Polaroid. Хроники Кулуангвы

Наладить бы радиомаяк… Двигатель уже есть. Нужны лампы. Старые все разбиты или сгорели.

Перед «этим», кстати, те же герлы, я и «Нау» пили. Им Славка был совершенно пофиг, хотя он очень интересный мужчина. Что значит слава! А перед концертом занимал у Мишки Узикова трояк. Узиков – богатая сволочь, зарабытывает на портретах на Пятаке – Площади 1905 года. Портрет в пастели стоит 25 рублей. Он делает шесть портретов в день – месячная зарплата игнженера! Вот, что значит бедность!

Один Шумский всегда был гений обаятельности. Не нужно ни славы, ни почестей. «Слава им не нужна и величие…» И как юный пионер – всегда готов! И всегда всех перепивал и гитарно перепевал.

Хули-о-Игласез! Дела молодёжные. И после этого мне будут говорить, что Олежка, который в сто раз здоровее Шумского, сам упал с балкона! Да, просто явилось новое поколение, и мы должны уступить им самое дорогое – жизнь.

Почему меня они не убили? Прикололись, или сказался свет прошлой славы? Но если меня нет год, другой, третий – разве я не умер? Или сказали семье: «Будете вякать – убьем!» А может, они желают меня как-то использовать? Они ведь продуманней нас, хотя я и не могу предположить: «Как?» Тот лысый мудак, Алексей Потапов выглядит очень подозрительно похожим на Алексея Потапова из нашего института. Наш был худой и волосатый, правда, а этот жирный и лысый. Наверное, не он! Потапов меня узнал бы. Хотя, я сам как кусок говна выгляжу.

Думают, что я напишу потом мемуары бойцов Системы? Если так, то они добились очень даже противоположного эффекта. Или портрет Осетра? Пожизненный монумент, пожалуйста, чтоб он скорее сдох!

Анекдот о жизни. Чукча вступает в партию.

– Можешь не пить?

– Могу, однако.

– А не курить?

– Могу.

– А не охотиться?

– Могу.

– С женой не спать? За родину жизнь отдать?

– Да, пожалуйста, хоть сейчас!

– А, что так?

– А на хрена мне такая жизнь!

Третья встреча

Дверь склада примерзла и никак не открывалась. Отмотав на лыжах, я пошёл раскочегарить печь и принести в баке (моё ведро) углей, чтобы её оттаять или облить кипятком. А огонь, пока я бродил, погас.

Огонь я получаю, высекая искры над парами бензина.

Стал откапывать бочку, проклиная беспамятность, где бензин в доме, и лом, и оттепель, когда всё обледеневает, а тут… Он!

Я как в анекдоте, без всего, «только лыжи забыл снять» и на них взлетаю на пирамиду из бочек. Стояли они ненадежно и покатились.

Они катятся, а я по ним на лыжах! Ну, кто мне поверит?!

Когда они раскатились, оборачиваюсь, хочу защититься руками (ножа нет), – он удирает во все лопатки. Оглянулся раз. Вижу, одного глаза нет, черное дупло. Мстить, значит, приходил.

Потеряв обе лыжи, я следом за ним к дому.

Впереди он, за ним черные бочки, следом – тоже весь белый, я.

Четвертая встреча, патетическая

Болтался по дому без одежды, совершенно забыв, где я, пока не столкнулся с ним нос к носу. Вот тогда я понял выражение «волосы встали дыбом». На улицу без оружия я уже не выхожу, так медведь забрался в окно одной из пустующих комнат. Я орал ему что-то несусветное, кричал криком, как говорят. Голос – это всё, что у меня было. Но он не девушка, и не уходил, еле умещаясь в коридоре. Его останавливало, видимо, только то, что он поранил морду о стекло. Вся в крови, плюс – зияющая правая глазница. Мстить опять пришёл за выбитый глаз. Неуловимый мститель! К тому же Он оказался Ею. За окном, в треске ломающихся льдов и кряканье гаг, орал медвежонок. Может, раз она дама, мой голос и мой вид на неё всё-таки подействовали, а, может, при старых зимовщиках она была здесь раньше и сохранила тёплые воспоминания. Тут еще зашумело радио. Я – жив!

