Моя Ойкумена

Ночью егерь подстрелил цаплю для изготовления чучела по заказу музея, а главный болтун по кличке Пономарь схватил ее и понес. Она вдруг ожила, изловчилась и как даст клювом в лицо! Он завизжал как поросенок и начал отрывать ее руками от себя, а шея у нее длиннее, чем руки у Пономаря! Не отрывается! Она вцепилась ему клювом в нос и оставила кровавые следы. Все хохочут, а он орет:

– Что ж вы ржете как кони? Она мне чуть глаз не высосала!

Бедную цаплю в конце концов ошкурили, а чтоб мясо не пропадало, мы с братом забрали тушку и всю ночь варили на вертеле, пока взрослые храпели в палатках. Нам с ним не хотелось ложиться и бездарно заканчивать такой чудесный вечер. Цапля была жирная – сало с шипением капало на угли.

– Ну что, может, пора пробовать?

– Болотом пахнет! Прав был Пономарь!

– Пахнет. А это хорошо или плохо?

– Не знаю. Но с хлебом вкусно.

К утру мы съели все без остатка, а косточки отдали собачкам, которые всю ночь составляли нам компанию у костра. Вот им-то точно нравится запах болота и вольной воли. За это я и люблю охотничьих собак!

Иерархия

После охоты мы с Олежиком поехали к деду на каникулы. Я рассказал брату о том, что у нас с друзьями создана тайная организация индейцев, и предложил вступить к нам, пояснив, что я избран там главным вождем. Олежик спросил, а почему именно я – главный вождь. Я подумал и сказал, что вождь должен быть храбрее всех и во всем показывать пример.

– А почему ты считаешь, что ты храбрее?

– Если сомневаешься, давай проверим. Сделаем что-то очень страшное.

– Пошли в старую церковь!

– Пошли!

Заброшенная церковь стояла во дворе школы и была полуразрушена. Про нее ходили многочисленные истории-страшилки: то там убили кого-то, то там привидение видели. Ходить туда нам строго запрещалось, мы пришли в первый раз. Жуть началась прямо с порога. Внизу – вековые обломки дерева и листового железа, упавшего с куполов, – это все лежит здесь, наверное, со времен революции. Все заросло пылью, сверху – зияющие прорехи в куполе, через которые врывается ветер. Исцарапанные и расстрелянные лики осуждающе смотрят со стен. У Богородицы выбиты глаза. Я вообще с опаской смотрю на иконы, а расстрелянные образа – это просто ужас.

С замиранием сердца пробираемся к центру, под свод, и видим наверху полуистлевшие бревна, перекинутые через балки под куполом. С уровня на уровень лежат наклонные доски, и вся эта конструкция ведет на самый верх. Сколько лет это лежит вот так? Никому не известно.

– У меня идея – слабо? залезть на самый верх?

– Мы ж разобьемся!

– Кто струсил – тот проиграл!

Я полез первым. Смотреть вниз было страшно. Я знал, что нельзя, но любопытство и жажда лидерства брали верх. Упасть вниз, в груду этих бревен и железных прутьев, – это конец. Доски наверху не укреплены, скрипят и вот-вот соскользнут… Я обернулся и увидел бледное лицо брата. Мое, наверное, было таким же, но меня он не видел. Стук моего сердца заглушал пыхтение Олежика. Лучше не думать ни о чем, а смотреть вверх, на конечную цель – самую высокую балку.

Балка скрипела, доска была очень ненадежна, но в конце концов выдержала. Когда я сверху посмотрел вниз, мне стало очень страшно, и вправду «сердце в пятки ушло». Как же теперь я вернусь назад? Может быть, попросить о помощи? Пришлют пожарных, но тогда все зря – будет считаться, что я струсил. А если я разобьюсь? Нет, все равно просить о помощи не буду! Я посидел наверху, собираясь с силами и полез вниз. Внешне я торжествовал, но внутренне понимал, что мне было так страшно, что я даже никому рассказать не могу об этом ужасе. Второй раз я точно туда не полезу.

– Ну что, признаешь, что я храбрее, или побьешь мой рекорд?

– Признаю!

– В нашу организацию вступаешь?

– Да.

Брежнев и Че Гевара

Сегодня нам сообщили печальную новость – умер Леонид Ильич Брежнев. Это было так неожиданно – нам казалось, что он бессмертен: сколько я себя помню, он был всегда. Олежик иногда позволял себе рассказывать про него анекдоты, хотя и не злые: «Вы слышали, вчера землетрясение было? Это у Брежнева пиджак с орденами на пол упал». Меня такие анекдоты коробили, так как нас воспитывали по-другому: к вождям следует относиться с почтением. К тому же мы, военные, никогда не называли китель пиджаком.

