Субъективный реализм

Не удивился. Спросил из вежливости:

– Зачем это вы – ушами?

Я покраснел.

– Объясните, пожалуйста.

Улыбнулся по-доброму.

– Ничего сложного. Даём испытуемому возможность выбирать. Ставим, так сказать, перед дилеммой. Дилеммы у нас в ассортименте. Средство испытанное. Пытаемый может выбрать. Или заказать все оптом – но это уже признак особой душевной утончённости.

– А какие дилеммы? – пугаюсь.

– А любые, – успокаивает. – Семья или школа. Знание или сила. Наука или техника. Наука же или жизнь. Та женщина или эта. Или мужчина.

Муха заняла своё насиженное место на портрете.

Муху можно в принципе прогнать. Мысль, даже если она меньше мухи, не прогоняется. И что интересно: чем больнее, тем настырнее.

Я пропищал:

– Кто вам разрешил разрешать человеку выбирать?

– А кто вам разрешил всё время выбирать? И главное – до конца так и не сделать выбор?

Я вылетел в трубу. Или вышел в дверь – не помню.

Шёл куда глаза глядят – так долго, что они устали от ответственности.

Хотелось признаться. Явиться с повинной. Взять на себя. Донести на себя же. Выдать себя же с головой. Сложить голову. Посыпать её пеплом. Преклонить колени. Принять как должное.

Этого всего хотелось страстно и сразу.

Только бы не выбирать.

Несите вашу смолу. Готовьте розги. Точите когти и зубы. Попытка не пытка. Долго не выдержу – подпишу и отмучаюсь. Всего-то-навсего: стакан смолы да дюжина батогов – раскаюсь, забудусь. Хочется рабства – сладкого, вольного, добровольного.

Увы. Побывавший в пыточной лишён привилегии батога.

Он бредёт с опущенным вместо забрала носом и – выбирает. Он питается собственными сомнениями, которых уже не переваривает. Видит дорожные и электрические столбы в форме вопросительных знаков, дома – в форме многоточий…

Он не надеется когда-нибудь сделать выбор – и потому постоянно делает его. И потому не сделает никогда.

Ибо для делающего выбор – выбора нет.

И он это знает – иначе не делал бы. Иначе не соорудил бы себе вечную пыточную со всеми удобствами и видом на предметы выбора.

Для выбирающего – выбора нет.

Вот и всё.

Монета

Я снова сел за столик в дальнем углу. Угол действительно был дальним, там я никому не мешал не слушать мою песню. Песен я не пишу, но эта была моей. Женщина в туфлях цвета моего любимого вина пела, кажется, о том, что давно хочет уехать в свою деревню, – хочет, но не может. Я уже знал, почему: этого не знаешь только в самом начале, а потом в конце концов понимаешь. Если для понимания должно пройти долгое, отведённое на песню время, то песня – твоя.

Туфли не были изувечены о дорогу, а ведь в деревню – любую, тут между нею и мной нет противоречий, – в деревню ведёт одна-единственная с позволения сказать дорога, вся из выбоин и душной пыли. Красный цвет, растворённый в пыли, – уже не красный, ещё не серый, по сути – никакой.

Быть никаким – судьба того, кто никак не решится отправиться в деревню: то ли боится не дойти по запылённой, разбитой дороге, то ли, намного печальнее, – дойти и не узнать свою деревню. Вернее – уже не свою.

У каждого в самом начале есть деревня. Со временем, идущим куда угодно, только не навстречу, тебе кажется, что да, вот он, город, а деревни никакой вроде бы никогда и не было. Потом случается то одно, то другое, и об этом не думаешь, и забываешь – время это умеет – всё, что можно и что, казалось бы, нельзя забыть.

Но ближе к концу песни всё же оказывается, что деревня есть – была, по крайней мере. Ты надеваешь единственные, лучшие туфли цвета недопитого вина и отправляешься в путь. Идёшь по разбитой дороге, а деревня всё не приближается, и есть ли она, и нет ли её, понимаешь всё меньше, и боишься не дойти, а дойти – боишься ещё больше…

Женщина допела мою песню, я допил вино цвета её туфель и пошёл обратно, в город.

Все, кто уходил, бросали ей по монете в копилку. Я не стал бросать свою монету, дал её женщине. Дал бы две, но у меня такая была одна. Ни во что не конвертируемая, поэтому настоящая. Стоящая, звонкая, уже старинная, отчеканенная в моей деревне, до которой мне не добраться, даже если в течение всей песни идти по запылённой дороге, в башмаках цвета вот уже, кажется, допитого вина.

– Нет-нет, – крикнула мне женщина вдогонку, – ваш бокал ещё полон.

И снова запела мою песню.

Непрерывность

Моему лучшему другу Хулио, с которым мы незнакомы.

Автор.

Никак не удавалось понять, куда ушла эта женщина. Я сновал по комнате, сидел на любимом диване и на любимом же балконе, смотрел на уток – и всё это часами и днями, – но ответа ниоткуда не было.

Итак, она спешила и даже не завязала волосы. Впрочем, с распущенными волосами она выглядела ещё лучше. Они попрощались у входа в маленький домик в горах, который называли хижиной, и она быстро пошла по тропинке на север. Всё ясно и логично. Но что стало с ней потом? Это необходимо понять, чтобы рассказ закончился.

Спрошу у лучшего друга, обсудим это с ним. Тем более что как раз сейчас он пишет о, как он думает, первом по важности персонаже нашего с ним рассказа – мужчине с поцарапанной щекой, возлюбленном эффектной брюнетки с распущенными волосами, быстро уходящей в сторону севера по только ей известной тропинке.

– Привет, Хулио! – позвонил я ему, как всегда – не побоюсь ложной нескромности – кстати.

Он сидел за столом у окна, выходящего в сад, и раздумывал о том, куда пойдёт мужчина с поцарапанной щекой, на юг от маленького домика в горах, который он и его красивая подруга называли хижиной. Окно выходило в парк. За этим столом было легко и писать, и читать, к тому же бархатное кресло было удобным, хотя зелёный цвет меня слегка раздражал. Сигареты лежали под рукой, и рядом была эта серебряная чашечка с серебряной трубочкой, названия которых я постоянно забывал, но он уже перестал обижаться на меня за мою плохую память. Развитие сюжета и персонажи постепенно становились понятны – во всяком случае, это касалось мужчины с царапиной на щеке. Совершенно неожиданно зазвонил телефон. Звонил я: мне было необходимо посоветоваться с ним по поводу не самого важного, как он считал, персонажа. Вот тут-то он из ошибался: персонаж был далеко не второстепенным.

– Привет, Мигель! – приветливо ответил Хулио, заранее зная, кто звонит. – Ты, как всегда, вовремя. Без тебя этот рассказ у меня не получится.

– Вот что значит хороший читатель! – скромно отозвался я о себе.

– Вот что значит хороший автор! – не менее скромно отозвался о себе он.

Нам было приятно, что мы не одиноки в своих оценках.

– Как вообще дела, Хулио? – спросил я, зная, как наши с ним дела и понимая, что он знает причину звонка и, следовательно, понимает его неотложность. Но сразу переходить к делу не хотелось – ни мне, ни ему.

– Ты помнишь, что должен не забыть посмотреть по телевизору чемпионат мира? Ваши выиграют.