Обрывки памяти. Рассказы о войне

– Я тот, кто в тот момент прятался, а потом из петель их доставал и земле предал. Слаб духом оказался, когда за веру Христову жизнь надо было отдать. А когда жития первых Святых христианских читал, думал, что так же, как они безропотно смогу в клеть со зверьми алчущими войти. Да Господь меня гордыни этой в одночасье лишил, показал мне лицо мое истинное. Вот с двадцать третьего года блюду этот храм, как могу службы провожу.

– Для кого службы?

– Для храма сего, не положено, чтоб храм без службы пустовал. Его хоть слуги дьяволовы и осквернили, и народ сюда дорогу позабыл, а я все ж тружусь. Надеюсь, грешный, что зачтет мне старания мои Господь. Люди и не знают никто, что я здесь подвизался. Дом-то батюшкин растащили весь, все, что на дворе было тоже. Землянку я вырыл здесь неподалеку, молюсь Господу Богу там, за люд наш богоотступнический, да за все православное христианство.

– А не боишься дедушка, что я расскажу всем про тебя? – не переставал удивляться Христолюбов и поэтому сыпавший все более нелепыми вопросами.

– Ты думаешь, раб Божий, что раз перед тобой старец седой так и ума мирского в его пустой голове не осталось. Кому ж ты расскажешь, как ты сейчас сам любого куста боишься. И рассказать тебе в ближайшее время будет некому: во всей округе ни одного партейного не осталось.

– А ты откуда про партийных знаешь?

– Ты, отрок, считаешь, раз в глуши живу, так и не ведаю ничего. Звери лесные с птицами-голубицами на хвостах мне новости сносят. И про тебя, милый, от них слыхал, сижу вот, поджидаю. А в келье у меня все уж готово: чай заварен из ягод лесных, картошка наварена, хлеб на водичке испекен. Ступай за мной, отрок.

Они вышли из храма, и старик повел его по еле заметной тропе, иногда исчезавшей среди кустов папоротника. Часто старец с несвойственным ему проворством нырял под сваленные и зависшие в воздухе стволы деревьев, так что Христолюбов едва поспевал за ним. Наконец они пришли к неприметной среди лесной чащи полуземлянке, крытой еловым лапником. Зайдя внутрь, Христолюбов без приглашения набросился на пресный несоленый картофель и постный хлеб. Глядя, как жадно Христолюбов проглатывает непрожеванную пищу, старец с сожаление, молвил:

– Укрепись, раб Божий, телесно, укрепись. А уж после я тебя духовно укреплю. Видишь, и сам ты теперь убедился, что молитва к Господу направленная, чудеса творит.

Христолюбов замер с набитым ртом и уставился на старца.

– Чего, смотришь? – продолжал тот. – Удивлен, что знаю все о тебе? Так в том нету большой премудрости. На лице твоем страх отпечатался, знать побывал ты меж Сциллой и Харибдой. А раз побывал и живым выбрался, то молитва тебе помогла, не иначе.

Христолюбов, выронив надкушенную картофелину, разразился громким рыданием. Старец подошел к нему, опустил свою ладонь на стриженую макушку парня и принялся утешать его:

– Не тревожься пережитым, раб Божий, не тревожься. Знать в ином предзнаменование твое. Не дал Бог тебе львиного сердца, не наделил умением воинским. Хочет Господь, чтоб молился ты усердно.

– Я не знаю, как молиться, дедушка… – сквозь всхлипы выдавил Христолюбов.

– Научу тебя, не тревожься. Будем вместе просить Господа, чтоб даровал победу оружию русскому.

– Победу? – поднял лицо от ладоней Христолюбов. – Этим? Которые на смерть батальон мой послали и церковь твою осквернили?

– Нет, не этим, – спокойно ответил старец, – эти временные, придут и уйдут. А тем, что детей своих от врага защищают, жен, стариков. Мать твою тоже они защищают. Неужто их молитвой не поддержишь?

Христолюбов закусил нижнюю губу и о чем-то глубоко задумался. В мозгу все перемешалось. Слишком весомым было мнение окружающих его долгие годы людей, говоривших совсем не так, как говорит этот старик.

– А будет она, победа-то?

– Не может не случиться! – заверил сомневающегося юношу старец. – Никогда русские не допускали над собой такого безобразия, чтоб супостат нами помыкал. Бывало, что и нам сусала чистили, однако ж, всегда мы верх брали, если дело нашей земли касаемо. Будет победа, но прежде, много народу, подобно тебе, к Господу повернется. Поймут миряне, что не властны над судьбами своими. Спохватится и самый главный их, усатый, что в белокаменной властвует. Призовет вновь патриарха на Русь православную, к Матронушке Московской за советом будет ходить. Будут отцы святые оружие русское перед битвой решающей крещенской водой кропить, а воинство православное Божьим словом благословлять.

