Бегущая по тундре. Документально-художественная повесть

– Ой, как хорошо! Как обрадуется Тарас! Побегу сообщу ему, – и Анна, не попрощавшись с дядей, убежала.

«Какой кей-ю-кей (маленький оленёнок), – подумал Рентыргин.

– Хотя, почему маленький?» Он вздохнул, повернулся и вышел из интерната.

Оленьи упряжки быстро несли Аню и Тараса к их родителям. Рентыргин, задумавшись, сидел на нарте. Иногда он соскакивал с неё, тем самым помогая оленям преодолеть часть пути, где оставалось мало снега, и проступала тундра. Зачастую рядом с ним бежал украинский мальчик Тарас. Он нравился Рентыргину выносливостью, своим спокойствием, умением хорошо слушать и запоминать сказанное.

Долгая ночь за Полярным кругом кончилась, и в небе засветило долгожданное солнце. Да, это уже свет солнца, а не луны, свет жизни, свет радости, свет самых добрых надежд. Он еще очень слабый, этот свет, но всё равно, кажется, что в земном мире вдруг стало теплее. О, это просто диво, что может сделать с человеком солнечный свет! Была усталость в тебе, было уныние, даже плечи как-то чуть ли не по-старчески горбились, но вот появились отблески солнца, и ты выпрямил плечи, помолодел, вздохнул глубоко-глубоко, словно бы тем вздохом изгоняя из себя усталость, уныние, сомнения.

Размышляет Рентыргин о себе, своём месте на этой земле. Не зря говорится: «Дай человеку власть, и ты узнаешь, кто он такой». Нет, он, получив власть, не властвовал, он не был над теми, кому стал вожаком, он был в них самих. Такая власть никого не мучила, не обессиливала. Наоборот, такая власть каждого делала сильней и мудрей.

Он резко осуждал издавна существовавшую вражду между отдельными людьми и даже стойбищами. Он всегда и везде говорил, что не надо вражды.

Пусть оленёнок, который умеет затаиться, словно бы сливаясь с тундрой, останется незамеченным волком. Пусть куропатка не попадётся на зубы песца. Пусть собаки, выпущенные человеком, не догонят медведицу с её медвежатами. Пусть не прольётся кровь хотя бы в этот миг, когда вечерняя заря встречается с зарёй утренней, одолевая рубеж печальной страны вечера. Пусть это будет миг великого прощения и прозрения. Пусть в этот миг в голове каждого разумного существа, именуемого человеком, возникнет спасительная мысль, что в этом мире, в котором он пребывает, всё должно быть справедливо и разумно. Пусть пред ликом природы и всего сущего в ней надо иногда хотя бы на миг почувствовать себя совестью всего человечества.

На вторую ночёвку они остановились в бригаде оленеводов колхоза «Пионер», где председателя приняли со всем подобающим уважением, но без лести.

– Однако надо звать охотников, – заметил бригадир, когда они поужинали, раскурили трубки и стали пить чай. – Большая стая волков ходит вокруг стада. Боюсь, самим не справиться.

– Хорошо, я попрошу Рочгилина прислать к тебе охотников. Его бригада около Мыса Биллингса, туда побежит Теютин, повезёт сына начальника метеостанции. Думаю, дня через два он будет там. Быстро побежит. Значит, дня через четыре охотники будут у тебя. Потерпишь?

Бригадир отпил чай из чашки, пососал трубку, тяжело вздохнул и, вдруг бросил быстрый хитрый взгляд на Рентыргина: «А куда я денусь, – грустно сказал он. – Вот если только ты останешься мне помочь со своей племянницей, тогда-то уж точно все волки разбегутся», – и, не выдержав, засмеялся. Все в яранге заулыбались.

– А ты знаешь, кто такой волк? – обратился Рентыргин к Тарасу.

– Знаю, – ответил подросток, – хищник.

– Нет, ты не знаешь. Они – как люди. У них даже есть свой праздник – кричмин. Я видел. Вот послушай, – председатель отхлебнул чай из чашки:

«На кричмин волки собираются семьями. Здесь можно увидеть и матёрых, и молодых. Сначала матёрые начинают игривую возню: хватают друг друга за холки, валятся на землю, при этом повизгивая и добродушно урча. И пока не угомонятся матёрые, однолетки и двухлетки с почтением наблюдают за их вознёй на расстоянии. Как только те нарезвятся, молодые начинают с почтением приближаться к ним, то и дело припадая к земле и вытягивая перед их зубами свои шеи, тем самым выражая свою покорность и уважение.

А когда матёрые показывают им свою благосклонность, молодые затевают неудержимую возню. Однако, в отличии от собак, отчаянные потасовки молодняка никогда не доходят до драки. Уступок не бывает только в драках взрослых волков за самку. Битва не на жизнь, а на смерть длится до тех пор, пока один из соперников не признает себя побеждённым. Тогда в знак своего поражения он демонстративно подставляет свою шею под острые клыки победителя и, получив его великодушное прощение, оставляет их с самкой наедине. При этом волк, не сумевший в смертельном поединке отстоять самку, зачастую становится нянькой у счастливой пары, когда у них появляется потомство. Он так же любит и заботится о волчатах, как их родители. Волки вообще часто усыновляют сирот и относятся к ним, как к своим родным детёнышам.

