Polaroid. Хроники Кулуангвы

Вокруг же было темно, как в жопе (так Чапаев Петьке говорил). Тут я, по-видимому, и заснул. Утром вспомнил, когда пошел на двор поссать. Будильник остановился на 3:28. Смешно и странно.

Занимательно, но факт – мячик связан с документами в саквояже. Что-то тут подозрительно «веселое» происходило на станции до моего появления.

Мяч меня согревает по ночам. Или так кажется. Один раз проснулся – печка сдохла, холод чертов. Давно бы замерз, ан нет! Мяч со мной. Держу его под боком, сплю как сурок. Странные, странные сны.

Между грудями прорезь, имитирующая главную. В зеркалах отражается ее томящееся тело. Груди – огромные спелые арбузы со снятой кожурой. Треугольник между сосками и нижней, главной прорезью. Талия свободно умещается в этом треугольнике, а бедра при этом в три раза больше ее по диаметру. Ее кредо ей в тягость. Она неумело показывает только огромную жопу, закрыв ноги простыней. В зеркалах жопа, жопа, жопа. Волосы – лен. Волосы на головке, которая меньше грудей и, уж, конечно, меньше ягодиц. Руки по грудям. Безвольные, только заламывать в бессильной надежде, что кто-то силой переступит ее кредо. Пухлые голяшки и над ними (затронешь – колышутся сами по себе) – ляжки. Где зверь – хватать эти ляжки?! Владеть пятью шарами? Прямой спиной? Жалеть о коротких руках, не способных враз обнять эту жопу? Она не с такой нежной кожей, но без обруча, поэтому все предпочитают ее.

Волосы Ниагарой облегают ее тело. Она уходит.

Мокрые волосы облегают талию. Она уходит.

Она подымает руки, пытаясь соорудить прическу, и видны груди. Я помню их; кажется, что они на ладони. «Н-наа!» Кто-то разводит ладони и подымает вверх, когда она подымает руки. Даже когда она делает это одной рукой, это тоже происходит, но несколько смещенно. И в это время тот, кто получил разрешение на ее кредо, упирается сзади. Будто ей приходится так изгибаться каждый день. А он горячими ладонями раздвигает ягодицы. «Нет! Нет! Нет! Ты же знаешь мое кредо!!!»

Тогда между ладонями умещается талия. Волосы на затылке показывают, как она… насаживается и… ссаживается. Она уходит…

Волосы играют со мной, не показывая румяную попочку.

Потом вижу огромную иголку со жгутом, которая всаживается в мой трепещущийся член, обматывается вокруг него петлей, опять всаживается, обматывается, всаживается. Снова, снова. Кровь бьет фонтаном!

Не сны, а просто какой-то садо-мазо-эротический-навигационный альманах получается.

Проснулся – не поверите: жара в кабинке. Я голый, как всегда (одеть-то нечего), мяч, или то, во что он превратился сейчас, облекал мои скромные, сухие бедра, мой член, черной темной, тепло-горячей массой и слабо вибрировал. Когда я в ужасе схватил «это» руками, сорвал с себя и отбросил в сторону, на мой живот вылилось так много спермы, будто я пять палок бросил за ночь. А ведь мог бы! То есть так оно, скорее всего, и было. Смотрю на мяч, а он, скотина, в углу уже лежит кругляшом, и «улыбается», весь мокрый.

Да! По описаниям этого немецкого профессора, что был тут на станции до меня, мяч имеет свое имя – совершенно дурацкое, три дня пытался запомнить – Кулуангва.

Дом остывает и скрипит. Сухое дерево трещит не очень, а в осиновом бору, если его прихватил мороз – просто канонада! Все бревна поскребаны медведем. Скребется возле моей головы в сорока сантиметрах через стенку – неужели чует. Али енто кака-то духовна обчность? Мачта воет. Дом сжимается: «Оххх!» – в ромб, хоть и укреплен тросами. Как бы перетаптывается. Потом наползут туманы. Уйдет медведь.

