Субъективный реализм

– Не забуду, если доживу. А что, они будут хорошо играть?

– Ну, как тебе сказать… Я ведь болею не за них, ты уж извини, хорошо? Да и один гол ваши всё-таки забьют рукой… Я несколько раз смотрел повтор.

Единственное, чего я могу понять – на каком языке мы с ним никогда не перестанем разговаривать. Кстати, для него это тоже осталось загадкой. Впрочем, загадок оставалось так много, что эта не только отошла на задний план, но и скрылась за ним. Шутка понравилась нам обоим, мы улыбнулись, и я налил себе красного вина, а он потянул через трубочку эту штуку из серебряной чашечки – как же они называются, в самом деле? Нет, не могу каждый раз задавать ему один и тот же вопрос.

– Почему тебя так волнует эта женщина? – заинтересованно спросил Хулио.

Чтобы заинтриговать его, я решил сначала сострить и только потом ответить по-настоящему.

– Вообще-то женщины меня волнуют больше мужчин, – тонко улыбнулся я тому, что считал красивой остротой. Кажется, Хулио считал иначе.

– Ну, и всё-таки – в чём причина?

Я перестал пытаться тонко острить и объяснил истинную причину:

– Хулио, меня серьёзно беспокоит её поведение, уж не знаю, почему. Пока не поздно, давай выясним, куда и зачем она пошла.

Он кивнул и снова отпил из своей серебряной чашечки.

– Итак, давай проанализируем события, – начал я. – В нашем рассказе – трое. Один читает книгу, сидя в зелёном бархатном кресле спиной к двери, за столом, у окна, выходящего в его парк, где растут дубы. Двое других, о которых он читает книгу, встречаются в горном домике – они называют свой домик хижиной. У мужчины – царапина на щеке: он поранил её, когда пробирался через заросли в хижину. Это важная деталь: благодаря ей, мне, читателю, понятно, в каких условиях встречаются эти двое.

Хулио кивнул. Я продолжал:

– Мужчина и женщина – любовники. Сначала они ссорятся…

– Молодец, что заметил! – похвалил меня Хулио.

– … но потом мирятся. Женщина целует своего возлюбленного, пытаясь поцелуями остановить кровь. Но ему не до неё и не до её ласк: он думает только о том, как исполнит давно задуманное дело и для этого пустит в ход кинжал, спрятанный до поры до времени за пазухой. Ему нужно расправиться с человеком, которого он ненавидит. Любовники в деталях обсудили план предстоящей операции. Она была их общее дело, и ты недвусмысленно говоришь об этом.

– Говорю, – подтвердил Хулио. – Вроде бы пока всё понятно, да?

Я отпил красного вина и, подумав, сказал:

– Пока всё понятно. И дальше вроде бы полная ясность. Начало смеркаться, и мужчине нужно было спешить. Любовники ещё раз обнялись. Женщина побежала по тропинке на север. Её чёрные волосы растрепались на ветру. Она не оборачивалась. А он посмотрел ей вслед и, нащупав кинжал за пазухой, пошёл по тропинке на юг. Возлюбленная всё подробно объяснила ему. Следуя составленному женщиной плану, он пробрался к дому, укрываясь за стволами дубов, прошёл по коридору, дошёл до кабинета и неслышно открыл дверь. За столом, перед окном, выходящим в сад, где росли дубы, спиной к двери, в кресле, обитом зелёным бархатом, сидел человек и читал роман.

Хулио всплеснул руками.

– Всё именно так и было. В чём же проблема?

Я торжествующе и даже загадочно посмотрел на него, но загадочно промолчал.

– Ну, Мигель, не мучай меня неизвестностью! – взмолился он. – Говори сразу!

Тут мне наконец-то удалась тонкая улыбка.

– Ну, а женщина? – спросил я почти шёпотом.

Он решил сделать вид, что ещё не понял, хотя голос всё-таки понизил:

– А что женщина?

– А то, что они сначала ссорились, ты же сам мне это сказал. Верно?

Дуб за окном зашелестел листьями перед дождём.