– Откуда ж тебе известно это, дедушка, – спросил Христолюбов.

– Звери лесные, да птицы-голубицы на хвостах принесли, – слегка улыбаясь, добродушно ответил старец.

    Март – апрель 2010

Неглубокий тыл

Не торопясь упасть за поросший вековыми елями склон горы, июньское солнце протяжно спускалось к земле так, словно спортсмен, сделав затяжной прыжок с вышки, на секунду повисает в воздухе, самозабвенно предоставив зрителям любоваться своей грацией. Прячась в отрогах Восточных Карпат, тянущихся от Угорской Руси через всю Северную Буковину и Галицию вплоть до границ с Подолией и Волынью, солнце с сочувствием и жалостью бросало свои теплые лучи на землю этих Украинских провинций. Край, где на одно людское поколение пришлось столько смен власти, что население поневоле пропиталось враждебностью и недоверием к представителям какой бы то ни было государственности.

Еще каких-нибудь три десятилетия назад, здесь были окраинные земли многонациональной Австро-Венгрии, затем вместе с пожаром Мировой войны пришли русские, называвшие здешнее население – братья-славяне. Затем чехарда режимов, властей, оккупационных контингентов и государств, устанавливающих свои пограничные столбы, сменялась, чуть ли не каждый год. Самораспустившаяся в конце 1917 года российская армия предоставила кровоточащей империи Габсбургов, которая сама уже дышала на ладан, полную свободу действий, а с «благословления» марионеточной Украинской Рады регион оккупировали германские и австро-венгерские войска. Затем националист Петлюра и гайдамаки, Махно и многочисленные банды «ангелов» и «архангелов», красные партизанские отряды и повстанцы, поднявшая голову Румыния заодно с Бессарабией прихватившая и Северную Буковину, заново «рожденная» благодаря Антанте Польша, заявившая о восстановлении границ 1772 года – все это проносилось перед глазами местного населения, словно картинки в калейдоскопе. В итоге, после свершившегося «Чуда на Висле», Пилсудский и Советская Россия поделили этот край между собой.

Девятнадцать лет затишья, обернулись новым историческим зигзагом, еще более жестоким и беспощадным. После того, как Гитлер в сентябре тридцать девятого года благополучно расплющил отряды польской конницы гусеницами своих танков и уперся в Брест, произошло почти бескровное присоединение Галиции, а так же добровольная передача Румынией Северной Буковины в пользу СССР в июне 1940 года.

Новый виток национализма под руководством Степана Бандеры вспыхнул здесь с началом Отечественной войны. Восторженно встречая немцев у порогов своих домов и протягивая им караваи на вышитых рушниках, искренне ли верили украинские крестьяне в то, что оккупанты подарят им независимость? Вскоре участники Украинской Повстанческой Армии ушли в леса, и лишь формально объявили войну фашистскому оккупационному режиму. В реальности, бандеровцы взялись за оружие лишь только, когда линия фронта вновь докатилась до этих мест, и повернули это самое оружие против советских войск. На деле же с тыловыми частями и карательными отрядами третьего рейха боролись успевшие появиться здесь за два года советской власти коммунисты и окруженцы из разбитых приграничных гарнизонов, организовавшие партизанские отряды. Национализм и призрачная надежда на независимость не могли не поселиться в этих местах. Слишком часто здесь менялась власть и каждая последующая старалась навести свои порядки.

Сейчас заревом прячущегося за отроги Карпат солнца любовался восемнадцатилетний юноша, лишь три месяца назад мобилизованный в советскую армию. Пройдя короткую стодесятичасовую программу подготовки и ознакомившись с владением основными видами стрелкового оружия, он был направлен в интендантскую роту. Сидя на подножке полевой кухни, юноша взирал на могучие стволы елей, на их густые ветви и представлял, сколько могли видеть эти старые деревья. А те, в свою очередь, кивали своими макушками под дуновением тихого ветра, словно соглашаясь: «Да, мы многое видели,… не одна человеческая память не вместит все то, что запечатлели наши глаза…».

– Гришка! – окликнул парня ведущий в поводу старенькую кобылу рыжеусый старшина. – Слезь на землю, набери валежника. Вишь пока тихо идем, на подъемчик.

