Тайна герцога

– Я в бане был!.. Надо, не надо, я раз в год в баню хожу! – заявил Ахметка.

– Ты не ври! Ведь тебя здесь не было двое или даже трое суток, а на такой срок в баню не ходят!.. Да и баня у нас у самих топится каждую неделю!.. Что это ты делаешь, однако? – спросил опять Митька, увидев, что Ахметка отирает какой-то тряпицей свой кинжал.

– Кинжал чищу! – спокойно ответил Ахметка.

– Ты когда вернулся? Недавно?.. Только что?..

– Недавно.

Ахметка произнес это очень тихо и опустил голову.

– Послушай, Ахметка, ведь на твоем кинжале сейчас была кровь.

– Кинжал для того и делают, чтобы на нем кровь была.

Жемчугов долго и пристально поглядел на него и наконец сказал, понижая голос до шепота:

– Ведь то, что случилось сейчас с итальянцем у дома пани Ставрошевской, – твоих рук дело?

– Никаких тут ни рук, ни дела нет! – проворчал Ахметка.

– Да ты мне скажи, дьявол, видел тебя кто-нибудь?.. Заметил?.. Надо ли скрывать тебя?

– Зачем скрывать? Если нужно будет, Ахметка сам себя скроет!.. Ничего скрывать не надо! Никто ничего не видел.

– С какой стати ты это сделал?

– Ничего я не делал и ничего я не знаю!.. Ничего не делал…

– Как же нам теперь быть с тобой, Ахметка?

– А никак не быть. Ты мне сделал защиту, я тебе благодарен и тебе сделаю защиту!.. Кровь за кровь, а дружба за дружбу. Небось, барин-Митька, Ахметка зла тебе не сделает!.. Пригодится еще! А кровь за кровь…

– Так ты только кровь за кровь признаешь?

– Или за кровную обиду. А так Ахметка – не разбойник.

– Ну, хорошо! Теперь мне некогда, я после поговорю с тобой, – и, взяв сапоги, Жемчугов пошел в комнаты.

«Неужели у этого Ахметки, – рассуждал он, – есть какие-нибудь кровавые счеты с доктором Роджиери? А впрочем, чего на свете не бывает! Но, во всяком случае, надо будет разузнать об этом».

XLI. Цветочки

На другой день Шешковский явился к Андрею Ивановичу Ушакову на дом с обычным докладом.

Вчерашние тучи, разразившиеся ночью ливнем, рассеялись; солнце засветило ярко, стало тепло, и все заблестело кругом, зазеленело и зацвело.

Генерал-аншеф Ушаков был большой садовод и любитель нежных цветов. При его доме на Фонтанной, где он жил, был разбит огромный сад, великолепно содержанный, с дорожками, утрамбованными и усыпанными песком, с клумбами и целыми цветниками, с искусно подстриженными деревьями и кустами на голландский образец, в виде петухов, грибов, арок, ваз и т. п., но без всяких затей, которые бывают в парках. Не было ни павильонов, ни фонтанов, ни гротов, ни искусственных развалин – ничего, кроме огромного цветника.

Когда выдавался хороший день, в особенности, весною, Андрей Иванович любил ходить в своем саду с садовым ножом в руках, в сопровождении садовника, давать ему свои указания или вместе с ним любоваться на цветы.

Шешковский обыкновенно тоже призывался в сад. Тогда Ушаков отпускал садовника и начинал беседовать со своим секретарем, водя его по своим цветочным владениям и часто вставляя среди деловых рассуждений фразы, обращающие внимание Шешковского на какой-нибудь листик, клумбу или дерево. Эти маленькие отступления нисколько не мешали деловому разговору; напротив, Шешковский очень любил эти доклады в саду, потому что тогда все проходило необычайно гладко.

Так и на этот раз Шешковский был позван в сад и нашел Ушакова наклоненным над целым рядом клумб разноцветных тюльпанов.

– Здравствуйте! – встретил его генерал-аншеф. – Посмотрите, как нынче тюльпаны удались! И какая странность: желтые главным образом! А красные вот не так!.. Ну, что у вас нового?

– Все благополучно, ваше превосходительство! Ничего особенного!..

Ушаков поглядел на своего секретаря и, убедившись по его спокойному виду, что и впрямь все обстояло благополучно, в знак своего удовольствия достал свою золотую табакерку, открыл ее и потянул носом табак.

– Этого… как его там?.. Ну, словом герцогского поджигателя нашли, как было приказано его светлостью?..

– Нашли, ваше превосходительство.

– И взяли?

– Так точно!.. Он, оказалось, не был сумасшедшим. Это у него был бред, причем сегодня после ареста выяснилось, что у него натуральная оспа. Он лежит в карантинном каземате.

– Та-ак!.. – протянул Ушаков. – Бедный! Как же это он так заразился? – покачал он головой. – Как же мы будем теперь допрашивать его?

– Может быть, ваше превосходительство, господин Иоганн, из преданности к герцогу Бирону, пройдет для допроса к оспенным, в карантинный барак?

– Что же! Может быть! – усмехнулся Андрей Иванович. – Я доложу!.. А посмотрите, – показал он на огромный куст белой сирени, – ведь такой красоты вы, пожалуй, нигде во всем Петербурге не найдете! Хороши цветочки?

– Великолепные цветочки, ваше превосходительство!

– Я, как поеду к герцогу, так велю нарвать букет. Это, вероятно, доставит удовольствие его светлости! Ну, а с мамзелью что?

– Пока только выяснили ее имя… Ее зовут Эрминия.

– Она отвезена к доктору Роджиери?

– К сожалению, это нельзя было сделать!

– Почему?

– Потому что доктор Роджиери сам был сегодня раненый внесен в дом пани Ставрошевской, где находится эта Эрминия.

– И опасно ранен?

– Кажется, опасность серьезная.

Ушаков вдруг выпрямился и, сдвинув брови, воззрился на секретаря и произнес:

– Смотрите, Шешковский, как бы вам не сожалеть об этой ране, нанесенной итальянцу?

– Я очень сожалею, ваше превосходительство, об этом случае! – твердо и спокойно произнес Шешковский. – Но дальше сожаления пойти не могу, потому что решительно не знал, да и не мог знать, что господину Роджиери с господином Иоганном понадобится ночью шнырять под окнами польской пани. Очевидно, его пырнул совершенно случайно какой-нибудь негодяй, наткнувшийся на них; ведь если бы тут было заранее обдуманное дело, то его можно было бы оборудовать гораздо более тонко; но для таких людей не было решительно никакого смысла так грубо расправляться с итальянцем, существование которого, напротив, как я полагаю, нужно для хода известных событий.