– Хулио, ты хотел скрыть от меня последствия их ссоры? А ведь всё дело – именно в ней. Точнее – в ссоре и в женщине. Скорее всего эта ссора была не первой… Возможно – последней?

Хулио тихо проговорил, опустив глаза:

– Наверно, ты прав.

– А если я прав, то куда ушла женщина? Неужели ты хочешь скрыть от меня самое главное?

Он отпил из серебряной чашечки и поднял глаза:

– Нет-нет, дело не в этом… Дело в том, что я… Понимаешь, я не знаю… Я ведь и сам не понимаю её.

– Мы обязаны понять, Хулио. Кроме нас с тобой вряд ли кто-нибудь решится сделать это.

Он кивнул и посмотрел в окно, потом на дверь.

Дверь тихо открылась, и мужчина вошёл в кабинет. Хозяин дома по-прежнему сидел в кресле, обитом зелёным бархатом, и читал книгу о том, как мужчина с женщиной расстались у домика в горах, который они называли хижиной. На столе стояла эта серебряная чашечка с серебряной трубочкой – хоть убей, не помню, как они называются. Мужчина вынул кинжал из-за пазухи. Нам с Хулио стало даже страшновато при виде этого огромного ножа величиной с маленький меч. Но не успел он замахнуться, как хозяин дома, казалось бы, погружённый в чтение, молниеносным движением выхватил из бокового кармана своей домашней куртки крохотный дамский пистолетик, повернулся и выстрелил в нападающего. Тот рухнул на пол, сжимая в руке свой огромный кинжал.

– А теперь звони в полицию! – спокойно сказала молодая женщина с распущенными чёрными волосами, выходя из-за портьеры. Убийство в целях самообороны – всё как мы спланировали. Не волнуйся, а то выдашь себя. И меня в придачу.

Он улыбнулся и нежно поцеловал её руки. Женщина без особых эмоций приняла поцелуи и, погладив его по щеке, бросила уходя:

– Приходи в хижину, когда всё успокоится.

Потом, не глядя на убитого, вышла из дома и пошла по только ей известной, самой короткой тропинке назад, к домику, который все трое называли хижиной.

– Вот, оказывается, как это было, – проговорил я.

– Вот, оказывается, как это было, – согласился мой лучший друг Хулио.

Мы помолчали: я пил красное вино, а он – эту штуку из серебряной чашечки.

Потом мы обнялись, простились до следующей встречи, и я пошёл дописывать наш рассказ. Мы знали, что, как всегда, никогда не увидимся, но это не мешало нам неплохо сотрудничать.

Творцы

Деревья собирались менять поцарапанные пятаки на серебряную мелочь. Тёмно-серые, нет – бежево-коричневатые тучи неподвижно плыли по зашторенному небу. Композитор… впрочем, он не смел называться так, потому что мог ли он – сочинить музыку? Она давно уже существовала, и ему, чтобы услышать её, приходилось бродить по склонам бежевых гор, то увязая в снегу, то отряхивая росу с башмаков и брюк, то стараясь не наступить на муравья или красного жучка с чёрной точкой на спинке, стискивая пальцы так, что они теряли чувствительность. Он уходил далеко от дома, от неуютного кресла, от раздражающего клавесина с опущенной крышкой.

Иногда – только иногда – музыка становилась слышна, но это было редким подарком и если, наконец, случалось, нужно было подождать, пока она отзвучит и истинный её создатель позволит поскорее вернуться на тропинку, ведущую домой, ворваться в комнату, поспешно сбросить верхнюю одежду, рвануть крышку и рухнуть за клавесин.

Бывало, он до крови напрягал слух, но беспорядочная тишина мешала слушать, и он умолял создателя музыки позволить ему – услышать… Однако тот сливался с тишиной и продолжал мучить его всё тем же непостижимым и, казалось, не имевшим смысла молчанием.

Он шёл и слушал, изнемогая от отсутствия слуха, и беспомощно плакал, завидуя тем, кто называл его композитором… нет, сейчас не завидовал, потому что звучание зависти лишило бы слуха, а он был обязан слушать – чтобы услышать, и не мог – не умел – ничего другого.