Побыл при ней эксгибиционистом из сауны. Раскрылся…

Радио опять сдохло. Прекрасная погода. На юге – мираж земли. Над ней настоящий караван: «К-ррлыыы!»

Сделал запасной домик с печкой у склада. Однажды заблудился в пургу, когда шёл от него к дому.

Не удивительно, что этот кусок суши не посещают даже охотники. Слишком мало зверя. Может это запасной вариант Северного Морского Пути? В обход Северной Земли. Вдоль её были станции и теперь они законсервированы, поэтому то основная линия почти не используется. Ледовую обстановку сейчас видно и читают из космоса.

Из койки можно сделать самодельное судно на подводных крыльях. Рассчитать профиль в гидродинамической трубе. Двигатель у меня теперь есть. Льды не расходятся.

Надел повязку на глаза и бродил. Медведице моей одноглазой подкрасться и убить – раз плюнуть. Адреналин гонит толчками кровь.

Профиль крыльев похож на каплю воды в горизонтальном полёте. В вытащенной лодке ничего ценного. Аккумулятор с каплями электролита. Химичу на станции. Нет ламп, нет диодов.

Пирожки со шпротами.

Заваривал окна. Ато придут индейцы Майя и сожрут меня, заставят играть в футбол, а потом, как победителя, изнасилуют и отрубят мою несчастную и больную голову! Индейцы стали сниться каждый день. Красивые и ужасные. Люблю индейцев, они из нашей культуры – северодвинцев!

Нужна кузница и люминеплавка. Люмиииииинь!!!!

Радио бьет током.

Устойчивый северо-западный ветер. Шел мимо, стучал по бочкам копьём. Я без него сейчас не выхожу. Звук! Бочка полная! Как я её пропустил? Надо еще раз тотально обыскать базу. Расцвела карликовая яблоня. Схемы (на серебре) мгновенно поржавели и не читаются. Не догадался их перерисовать. Снова круглые сутки не заходит солнце. Я отмечаю этот день, а не первое робкое краепоказывание. С бутылкой краски (сажа на масле) схожу в сторону прилета птиц. Кожа, пух, не вонючий (чтоб не привлекать медведя) клей – всё моё, кроме оружия, снаряжение.

Выкинул все бутылки в воду, а воды то – шиш! Возьму их с собой. И волокуша-плот, и сани-плот в стадии постройки. Лучше-бы спал зиму, чем снаряжение: лыжи – 10 кг, одежда – 20, копьё – 8 и шары. Мириадами (без очков ослепнешь) искр сияет лёд, как вселенная при тысячекратном увеличении.

Закольцевал двенадцать птиц. Из рыбьей кожи можно сделать гидрокостюм. Где бутылки? У нас на прииске их были тонны! Мы по ним стреляли. Я приходил домой типа: «Стрелял по лебедям на озере. Оно было отравлено взрывчаткой. Но не попал».

Туда было очень далеко. А сам в это время играл с Клещём в морской бой самодельными корабликами. Пороха было навалом.

Радио: «Брр-шшшш!»

Сползал на юг. Не получилось есть мало. Как отмотаешь – так и полопаешь. Пот морду жрёт. Снимаешь гусиную одежду, выворачиваешь наружу, и пот моментально замерзает. Счищаешь её щеткой, купаешься в разводьях и – в путь. Спишь на торосах как тюлень – просыпаешься от страха и холода и оглядываешься сквозь закоптелые очки. Только один раз сбил стрелой ворону (как сюда залетела?). Жратва кончилась на пятые сутки. Истратил пять литров краски на метки пройденного пути. Снятся женщины. Нужно брать жратвы на два месяца и как-то навигировать, не по краске. Сани тянут на сорок килограмм!

Лето! Ну, и что? Тюрьма!

Сделал себе однозарядный обрез. Таскаю на боку. Ужас, а не лень – мать рационализации. Я изобретатель нового пороха и нового капсуля. Мой порох из найденных в бараке спичек под полами (целую коробку нашел!) а капсюль – искромёт.

Моя нерусская печь стала коптить. Я разобрал волокушу-неудачницу и спалил её. Много рыбы в малой воде и мало птиц. Окольцованные еще не улетели.

Через три месяца они будут на большой земле и тогда…

Закалился, но мало ходю. Вообще, ходю с детства по пять-шесть километров минимум, но надо тридцать-сорок. Дней восемьдесят.