В школе посередине коридора, который наши учителя называли странным словом «рекреация», висел огромный портрет Брежнева с траурной лентой. Перед ним стоял почетный караул из лучших пионеров. Мне тоже выпала честь отстоять смену у портрета, даже с уроков сняли для этого. С другой стороны портрета поставили девочку, девочек меняли чаще, а мне пришлось продежурить два урока с переменой. Я стоял, не шелохнувшись, с поднятой в пионерском салюте рукой. На перемене ко мне то и дело подходили и провоцировали – пытались заговорить или смутить мое торжественное спокойствие. Вот подошел Мел и пытался вывести меня из себя, передразнивая: «Аршин проглотил? Че не шевелишься?» В ответ я лишь думал про себя: «Ну подожди, гад! Я тебе еще покажу! Вот пойду научусь приемам и отлуплю тебя и твоих дружков!»

По всей стране остановили все заводы и включили траурную сирену. Вернувшись домой, я доложил, что стоял на посту у портрета Брежнева. Сестра засмеялась – глупая, ничего не понимает. Я специально заговорил про Брежнева, чтоб меня ни о чем больше не спросили, так как в тот день я получил тройку по биологии и боялся, что об этом узнают и накажут. А так – можно заговорить зубы и авось пронесет. Тройку я схлопотал потому, что накануне не сделал уроки, так как весь вечер мы проторчали на Индейской Поляне и метали томагавки в дерево. План сработал, никто про школу не спросил, мне повезло. К тому же отец позвал меня в кино – показывали кубинский фильм «Че Гевара». Про Че Гевару много рассказывали наши кубинские курсанты, у которых как раз и преподавал мой отец. Они часто спорили друг с другом, и отец считал, что Че Гевара был не прав, когда поехал в Боливию экспортировать революцию – он, вероятно, плохо читал книги Ленина, где написано, что революцию нельзя перенести на штыках в другую страну:

– Владимир Ильич Ленин справедливо отмечает, что революцию невозможно организовать в стране, которая к этому не готова. Должны созреть предпосылки!

Я уже знал об этом – мы в школе проходили статью Ленина о революционной ситуации. В ответ на это кубинцы говорили:

– Товарищ майор! Мы вас уважаем как учителя, поэтому терпим ваши слова. Но если бы вы сказали так на Кубе, мы бы вас убили!

После этих слов отец хохотал и радовался, как будто в лотерею выиграл, – это была его любимая байка про кубинцев. Я обожал истории про Че Гевару, и кубинцы передавали для меня календарики и открытки с его изображением. Некоторые из его афоризмов я выписывал в свой дневник: «Да, я искатель приключений, но особого рода, из той породы, что рискуют своей шкурой, дабы доказать свою правоту», «Если смерть внезапно настигнет нас, мы будем приветствовать ее в надежде, что наш боевой клич будет услышан, и другая рука подхватит наше оружие, и другие люди запоют гимны под аккомпанемент пулеметных очередей и боевых призывов к войне и победе», «Мой походный дом снова будет держаться на двух лапах, и мои мечты будут безграничны до тех пор, пока пуля не поставит на них точку»…

В споре моего отца с кубинцами я в тайне был на стороне кубинцев: ведь Че Гевара погиб за свободу других людей, и не важно, что писал Ленин о революции. Я завидовал Че Геваре еще и потому, что он не только был военным, но и объездил много разных стран. Вот повезло – не многим удается это так счастливо совместить.

Я познакомился с одним из отцовских слушателей-кубинцев – его звали Родригес. Он был «бланко» – это у кубинцев значит, что не мулат и не негр, а такого же цвета, как мы. Я спросил его:

– Родригес, а как ты попал к нам? Почему решил уехать с Кубы?

– Во-первых, я всегда мечтал поехать в какую-нибудь экзотическую страну.

– Вот это да! А я думал, что самая экзотическая страна – это ваша Куба!

– Это для кого как! – улыбнулся он и продолжил: – А во-вторых, когда я увидел кино «Судьба человека» по Михаилу Шолохову, знаешь?

– Конечно знаю! Про войну!

– Да, помнишь, когда он в концлагере получил стакан водки и отказался от хлеба со словами «Despues del primer trago nunca tomo um bocadillo!»

– Что?

– Ну, это в испанском переводе, а по-русски: «После первой – не закусываю!»

– А, помню.

– Так вот, когда я увидел сильного духом человека, который в концлагере показал немцам свой характер, я подумал: «Хочу жить в Советском Союзе, среди этих сильных людей». Вот поэтому я и уехал с Кубы к вам. Так что эту фразу по-испански ты должен выучить – она тебе пригодится.

– Я обязательно выучу испанский язык! И начну с этой фразы! Деспуес дель пример траго нунка томо ум бокадийо…

– А отцу твоему передавай привет – он хороший учитель. Мы скоро все едем в командировку, где эти знания нам очень пригодятся!

Через некоторое время я узнал, что Родригес погиб в Анголе, где сражался вместе со своими кубинскими товарищами против банд УНИТА.

Я часто задавал себе вопрос о том, что же самое главное для офицера, но никак не мог точно на него ответить. Лишь через много лет на похоронах своего отца я получил четкий ответ. Отцовский сослуживец по Закавказью, с которым они вместе летали в Афганистан, произнес:

– Твой отец был настоящим советским офицером. Он мог в критический момент взять командование на себя, подчинить всех людей своей воле и привести их к победе!