Тайна герцога

Митька долго приглядывался и прислушивался и потом внезапно, вскинув взор, спросил:

– А Финишевич где?..

Пуриш, не ожидавший такого вопроса в упор, смутился и невольно сболтнул:

– Он пошел по делу!

Митька недолго раздумывал, какое могло быть дело у Финишевича. Ему показалось, что он нашел, в чем тут была суть.

– Я с удовольствием пошел бы в трактир, – сказал он, – да не могу: мне надо идти!..

– Ну и я с тобой пойду! – заявил Пуриш, посмотрев на часы.

– Нет, я один пойду! – решительно произнес Митька.

Пуриш опять взглянул на часы и забеспокоился.

– Пойдем лучше в трактир! – начал опять приставать он.

«Дурак!» – мысленно обругал его Митька и сказал вслух:

– Знаешь, что?.. Выпьем лучше чего-нибудь дома!

– А что у тебя есть?

– Найдем что-нибудь! Хочешь полынной настойки?

Митька велел принести настойку и налил две рюмки; они чокнулись, выпили, закусили анисовым кренделем, как это делал в былые годы царь Петр.

Митька налил по второй, опустил руку в карман своего камзола, вынул оттуда аккуратно сложенную бумажку, незаметно расправил ее под столом, глянул в окно и проговорил:

– Смотри, Пуриш, вон по улице Финишевич идет… Пуриш бросился к окну, а в это время Митька ловко рассчитанным движением высыпал содержимое бумажки в его рюмку.

– Что ты врешь? Никакого Финишевича нет! – сказал Пуриш, отходя от окна.

– Ну, может быть, мне показалось! – согласился Митька. – Ну, выпьем!

Пуриш чокнулся и выпил. Вслед затем мало-помалу его глаза начали слипаться, голова свесилась, и он заснул на полуслове.

Как только Митька удостоверился в том, что Пуриш заснул, он встал, оделся и вышел, сказав Прохору, чтобы тот не будил Пуриша, который проспит, вероятно, часов восемь, а для того, чтобы не разбудить его, надо соблюдать возможную тишину.

«Ага! За мной следить вздумали! – рассуждал Митька. – Хорошо же! Посмотрим, что из этого выйдет!»

Он направился не через ворота на улицу, а через сад, по той дороге, по которой бегала к нему Грунька и которую едва ли кто-нибудь знал и мог по ней выследить его.

Выйдя задворками на Невский, Жемчугов направился прямо в Тайную канцелярию, где – он знал – должен был быть в это время Шешковский.

Он действительно застал последнего там и с места стал рассказывать, в чем дело.

– Ну, картавый немец Иоганн установил за мной по форме наблюдение и поручил это дело Пуришу и Финишевичу.

– Они давно были в сношениях с ним, это было уже известно! – сказал Шешковский. – Но почему ты думаешь, что им поручено следить именно за тобой?

– По моей системе! Ты знаешь, ведь я люблю всегда все делать сам и по возможности не вмешивать других людей; мое выслеживание делается так, что сам человек, сам того не зная, рассказывает мне все. Зачем эти сложные приемы хождения по следам, подглядыванья и высматриванья, когда стоит лишь, если знаешь обстановку и человека, понаблюсти за его словами, и тогда все станет ясно?

– Ну, и что же тебе стало ясно? – спросил Шешковский.

– То, что Пуриш и Финишевич были сегодня у картавого Иоганна, получили с него деньги и обязались следить за мной, причем разделили этот труд так, что Пуриш рассчитывает присосаться ко мне под видом дружбы, так чтобы не отстать, а Финишевич – со своими оборванцами…

– А у него есть оборванцы?

– Да, их он нанимает за гроши… Так он со своими оборванцами должен следить за мной по пятам, так сказать, во внешнем наблюдении.

– Почему же ты думаешь, что это так?

– Я не думаю, но знаю это наверное. Пуриш ни с того, ни с сего явился сейчас ко мне и стал навязывать свою дружбу и вести себя так, словно уже имеет мое согласие на то, чтобы ему от меня не отходить. Он стал звать меня в трактир и при этом произнес «марш-марш» таким тоном и даже так немного прикартавив, что ясно было, что он только что разговаривал с картавым Иоганном, который любит употреблять слово «марш-марш» чаще, чем это нужно. Если прислушаться к речи недалекого человека, всегда можно угадать по двум-трем прорвавшимся словам, с кем он говорил пред тем!..

– Но для этого надо знать хорошо этого человека!

– Я и Пуриша, и Иоганна слишком хорошо знаю. Ну, а дальше все понятно! Что Пуриш получил деньги, несомненно из того, что он показывал мне их, зовя в трактир, а иначе, как от Иоганна, ему не от кого было получить. Все его поведение со мной подтверждало мое предположение. Он пришел ко мне один, хотя всюду и всегда ходит с Финишевичем, потому что один боится предпринять что-нибудь… Ведь он – трус, этот Пуриш, и раз он был у меня один, можно было поручиться, что Финишевич с двумя-тремя оборванцами торчит где-нибудь возле дома и устраивает наблюдения. Если бы Пуриш пришел ко мне действительно лишь для того, чтобы звать в трактир, он сделал бы это непременно вместе с Финишевичем и не смутился бы, когда я спросил у него, где его приятель. Все это – простая логика.

– Вероятно, все это правильно и доказывает, что у тебя несомненный дар сопоставлять обстоятельства. В самом деле, ты один со своими мозгами стоишь многих. Ну, а где же теперь Пуриш?

– Заснул на восемь часов у меня дома.

– При твоем содействии?

– Ну, разумеется!

– А Финишевич?..

– Вероятно, продолжает караулить меня, потому что не может подозревать, что я выбрался из дома задворками. Но послушай: один из твоих двадцати способов был недурен; все это вышло очень удачно, и девицу мы получили. Но что же дальше?

– Дальше будем разбираться. Кстати сказать, поджигателя нашли.

– Да неужели?

– Представь себе, в подвале нынче раскопали какого-то человека, заваленного там.

– Что же он показывает?

– Его только что привезли и заперли у нас. Вот будем допрашивать.

В эту минуту дверь шибко отворилась, раздался голос: «По личному приказанию герцога!» – и в комнату вошел картавый немец Иоганн в больших синих очках. Он уверенно и смело подошел к Шешковскому и положил пред ним запечатанную бумагу.

– Немедленно передать генерал-аншефу Андрею Ивановичу Ушакову! – сказал он по-немецки.

– Я по-немецки не понимаю! – произнес Шешковский, вставая.