Угонщики

Друзья вернулись во Всеволожский переулок с дюжиной бутылок пива и четырьмя большими вялеными лещами. Тимофей достал гитару, и они порадовали претенциозных соседей исполнением задушевных русских песен и старинных романсов.

Наконец, когда всё пиво было выпито, а от лещей осталась лишь чешуя да кости, Ромик встал и заявил, что поедет домой.

– Ты же после пива! – удивился Тимофей.

– Да и черт с ним! Отнимут права – значит судьба такая. Будем оба пешком ходить.

– Поступай, как знаешь, – безучастно ответил художник, тихо перебирая струны.

После ухода Ромика, он отложил гитару и подошел к окну. Вскоре, на него накатил столь острый приступ тоски и уныния, что он тщательно вымыл руки с мылом дабы избавиться от запаха рыбы, и стал собираться.

Тимофей уже по опыту знал, что лучшее средство от подобного состояния – это работа. Он шагал по улице, торопясь, будто боясь опоздать на последнюю электричку. Через двадцать минут он уже был в мастерской. Придя, почти прибежав туда, Тима не сразу приступил к делу. Поначалу он сел за рабочий отцовский стол, на котором лежал истрепанный старый молитвенник. Глубоко верующим он себя не считал, но не убирал его со стола с тех пор, как унаследовал мастерскую. Молитвенник ему подарила бабушка: благоговейно прикасаясь к вытертому до матерчатой основы переплету, Тимофей пытался вспомнить детство. Оно возвращалось обрывками воспоминаний, не складывающимися в единое целое кусками картинок: молодой отец поднимает его на руки, широко улыбается бабушка, подходит мать и целует его в лицо…

– Хватит, больше не могу, – прошептал Тима и постарался переключиться на творчество, не просто было вспоминать детские годы, унесшие с собой так много хорошего. Ведь остаться сиротой при живой матери дано не каждому и жить с таким бременем не просто.

Тимофей поставил на мольберт незаконченный портрет Джордано Бруно и отступил назад, оценивая собственную работу.

Еще с юношеских лет он восторгался знаменитым итальянским философом-мучеником, который подобно Сократу отдал жизнь за право свободно излагать свои мысли – то самое право, которое сейчас, в начале XXI века, вновь агрессивно оспаривают политики и церковники всех мастей.

Тимофей прочитал основные труды Бруно: «О причине, начале и едином», «О бесконечности, вселенной и мирах», «О героическом энтузиазме» – и убедился в поразительном сходстве их мировоззрений. Как известно, Джордано считал мироздание бесконечным и проповедовал идею бесчисленного множества миров, которые населены разумными существами. В основе всех этих миров лежит некая мировая душа или творческая энергия, образуя их движущее начало.

Стоя перед мольбертом, Тимофей пристально изучал незаконченный портрет прекрасного человека, привязанного к инквизиторскому столбу, водруженному посреди римской площади Цветов. При этом наш художник поневоле задумался о том, какая же он сам мелкая и ничтожная личность со всеми своими микроскопическими проблемами…

Чтобы избавиться от невыносимого чувства стыда, Тимофей решительно выдавил из тюбиков масляную краску, взялся за кисть и приступил к работе. И на душе сразу полегчало…

Глава 21

Значит, не настолько я красива внешне…

Марфа Никодимовна Жеребцова явилась в свою галерею «Жеманико» в начале двенадцатого утра. Госпожа Жеребцова была женщиной неопределенного возраста и не менее неопределенного телосложения – иначе говоря, это была грузная, бесформенная туша, колыхавшаяся при ходьбе и облаченная в пестрый индийский балахон. Сальные волосы, обильно смазанные воском, она зачесывала назад, закрепляя на затылке перламутровым ободком. Бледное полное лицо сильно уродовал маленький нос-пятачок, а редкие желтые зубы казались чрезмерно большими и чрезмерно желтыми. При этом, несмотря на всю свою вялость и неповоротливость, Марфа Никодимовна обладала на редкость шустрыми и подвижными глазами, что придавало ее облику ту долю лукавства, когда хотелось сказать: «А ведь мадам-то себе на уме…»

– Как дела? – спросила она у Софьи, которая уже с утра была на месте и, от нечего делать, перелистывала журналы.

– Всё нормально. Здравствуйте, Марфа Никодимовна.

– Привет. Я, в общем-то, ненадолго. Если придет Тимофей, передай ему это, – мадам Жеребцова достала из своей объемистой сумки запечатанный конверт и вручила девушке.