Субъективный реализм

Снимали мы комнату на двоих: я спал на одной кровати, а дед на другой. Комната была удобная, с белыми стенами. Только стены эти были такие тонкие, что всё было слышно. Жилось нам замечательно. Море – совсем рядом. Днём отдыхали, потом опять шли на море. Уставали за день сильно – я от купания, а дед – от наблюдения, чтобы со мной ничего не случилось. Потому и не случилось, я думаю, что дед очень внимательно наблюдал.

По вечерам разговаривали во дворе с хозяйкой и соседями, спать ложились, когда уже совсем стемнеет. На Украине ночи тёмные, даже чёрные. И звёзд столько, что некоторым не хватает на небе места, и они падают. А тишина – как будто пели украинскую песню и вдруг замолчали, и песня повисла в небе, и теперь только кузнечики стрекочут.

Дед жутко храпел. Ложился всегда на спину, а на спине всегда храпится сильнее, чем на боку. Вообще-то на боку тоже храпят, но на спине сильнее. Такого храпа я больше никогда не слышал, хотя храпят многие. Дед храпит, храпит, а потом вдруг – как рявкнет, – и снова храпит. Ночью в комнате – ужас как страшно. Утром, бывало, скажешь:

– Дедушка, ты сильно храпел.

А дед искренне удивляется:

– Я храпел? Я никогда не храплю!

Человек никогда не замечает, что храпит, и убедить его в том, что он храпел, невозможно. И разбудить деда было тоже невозможно. Когда дед спал, то, как говорится, хоть из пушек стреляй.

Поэтому я старался уснуть первым, чтобы не слышать, как дед начнёт храпеть. Когда спишь, храпения уже не слышишь. А вот если не успеешь первым уснуть, то потом от храпа не уснёшь.

И вот однажды мне не удалось опередить деда. Он вообще-то засыпал, как и я, моментально, и на этот раз успел меня опередить. Ну, то есть не успел, а как-то взял вдруг и уснул раньше меня. А уснув, принялся храпеть. Храпит, храпит и рявкнет. Храпит, храпит и рявкнет.

Мне ужасно хотелось спать. В комнате было темно и, если не уснуть, – грустно. А как уснёшь при таком храпе? Я проворочался в постели несколько часов. И посвистывал, и покашливал, и пальцами щёлкал – всё, чтобы деда разбудить. Не получается, хоть плачь. Не мог же я встать, подойти к деду и сказать ему на ухо: «Дедушка, не храпи, пожалуйста». Потому что я боялся, что дед испугается и вскочит.

И тогда я решил залезть к деду под кровать и попробовать разбудить его оттуда. Тихонько залез. Лежу и смотрю – кровать провисла: дед был лёгкий, но всё-таки кровать провисала, ясное дело. Стал я потихоньку толкать деда снизу. Не слышит. Я и кашлял, и свистел, и снова толкал. Бесполезно, не слышит. И храпит – сильнее прежнего.

Под кроватью темно, холодно, одиноко. Набравшись храбрости, я высунул руку из-под кровати и потянул деда за что-то – то ли за руку, то ли за нос. Наверно, всё-таки за нос. Дед в ужасе как вскочит, как закричит:

– Мишенька, ты где?!!

А я от страха молчу. Дед – к выключателю, включил свет, бросился к моей кровати, – а меня-то там нет. В комнате – яркий свет, дед бегает по комнате, ищет меня и не находит. Я забился под кровать у самой стенки, и так мне страшно, что и слова не могу выговорить. Наконец набрался храбрости и отзываюсь:

– Я здесь!

Дед не понял.

– Где ты?!! – кричит.

Тогда я вылез из-под кровати. Дед в ужасе:

– Что с тобой случилось?! Почему ты под кроватью?!

Я весь трясусь от холода:

– Ты, – говорю, – храпел, я тебя хотел разбудить…

Дед уже не знал, чему больше удивляться: то ли тому, что я оказался под кроватью, то ли тому, что он якобы храпел. С трудом после этого уснули, но зато до утра не просыпались.

