Тайна герцога

Андрей Иванович прослушал все это очень внимательно, прищурив один глаз и наморщив лоб; очевидно, он усиленно соображал все происшедшее.

– Так что я могу быть по-прежнему доволен своим секретарем, – произнес он с расстановкой, – и мой друг Шешковский не позволил себе ничего лишнего?

– Решительно ничего, ваше превосходительство!

– Следствие производится?

– Я поручил пока расследование Дмитрию Жемчугову. Но, ваше превосходительство, посмотрите, кажется, что-то случилось! Бежит слуга!

И в самом деле, от дома к ним бежал слуга в ливрее Ушакова и прерывающимся голосом, растерянно еще издали докладывал:

– Ваше превосходительство, его светлость герцог Бирон изволили пожаловать.

– Сам приехал! – усмехнулся Ушаков. – Останьтесь здесь где-нибудь незаметно! – сказал он Шешковскому. – А я пойду к нему навстречу один.

Едва успел Шешковский зайти за живую ограду из густого и высокого кустарника, подстриженного в виде крепостной зубчатой стены, а Андрей Иванович направиться к дому, как оттуда уже показался спускавшийся по ступенькам террасы в сад сам герцог Бирон.

Спустившись, он пошел навстречу Андрею Ивановичу широкими шагами, сильно размахивая тростью, на которую опирался.

– Что же это такое, генерал? – заговорил он на ходу. – В Петербурге режут людей на улице?

– Что делать, ваша светлость! Это не в одном Петербурге, но и во всех городах в России и за границей! – невозмутимо ответил Ушаков, отвешивая на песке дорожки по-придворному церемонный реверанс и запахивая на груди свой шелковый архалук, в котором по-домашнему гулял в саду.

– Но это нельзя допускать! – горячился Бирон. – Ведь ранен доктор Роджиери!

– И, кажется, опасно, ваша светлость!

– Вы уже все знаете?

– Я был бы плохой начальник Тайной канцелярии, если бы не знал всего, что мне должно знать! – ответил по своему обыкновению Андрей Иванович. – Я не понимаю одного: как доктор Роджиери мог очутиться вместе с господином Иоганном ночью, среди Невской першпективы, у дома пани Ставрошевской. Конечно, я не мог даже предположить об их намерении сделать это, а то иначе непременно послал бы для охраны их своего агента.

– Вы уже начали расследование?

– На расследование командирован один из лучших агентов.

– Я хочу, генерал, чтобы вы сами взялись за это дело и немедленно отправились вместе со мной в дом к этой польке. Я хочу сам навестить господина Роджиери и узнать о его здоровье. Он – слишком видный иностранец, чтобы нам легко относиться к такому случаю с ним.

– Я сделаю, ваша светлость, все от меня зависящее, чтобы выяснить это дело. Но вы позволите мне допросить господина Иоганна, чтобы он подробно рассказал мне, как и почему он и доктор Роджиери оказались у этого дома.

Бирон поморщился.

– Я уже слышал это один раз от вас сегодня, но не понимаю, как могут гулять по Петербургу ночью негодяи, когда улицы заграждены рогатками. Но, впрочем, поедемте… – В этот момент герцог случайно взглянул на куст белой сирени и невольно залюбовался им, после чего произнес: – Очень хорошие цветочки!

«Будут и ягодки!» – подумал Ушаков и последовал за ним.

XLII. Ягодки

Герцог Бирон, посадив с собою в карету Андрея Ивановича Ушакова, ехал молча. Он не разговаривал потому, что его мысли были заняты соображением о том, что случилось вдруг там, откуда идет направление судьбы человеческой?

До сих пор все способствовало не только к упрочению его счастья, но даже к увеличению его. Все ему давалось, и стоило ему лишь захотеть, как сейчас же случалось желаемое.

И вот только в последние дни судьба словно противоречила ему. Все, происшедшее с пожаром дома, не нравилось герцогу.

Последняя неприятность – нанесенная кинжалом рана доктору Роджиери – вывела Бирона из терпения, и он решил взять это дело в свои руки и во что бы то ни стало добиться истины.

Теперь он ехал не для того только, чтобы навестить раненого, но и для личного производства следствия.

Появление самого герцога, да еще вместе с начальником Тайной канцелярии, конечно, было событием из ряда вон выходящим, но все-таки не произвело в доме пани Ставрошевской никакого переполоха. Когда ей доложили, что изволил пожаловать герцог Бирон в сопровождении генерал-аншефа Ушакова, она спокойно проговорила:

– Просите пожаловать его светлость.

Она как раз находилась в это время у постели больного Роджиери, который еще не приходил в себя. Ночью он бредил, под утро заснул было и затих, потом опять заметался, но в сознание не приходил; затем сон снова охватил его.

Роджиери лежал в диванной на принесенной сюда постели, и, войдя к нему, Бирон увидел итальянца лежащим на высоких, ослепительной белизны подушках, причем бледность его лица почти ничем не отличалась от этой белизны.

Пани Мария стояла возле, в темном скромном платье, с такою простотою и достоинством, что герцог невольно обратил внимание на нее.

– Он умер? – спросил он, понижая голос, пораженный смертельною бледностью итальянца.

– Он спит, – ответила Ставрошевская, – сильная потеря крови очень ослабила его.

– Рана очень опасна? Что говорит доктор?

– Еще ничего нельзя определить. Все зависит от того, как пойдет лихорадка, насколько я могу судить…

– А по чему это вы можете судить?

– Первую перевязку делала я сама.

– Вы, значит, осведомлены в медицине?

– Мы, женщины, обязаны уметь врачевать те раны, которые часто мужчины наносят друг другу из-за нас же.

– Он приходил в себя?

– С тех пор, как он у меня в доме, он все находится в том же, как теперь, положении.

– Нельзя ли перевезти его домой или, пожалуй, ко мне во дворец?

– При малейшем движении кровь может хлынуть из раны, и роковой исход станет неизбежным. Его тронуть нельзя.

– Очень жаль, – сказал Бирон и добавил: – Проведите меня в другую комнату, где можно было бы говорить без опасения обеспокоить больного.

– Прошу вашу светлость следовать за мною, – пригласила пани Мария с низким реверансом.

Она провела герцога и Ушакова в большую гостиную, и, как только они уселись там, лакей принес на серебряном подносе белое вино в граненом хрустальном кувшине со льдом и вазу земляники.

В то время в Петербурге было много теплиц и оранжерей, устроенных богатыми барами, благодаря даровому крепостному труду, и в этих теплицах и оранжереях произрастали всякие редкости – и земляника, и персики, и ананасы. В продаже, в лавках их, конечно, не было, но «оказией», т. е. из-под полы, садовники торговали потихоньку от господ в свою пользу.