Солдат спрыгнул с облучка и полез в гущу свисавших к самой земле ветвей. Ствол перекинутого через плечо карабина зацепился за торчащий высохший сук с осыпавшейся хвоей. Сняв оружие, Гриша хотел положить его на подножку полевой кухни, но старшина, заметив его движение, строго проговорил:

– Не убирай! Фронт только сутки как по этим местам прокатился, могут недобитки к своим пробиваться, вылезет из-за куста, а у тебя и пушки нет под рукой.

Гриша вновь продел голову и правую руку в винтовочный ремень, и усмехнувшись, сказал:

– И все-то ты знаешь, Маркелыч!

– А ты как думаешь? Повоюй с мое, – со знание дела ответил старшина и, поправив новенькую «Славу» третьей степени на черно-оранжевой колодке, продолжил:

– До тебя вот был полудурок с Вологодчины, ну, совсем бестолковый, ты-то еще ничего, соображаешь, а тот, ну, совсем глупой. Через то и в госпиталь угодил. А я вот и цел при налете остался, да в придачу, под огнем борщ на передовую доставил. Вот мне комбат орден и выхлопотал. Ты, говорит, старшина, уж давно ордена достоин, и потому, говорит, памятуя старые твои заслуги – получай награду! Да, так с его рук «Слава» на мою грудь и угодила.

– Завидую тебе, Маркелыч, по доброму, – подбежав с охапкой веток, произнес Гриша, – мне в этом плане не повезет, как тебе. Какое геройство при кухне? Война скорей кончится, чем медальку заработаешь.

– Эт точно. Я вот с августа сорок второго воюю. За малым полтора месяца не хватает до двух лет. Так что пока тебе парень время придет орден вручать, уж дома на печи лежать будешь. Попомни мое слово: к Новому году в Берлине будем. Гляди, каким темпом рванули. До осени всю Европу этаким аллюром проскочим.

– Не загадывай, Маркелыч.

– А ты не глазь под руку.

Поднявшись на пригорок, старшина остановил лошадь, и, пока Гриша ломал и подкладывал в топку сухой валежник, осмотрелся и сверился с картой. Солнце почти полностью скрылось за горизонтом, а до подразделения, которое стремилась нагнать их полевая кухня, оставалось еще достаточно много.

– Вот куркуль проклятый! – принялся ругать старшина зампотыла, который полгода не отвечал на просьбы старшины заменить ему тягловую силу полевой кухни. – «Чтоб к вечеру был на линии!» – передразнивал Маркелыч зампотыла. – А как я туда доеду – не его дело. По прямой бы может еще и догнал бы, а с этими буераками – навряд. Хоть на горбяку ее себе сажай, худобину проклятую! – раздражаясь, крикнул старшина, шлепнув кобылу по тощему крупу.

Гриша любил наблюдать за сердящимся Маркелычем и всячески этому способствовал. Это и было его единственной отдушиной в повседневной солдатской рутине.

– Гляди, усатый, довозишься, снимут тебе просвет с погона, вернешься в сержанты, да еще и орден отберут.

– Ты хоть молчи, соплиголовый! И без тебя муторно…

В котле попыхивала доваривающаяся каша, которую, залезая на подножку, Гриша изредка помешивал деревянной лопатой. Кусая рыжий с проседью ус, старшина вращал в своей голове ворох мыслей, одна другой несбыточней и противоречивей. Заметив на противоположном склоне соседнего холма рубленую избушку с хозяйственными постройками вокруг и зеленым «Виллисом» у порога, он указал на нее.

– Видишь домик, Гришка? Небось, единоличный крестьянин живет, али лесничий. И машина, кажись, наша у порога стоит. Может штаб какой? Давай подъедем, узнаем, как и чего. Отдых кобыле нашей требуется, да и ночь уж на носу. Впотьмах заплутаем с тобой. Опять же в одиночку боязно в лесу ночевать, а на хуторе – наши, уже ж мы не сами получается. С утра встанем до свету и своих нагоним. Я так кумекаю. А?

– Все ты, Маркелыч, «скоротаем, скоротаем», – не упустил случая подначить старшину Гриша, – говорил я тебе: поедим по основному тракту, где все войска к фронту тянутся. Так нет же, угораздило тебя срезать десяток километров.

– Да я и сам Гришка не ожидал! – оправдывался старшина. – Тут на карте все так рядом! Я если б знал, что такие косогоры пойдут – ни в жизнь бы не согласился с большака сворачивать!

– Ладно, мне то что, ты начальник, ты и командуй.