Тимофей глубоко вздохнул и принялся собирать вещи, выпавшие из бардачка. Пока он тупо складывал всё обратно, Ромик лихорадочно курил и размышлял.
– Вот, блин, теперь весь рушится, – выкинув окурок в окно, раздосадовано заявил он.
– Почему?
– Мы решили действовать в открытую: подойдем, всё честно расскажем и попросим вернуть пакет в обмен на пятьсот баксов.
– Ну и почему мы не может так поступить?
– А представь, что он ходил в полицию по другому поводу, и наш пакет по-прежнему лежит под сиденьем.
– Ну и что?
– А то, что после похода в ментовку, этот старый козлина может заподозрить что угодно. И как он себя поведет в ответ на наше предложение – одному Аллаху известно!
Тимофей задумался. Одна мысль наскакивала на другую, валила её, та цепляла третью, потом четвертую и, в итоге, получалась «куча мала».
– Чего молчишь-то? – не выдержал Ромик.
– Думаю…
– Хорошее занятие. Жаль, что ты так редко его практикуешь.
– Очень смешно…
– Да не конючься! А чтобы тебя хоть немного развеселить расскажу прикол сегодняшнего утра.
Тима выпустил воздух через ноздри и, слегка приподняв левую бровь, принялся слушать.
– Значит, просыпаюсь сегодня, а дома уже никого нет. Мать с Ленкой и Бориской словно испарились. Я, с небольшой остановкой в ноль-ноль, поплелся на кухню. Захожу, подхожу к плите, снимаю крышку с ещё теплой сковородки и вижу там два жареных яйца, а рядом записка от Ленуськи: «Ромашка, это твои».
В этот момент во двор пятиэтажки, громко пукая выхлопными газами, въехало хорошо знакомое самодвижущееся корыто с гайками, которых, в свое время, немало наштамповал ныне почивший в бозе автозавод имени Ленинского комсомола. Тимофей и Ромик, не сговариваясь, одновременно сползли вниз, чтобы их не было видно. За рулем «Москвича», сверкая очками и очумело крутя головой, восседал Валентин Карлович. Загнав своего железного друга между двумя березами и заглушив двигатель, пенсионер вылез из машины, лихо хлопнул дверцей и заорал:
– Маруся!
Из кухонного окна первого этажа высунулось лицо старой хавроньи, которое, судя по всему, принадлежало его достойной супруге.
– Ставь суп греть, – продолжал муж и доверительно сообщил: – Жрать хочется мочи нету!
– Нормально съездил? – поинтересовалась Маруся.
– Приду, расскажу, – запирая машину, ответил пенсионер. – Не жизть, а сплошные загадки. В наше время таконого не было.
Когда он зашел в подъезд, громко хлопнув дверью и вспугнув гревшуюся на солнце кошку, друзья понимающе переглянулись.
– Этого рассказа мы пропустить не должны! – многозначительно заметил Ромик, после чего они осторожно выбрались из «ОКИ», тихо прикрыв за собой дверцы и, крадучись, направились к окнам. К счастью, в тот момент во дворе никого не было, иначе вид двух молодых людей, застывших по обе стороны кухонного окна в позе кремлевских часовых, мог бы вызвать немалое подозрение.
– Хорош супец, – тем временем, сообщил Карлович, в перерывах между ожесточенным хлюпаньем и довольным урчанием.
– Для тебя старалася, – сообщила супруга, гордясь своим фирменным борщом из свиных хрящей.
– А почему не доперчила?
– Еще чего выдумал старый пярдун! Опять бы потом всю ночь желудком маялся.
– Ну и ладно, – буркнул дед, зачерпнув ложкой борща из большущей тарелки. Послышался шум воды и звяканье посуды.
– Ой, а тут такое стряслось, пока тебя не было! – снова заговорила Маруся. – Сидим мы на лавочке у подъезда, как вдруг из кустов Васёк на четвереньках вылезает.
– Какой еще Васёк?
– Да с первого подъезда, пьянчуга известный, бывший слесарь.
– А… понял. И что?
– Ну пьяный, ясное дело, и прямо к нам по-собачьи ползет. А из одежи на нем только трусы да собачий ошейник!
– До белой горячки допился?
– Мы с соседками тоже так подумали, да тут за ним собутыльник выскакивает и орет: «Ко мне, Мухтар!» А Васёк гавкает да на нас кидается. А тут его собутыльник хватает Васька за ошейник и говорит нам: «Слушайте, бабы, если моему Мухтару не дать опохмелиться, то он весь двор перекусает!»
– И что дальше? – заинтересовался Карлович.
– А дальше встает наша Любка и говорит: «Или вы на хрен отсюда скачете, или мы ветеринарку вызываем, чтобы твоего Мухтара в дурдом забрали – опыты над ним ставить». Ну они, ясное дело, поматюгались, поматюгались и дальше побрели.
– Да уж… И чего только водка с людями не делает… Хорошо, што я, как зашился, уже одиннадцать годков ни капли в рот не беру. А тобы щас не хуже Васьки выдавал. Стыдобища…
– Слушай, а тебе какой-то парень звонил! – вспомнила Маруся.
– И чего хотел?
– Просто спрашивал дома ты али нет. Голос мне незнакомый.
– Может, кто из клиентов? Я же им всем свой телефон даю, вот только почти никто не звонит. А хорошо бы пассажиров прямо по вызову развозить…
– А в мялицию-то как съездил?
– Да никак! Прихожу в отделение центральное и у дежурного интересуюсь: нужны мои показания по вчерашнему происшествию, и кто это дело ведет? А он глаза удивленные таращит: «Какое еще дело?» – «Как, говорю, какое? Да я вчера двух бандитов помог задержать!» – «Нету, дядя, никакого твоего дела, так что езжай себе домой и не мешай работать…»
И тут вдруг громко заиграл свадебный марш, служивший звонком в мобильнике Тимофея! Пока он нервно извлекал телефон, в окно высунулась растрепанная голова Маруси:
– Ах вы, шантрапа! Опять повадились под окнами ссать! Щас мялицию вызову!
Друзья кинулись прочь, причем Тимофей на ходу отвечал на звонок.
– Ты моих клиентов за ослов держишь? – кричала в трубку разгневанная владелица галереи. – Ты кого мне нарисовал?
– Что случилось, Марфа Никодимовна? Что вас не устраивает?