А соседи утром были очень рады узнать, что к нам, оказывается, никто не залез через окно и никакого погрома не было. Просто ребёнок оказался под кроватью – мало ли что в жизни случается.

* * *

Я помню все фотографии в этом альбоме. Они чёрно-белые и серо-белые, некоторые с жёлтыми пятнами. Но всё равно они очень красивые. Я смотрю на них – и вспоминаю.

И о том, как мои родители, которые были жуткими футбольными болельщиками, меня приучили к футболу, и однажды на игре нашего «Авангарда» с московским «Спартаком», когда Николай Королёв ударил мимо ворот, мама взвизгнула, подпрыгнула и хлопнула из всех сил по колену – только не своему, а соседа по трибуне. Но он ничего не сказал. Как я теперь понимаю, получить по колену от такой красивой женщины – это даже приятно.

И о том, как отец изобретал всевозможные приспособления, чтобы лечить мне руки после болезни. Потом врачи говорили, что непонятно, как я после этой болезни выжил. А мне вполне понятно, как: благодаря им и моим родителям.

И о том, как девочка тонула недалеко от берега, и я хотел её спасти и сам чуть было не утонул, и бабушка спасла нас обоих. И как мы с бабушкой играли на пляже в футбол – она мне била по воротам, а я отбивал. И как она однажды заплыла вместе с нашей квартирной хозяйкой на несколько километров от берега, а мы с дедом махали им руками и кричали.

И о том, как отец, почти перед самой своей смертью, сказал мне:

– Очень мне стыдно, что когда ты был маленький, я тебя однажды отшлёпал.

А я ему ответил, что ничего такого не было, потому что он меня никогда не шлёпал. Я и сейчас так думаю, совершенно в этом уверен. Он просто что-то напутал. Жаль, я не успел его переубедить…

В этом альбоме ещё много пустых страниц. Мои дети поставят сюда новые фотографии. А потом – их дети, и дети их детей. И так мы всю жизнь будем вместе.

То есть не только жизнь, а… Я пока не знаю, что это. Но будем вместе – там и в альбоме.

Мост

И долго слушаю, как ты молчишь…

    Афанасий Фет

Ничего не поделаешь: всё равно придётся ставить точку… Сейчас она не помешает, наоборот. Сейчас – я её уже заждался.

Вообще-то рано отличается от поздно так мало, что заметить эту разницу успеваешь лишь тогда, когда одно как-то неожиданно становится другим…

Речка, подобно грозди воздушных шариков, прыгала по камешкам.

Не так: казалось, что маленькая, ещё неловкая девочка выпустила свой шарик и он, вместо того, чтобы взлететь, упруго запрыгал с одного мокрого камешка на другой. А девчонка побежала за ним вдогонку, подпрыгивая и хохоча, – да разве догонишь вырвавшийся на волю шарик! Кому и когда это удавалось?

И не оттого ли так весело? Смешно и совсем не жалко. Пусть летит себе, раз уж ему невтерпёж полетать. Зато есть уважительная причина побегать.

– Торопись! – подмигнул я девочке, продолжая сочинять о ней очередную историю. С натуры всегда здорово сочиняется – если не ошибаюсь… – Как видишь, спешка нужна и при ловле шариков!

Девчонка до слёз рассеялась и забрызгала весёлыми слезами мой блокнот:

– Хочешь помочь? Присоединяйся!

Я хотел, но, как водится, не решался, и она пришла мне на помощь, изменив тему:

– У тебя, я вижу, всё та же ручка.

– Спасибо тебе, – сказал я. – Это был незабываемый подарок.

Она кивнула маленьким гребешком:

– Мне нравятся ручки с разноцветными чернилами. Жаль только, их нечасто находишь. Эту, твою, уж не помню, кто обронил – намеренно или случайно… А серые никто не роняет – они нужнее их обладателям. Только им и нужны.

И она, снова рассмеявшись, заторопилась за своим шариком, перескакивая с камушка на камушек, не переставая хохотать и брызгаясь, как и полагается маленькой девочке.