Опять трещит дерево. Сделать бы автоматическую печку и впасть в спячку. Вчера во впадине около Рощи (так я называю самую высокую часть острова), появился таймень. Наверное, чайка схватила и уронила. Подкарауливаю и постараюсь запасти на зиму.

Все-таки птиц я много извел. Вот за это они мне и мстят: не попадаются орнитологам с моими записками на кольцах. А может, и орнитологов-то в России не осталось? Все свалили на юг от бандюганской сволочи в малиновых пиджаках.

А окольцевал за это лето я более пятидесяти штук.

Появились странные зеленые сияния. Всплывающие облака и увеличивающиеся кольца, как круги по воде, лучи, звезды и пятна. Как я раньше не замечал красоты звездного неба! Вот – Южный Крест, а вот – Кассиопея! Очень часто, когда я лежу на спине и наслаждаюсь этим звездным небом, я кладу под голову мяч. Он становится мягким и теплым, как подушка. Иногда мне кажется, что он даже начинает укачивать меня, усыплять. А небо в эти мгновения становится до страшного изумрудно-зеленым. Поначалу мне кажется, что теряю зрение, но сияние исчезает, как только я отнимаю голову от мяча-подушки.

Потеплело и запахло смрадом разложения. Множество гагар гибнет от прибоя. Далеко на востоке открытое море – видно по цвету неба. Ветер. Влажно. Пуховик моментально намокает. Нужно было делать его в два слоя. Вяжу сети. В этом году рыбу почти не ловил.

Играю с мячом около воды. Никогда в школе не интересовался футболом, друзья надо мной смеялись. А вот сейчас вроде и получается неплохо. Посмотрели бы на меня сейчас мои одноклассники! Два раза мяч улетал в воду. Добирался до него на байдарке. Казалось, что мяч играет со мной. Только до него доплываю – он уходит еще дальше в море. Я за ним – он от меня. Словно зовет уйти с острова. Никуда я не пойду – и здесь хорошо!

Ухожу на байдарке с моим мячом подальше в открытую воду. Он часто будто зовет меня покататься. «Поедем, красо-о-о-отка, ката-а-а-ться». Страшно. Скалистые, ледяные берега моего Острова, некоторые скалы, особенно около Рощи, как небоскребы преображаются чайками. Они носятся на фоне этих берегов и глаз, сохраняя линию полета, как бы режет эти и так изрезанные громады.

Не учился радиоделу, пошел токарем, а не слесарем на завод – казалось проще (тем ядовитая стружка – мне бы сейчас этот яд, да на медведя!). Не убивал, не мочил системщиков. Лишь выступал против них по ящику. За это и поплатился.

Сейчас я бы не боялся медведей. Бился с мафиози – хотел бросить его, а он уперся, устоял и начал меня доделывать кулаками с мою голову. Мне нужно было сделать черемуховый лук и засадить ему в правый глаз! А мне чего-то не хватило, как сейчас не хватает моих магнитов вытянуть что-то ценное с баркаса. Был миг – звали «уработать» их, было единство. Где он этот миг? Между прошлым и будуущииим…!

Все платят…

Летом разберу пакгауз с движками и построю пристань к баркасу, буду нырять, потом пустой подниму лебёдкой и заштопаю пробоины. И уплыву отсюда! А может и останусь! Чего мне не хватает? Все есть!

Побродить бы по тундре с ружьём. Когда полярное сияние, кажется, что от него зеленеют звезды.

Мои любимые электродвигатели. У меня перед глазами разобранные пять, не могу завести ни один. А так, я бы пускал электрозаряды, три точки, три тире, три точки, SOS, прямо в космос!

Когда я буду уходить отсюда, я заминирую дом!

Прилетят братки – сгорят дотла!

Надо найти взрывчатку. Наскребу спичечных головок.

Когда перечитал – смеялся минут десять. С головой плохо сегодня… Да, и не только сегодня! Всегда!