Во время кричмина волки также состязаются в прыжках в высоту: разбегаются и поочерёдно подпрыгивают, кто выше. Такой прыжок имеет огромное значение в жизни волка, потому что позволяет ему за короткое время многое разглядеть вокруг.

Многие двухлетки и трёхлетки именно на кричмине, после одно-двухлетних «ухаживаний», делают окончательный выбор подруг жизни и с ними покидают стаю.

Волк – зверь чистоплотный: около его логова нет отбросов, как у песца или лисицы, у нор которых вперемешку с пометом можно найти обглоданные кости птиц и животных, птичьи перья или оленью шерсть».

Рассказчик раскурил трубку, а бригадир налил ему свежего чая:

«А вот что удивляет меня в этом звере, – продолжил Рентыргин. – так это то, что волк, такой заботливый и нежный к своим детёнышам, никогда не защищает их ни от человека, ни от собак. Случится человеку обнаружить его логово и спустить на волчат собак, а родители-волки, вместо того, чтобы спасать свой выводок, только бродят с обречённым видом на безопасном расстоянии от логова и свою скорбь о погибающем потомстве выражают в тоскливом вое, обращённом к небесам.

Странным в волке является и то, что если собака начнёт преследовать его, то волк будет от неё убегать. Но стоит собаке испугаться и побежать от волка, он сразу же погонится за ней, настигнет и растерзает. Волк может помчаться наперерез собаке, когда она гонится за зайцем, песцом или лисицей, но, если собака не струсит и осмелится погнаться за волком, тот убегает от неё со всех ног. Вот и пойми волка – этот странный народ».

Утром оленьи упряжки разошлись в разные стороны. На глаза девочки навернулись слёзы, но она пыталась их сдержать.

«Прощай друг Тарас до осени!» «Прощай, подружка Аня, до нового учебного года! – улыбаясь глазами, как бы ответил мальчик. – Но мы обязательно встретимся!»

И вот Аня в яранге, в родном пологе. Это неправда, что тесен он. Сколько сюда вместилось невидимых добрых духов. Летают духи, шаловливо гоняются друг за другом, тихо пересмеиваются и дышат глубоко-глубоко. Дышат, как возможно дышать лишь тогда, когда сердце оленем становится. И мчится, мчится он… Вот перед ним уже кажется бездна, но перелетает олень через бездну, и звенят, звенят его серебряные копытца, и легко ему в полете, легко и вольно. Вот он уже в стремительном беге истончился настолько, что стал солнечным лучом. Пробивает солнечный луч каждую кровинку Ани. Как же хорошо в родном доме!

Никогда не казались такими мягкими и ласковыми оленьи шкуры, никогда так не смотрели на неё переполненные любовью глаза матери. Вот она засыпает, но чувствует, что мать смотрит на неё. Склонилась над ней и что-то шепчет и шепчет, может, рассказывает, как тосковала о ней, а может, произносит заклинания, оберегая дочь от злых духов. Как жаль, что сон не позволяет разлепить веки.

А рядом сидит бабушка и, покачиваясь, поёт ей детскую песенку. Как хорошо, что внучка вернулась! Какой она стала взрослой! Завтра она расскажет много интересного, а пока пусть спит под охраной материнской любви.

Для Ани в стойбище всё было как бы знакомо и в то же время вызывало огромный интерес. Она с удовольствием смотрела на живой огонь, как в котле закипало оленье мясо, но мама, не давая ему кипеть, бросала туда горсть снега. Вода в котле оседала, шумела, расправляясь со снегом, но как только она начинала мутнеть перед кипением, сразу же получала новую порцию снега.

Выскочив из дома, Аня побежала к морю. Его голос – это первый природный голос, который она услышала в своей жизни. Их яранга стояла в морском ряду древних жилищ, выстроившихся вдоль галечной косы. Даже в самые тихие дни, дни полного штиля и неподвижности воздуха, его мощное дыхание проникало сквозь тонкие стены из кожи моржа, смешивалось с человеческими голосами и составляло постоянный шумовой фон. А в штормовые дни, в дни морского гнева на галечную косу обрушивались удары такой силы, что все вокруг содрогалось, мигало пламя в каменных жирниках и даже притихшие собаки вздрагивали и глубже прятали в мех свои испуганные морды.

