома…

– Вот что, Дэвид, кончай себя грызть. И не давай Мэри трепать тебе нервы. У вас есть о ком еще думать. Стейси не должен этому мешать. Подумайте о Кэсси, о Малыше, о Кристофере-Джоне. Может, я не вправе так говорить, потому как своих детей у меня нет, даже жены нет, но, честное слово, у вас столько забот, столько всего вы делаете, что вам не за что корить себя и друг друга. Что там Мэри говорила тебе сегодня, я слышал. Но это не она говорила, это говорила женщина, сама не своя от тревоги и страха. Послушай, Дэвид, возьми это дело в свои руки, приведи в порядок отношения между вами. Ты меня слышишь?

– Да, слышу.

– И еще, Дэвид, как только нужен буду, чтоб снова отправиться на поиски, зови сразу. Договорились?

– Да.

За утренним завтраком папа выглядел совсем поникшим, словно всю ночь глаз не сомкнул. За столом они с мамой словечком не перемолвились. Когда все поели, я перемыла посуду и сидела на передней веранде, рассеянно раскачиваясь, и все думала: долго они будут играть в молчанки? Я не сводила глаз с поля. Меж тем дневная духота сменилась мелким дождичком. Со стороны подъездной дороги из-за дома вынырнули Малыш и Кристофер-Джон. Они подошли ко мне.

– Ты что делаешь? – спросил Малыш.

Оба плюхнулись рядом, помешав мне ритмично раскачиваться.

– Ну как ты думаешь, что я делаю?

Малыш предпочел не отвечать.

– Папа с мамой в сарае. Они там ругаются.

– Да не ругаются они, – возразил Кристофер-Джон. – Они просто спорят.

– А мне показалось, ругаются.

Я обернулась к Малышу:

– Из-за чего ругаются?

– Понимаешь, мы с Кристофером-Джоном были у коптильни и все слышали. Мама сказала, если папа не пойдет искать Стейси, она сама отправится. А папа сказал, это безумие. Не найдет она Стейси, разве что обойдет все плантации сахарного тростника. А их на Юге знаешь сколько? А мама в ответ сказала, что если б папа не уехал опять на железную дорогу, то и Стейси не ушел бы искать работу.

– Так и сказала?

– Да не то вовсе она имела в виду, – заспорил Кристофер-Джон. – Просто она жутко переживает, вот и все. Увидела нас, поняла, что мы все слышали, и совсем расстроилась.

– И что же сказала?

– Велела нам идти домой.

Я вздохнула и отвернулась к лесу.

– Не люблю, когда мама с папой так ругаются, – признался Малыш.

– Сколько раз тебе повторять, что не ругались они?! – налетел на него Кристофер-Джон.

Малыш дал гневному вопросу повисеть в туманном воздухе, прежде чем ответил:

– Ну а мне показалось, ругались.

– А, вот вы все где! – С подъездной дороги по каменным плитам шел папа. Он поднялся по ступенькам. – А я все гадал: куда это вы подевались?

Он прислонился к верандному столбу. Кристофер-Джон поспешил вскочить:

– Садись, папочка.

– Спасибо, сынок, мне так удобней.

Тогда Кристофер-Джон встал точно так же, как папа, у противоположного столба, чтобы показать, что ему тоже так удобней.

– Папа, – спросила я, – ты в самом деле не собираешься больше искать Стейси?

– Детка, кабы я знал, где Стейси, я бы тут же отправился за ним. Но я понятия не имею. Знаю разве, что он работает на какой-то там плантации сахарного тростника. Так что мы можем только ждать, пока он пришлет о себе хоть словечко. Мне самому ждать ненавистно, поверь! Он же знает, как мы тревожимся, так что, наверно, скоро напишет. Я уверен.

Мы помолчали, потом он заговорил:

– Думаете, я не понимаю, что у вас на душе? (Мы смотрели на него молча.) Пусто и больно. И перестанет болеть, только когда Стейси найдется. Я сам так чувствую, потому и догадываюсь. Потому что мы все частички одной семьи. А Стейси нет дома, и семейный круг наш разорвался. Это мучительно и больно. Я знаю… Надо набраться духу и держаться. Держаться друг друга, чтобы быть сильнее. Пока Стейси не вернется домой.

– А если мы ничего не услышим от Стейси, что тогда, папа? – спросила я.

Папа помедлил, словно не хотел отвечать на мой вопрос.

– Надо верить, Кэсси, в лучшее… больше ничего не могу сказать. Верить, что со Стейси все благополучно, верить, что он вернется домой. Видит бог, это единственный путь. Без Стейси нам всем тяжко, но мы должны жить и надеяться, что он вернется. Жить и надеяться.

Никогда я не слышала у папы такого усталого, измученного голоса.

– Па, тебе надо немного поспать, а? Сам говорил, что не спал сегодня.

– Да, Кэсси, детка, да.

Но он не ушел с веранды. Какое-то время еще постоял, разделяя с нами щемящее чувство потери. Наконец оторвался от верандного столба и направился только не в дом, а через лужайку к дороге и затем в лес.

Эту ночь я всю проплакала.