Я тренируюсь голодать. Если пойду или поплыву на юг, мне нужно будет съедать в день только полкило пищи – тогда в лодке или на волокуше (хочу сделать гибрид – «лодка-волокуша-судно на подводных крыльях – парусный буер», способный перебираться через торосы) я смогу утащить пищи на сорок дней. Вряд ли моя тренированность выше, чем у известных ходоков.

Так хочется вырвать себе глаз и всырую высосать его с соевым соусом! Какой кайф! И главное, не хочу себя убивать! Хочу есть себя по-частям.

В гниющем мясе убитой мной дичи рождаются черви.

Если их жарить, то очень вкусно. Я великий китаец! Если надо, буду жрать летучих мышей и кошек!

Когда кто-нибудь прочтёт мои записи, он не поверит ни единому слову. Найдутся критики, готовые показать свою эрудицию, свою поляроидность…

Вот уже больше года я здесь. Для человека не с Севера это было бы романтикой, а меня из романтики больших городов вернули в мир Севера.

Прилетели бы хоть инопланетяне. Смотрю на звёзды.

Я нырял (я морж!) в воду к барже и поднял блок передатчика со схемой на задней панели. Вычернена на серебре или слое серебра или каком-то белом металле. Соображаю.

Соображается плохо сегодня…

Моя сабля, оказывается, заводная (стартовая) рукоятка от двигателя. Я вчера видел такую же в заводской упаковке (под водой). Утопил новый движок. От воды у меня фурункулы и ячмень. Скоро весна. Я чувствую.

Перестраиваю дом. Здесь моих познаний хватает. Нужно сделать место для прогулок и игры с мячом (в доме), и стрельбище. Я – Зоркий Сокол. Старый анекдот. Радист забыл свой позывной. «Ромашка, Ромашка, кто я?» «Жопа, ты Сокол!»

Резной
Посох
Шамана
Как отражение
Кочевой веры

Вчера пустил двигатель. И всё у меня было готово в такой степени, что я включил радиостанцию и слышал какие-то шумы (о!). Системой шкивов вытянул вельбот, (трос стрельнул и чуть не убил). Он огромен! Среди барахла нашлись брак-блоки, шпангоуты для байды, топор (настоящий) и много другого, что я еще не понял. Если бы это всё иметь в начале, даже не делал бы канал во льду. Он уже тонкий и вельбот всплыл как субмарина. Сила лебёдки такова, что не пришлось даже вырубать подцепленный еще осенью трос. Поднялась муть и пузыри. Что-то выпало: лебёдка моей системы размолола кусок льда, почти льдину на тросе. Вода хлестала из бортов в тине. Дождался ночи и пускал электроразряды в космос. Аккумуляторов нет, и впрямую делал это от двигателя. Сжег динамку. Двигатель мой – монстр, гимн прогресса! Если я буду прогревать его каждые полчаса (как положено по инструкции в армии), я останусь без горючки. Запустил от стартёров два других. Назвал их: Монстр, Люси, Сучка. Выкинул самый перспективный из баркаса, чтобы не примерз. Снял бумагу с него – для меня и она ценность. Именно она так светилась на дне.

Эпопея «Акваланги на дне» закончилась. Я могу сделать петлю и притянуть хоть кита. Четыре тонны, конечно, мне в море обратно не сдвинуть, но что-нибудь придумаю, коль льды разойдутся. Даже из угля бензин добуду, если надо!

Знаменательный день сегодня!

Вспоминаю трос и нахожу какое-то утешение в том, что здесь у меня тоже стреляют. Как он хлопнул!

Раньше не завидовал чужой славе. Помню, выступал на первом рок-фестивале Славка Бутусов. Все вокруг и мой «почётный эскорт» девушек орал и рвался из лифчиков. А мне было пофиг – у меня самого было нечто подобное. А сейчас даже Леонтьеву – «…смотрите, как я страдаю!» – завидую. Сижу как медведь в своей берлоге и боюсь пойти в мир.