Но большую часть года Чукотское море было покрыто крепким ледовым покровом. С берега ледовое пространство казалось бесконечным, протянувшимся на огромное расстояние до самого Северного полюса. На карте, висевшей в школе, морское пространство к северу от Рыркайпия было закрашено белой краской, обозначающей сплошной лед. Но лед не был сплошным. Он был испещрен трещинами, через которые выходило морское тепло, разводьями и полыньями. Спокойная гладь воды нередко нарушалась всплеском всплывающих нерп и лахтаков. Иногда среди торосов появлялся сам хозяин Ледовитого океана – умка. Надо было внимательнее оглядеться вокруг себя, и тогда кажущееся мертвое пространство оказывалось полным жизни, шума и таинственного шороха. Жизнь пробивалась сквозь ледяной панцирь. Если долго держался южный ветер, лед мог отойти от берега, оставив так называемый припай – прочную ледовую кромку, которая таяла лишь к середине лета.

Аня давно не была на берегу моря. В школе им запрещали ходить к берегу, да и смотреть там было не на что. Зимой до самого горизонта был лёд, покрытый толстым слоем снега. А тут живая волна билась о припай, издавая различные звуки. То она о чём-то шепталась с ним, то, вдруг рассердившись, стреляла как из винчестера, то хлюпала, будто плакала или жаловалась на что-то. Свежий ветер трепал Ане волосы, заигрывал с пёстрыми ленточками на кухлянке, как будто приглашал: «Поиграй со мной, девочка!»

Как хорошо было дома!

Вечером в яранге собрались близкие к Тумнеттувге люди. И хотя он был председателем сельского Совета села, жить продолжал в яранге и земляном доме.

Аня рассказывала о том, как она жила и училась в школе. Неоднократно её рассказ прерывался возгласом «Какомэй!»[16 - «Какомэй!» – возглас удивления.] или «Инынкен! Инынкен!»[17 - «Инынкен!» – что за диво!]

Особенно удивлялись слушатели, когда Аня стала рассказывать, как учитель в школе говорил, что, оказывается, человек на земле произошел от обезьяны. При этом он сослался на очень умного человека, – называется «Чарльз Дарвин – учёный из Англии». На одной из страниц учебника по естествознанию была изображена обезьяна.

Трудно было поверить, что это – твой, пусть очень далекий, но родственник.

Сидевший рядом с Анной Гивэу задумался, а потом спросил: «А что это за Англия такая?»

– Есть такая страна, – ответила Анна. – Она дальше Москвы, и расположена в незамерзающем море на больших островах.

– Так там живут островные люди? – задумчиво спросил он. – Среди тангитан попадаются разные люди. Те русские попы, которые пытались говорить нам о своем Боге, подобному человеку, утверждали, что именно Он и создал человека: сначала мужчину, а потом из его ребра – женщину. Но это – русские тангитаны. А этот Дарвин – англичанин? Видно, англичане и впрямь произошли от обезьян. Но, ты-то знаешь, что твой настоящий предок Ръэу – Кит! – Все присутствующие одобрительно закивали головами.

Аня пробыла дома всё лето. Много раз они ездили с отцом на охоту и в оленеводческие бригады. Она с завистью смотрела, как ребята-школьники, приехавшие, как и она, на каникулы к родителям, ловко набрасывают свои чааты (арканы, лассо) на оленей. Пыталась и она этому научиться, но у неё ничего не вышло.

– Вот если бы пожила здесь месяц, то я бы научилась, – сказала она отцу, когда они возвратились домой.

– Если ты не умеешь делать того, что умеет другой, то у тебя есть одна возможность сравняться с ним – выразить ему своё уважение. Зависть лишь покажет, насколько ты ничтожна, – задумчиво сказал ей отец. И это Нутэтэгрынэ запомнила на всю жизнь.

Осенью, она с другими детьми побережья на судне Диксонской гидробазы, созданной в 1944-м году, приплыла в Певек для продолжения учёбы. По пути они сняли с Мыса Биллингса двух мальчишек, едущих, как и они, в школу. Одним из них был повзрослевший и возмужавший Тарас.

Школа-интернат удивила их. Спальный корпус и кухня-столовая были значительно расширены. И в школе, и в интернате был произведён хороший ремонт. Появились новые учителя и учебные пособия. К школе был пристроен небольшой спортивный зал.

29 октября Аня и Тарас были приняты в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи. Ане сразу же поручили культмассовый сектор, и она со всей своей энергией взялась за организацию художественной самодеятельности, проведение различного рода вечеров и танцев. Оказалось, что друг Тараса с Мыса Биллингса прилично играл на аккордеоне, который они привезли с собой. Так неожиданно решился вопрос живой музыки. Правда, никто не отказывался и от старенького патефона, который, вместе с пластинками подарил школе уехавший на материк математик Шелемех.

Пролетел ещё один учебный год. Но для Ани он был омрачён новостью о том, что Тарас уезжает из Певека. Об этом ей сказал сам Тарас.

– Ты знаешь, – начал он, когда они вечером гуляли по посёлку, – моего папу переводят в Тикси[18 - Тикси – посёлок на берегу моря Лаптевых, Ледовитого океана; один из арктических портов России.] на новую метеостанцию.

– Когда? – как будто испугавшись чего-то, дрогнувшим голосом спросила Аня.

– Пока не знаю. Папа с мамой должны приехать сюда и уже отсюда мы полетим на самолёте.