Чтоб знали! Избранное (сборник)

Дружбы у меня с ним, стало быть, не состоялось.

Привёз я Маруську в ресторан, с моей точки зрения, вполне приличный, в коем полумрак по-американски. Сели за столик, и вижу, у неё морда кислая стала. «В чём дело?» – спрашиваю. «Здесь темновато», – отвечает. «Хотите в другой ресторан?» – предлагаю. «Хочу», – скромно так заявляет она.

Встали и поехали. Через дорогу был ресторан весь в мраморе, с окнами во всю стену и с люстрами. Там ей понравилось, и она свои пёрышки распустила. Выбирает в меню, что бы по экзотичнее. А я взял кусок сёмги жареной-пареной с гарниром. Маруся говорит: «Я тоже такое хочу». «Милости просим, – говорю, – берите». «Нет, – передумывает она, – я возьму что-нибудь пооригинальнее». Выбрала сама то, не знает что. Я заказал вино. Официанты сновали вокруг да около стола. В тоске по рабовладельчеству люди обожают хорошие рестораны с по-рабски услужливыми официантами.

Разговариваем, шутим, она глазками заблестела. Через полчаса на первом свидании мне уже, как ты знаешь, не о чем с женщиной говорить, и становится пора приступать к ебле.

Универсальное отношение к женщине: ебля как приветствие, ебля как общение, ебля как прощание.

Я хватаюсь за её руку, как за соломинку, вытягиваю губы, будто хватая воздух, и гребу руками к её торсу. Но часто женщина равнодушно даёт мне утонуть в торосах моего безразличия к ней, не позволяя добраться до сути, ради которой мы и оказались вместе. Мы почему-то должны делать вид, что нам есть о чём говорить, тогда как нам лишь есть о чём договариваться.

И думаю я думу: «Трахну её сегодня или нет?» Никогда не позволяю себе увериться в сём, пока член не введу, а то бывало и такое, что разденемся и в последний момент что-нибудь приключается: то ли она панически боится забеременеть, а у меня не оказалось резинки, то ли она так же панически боится венерических заболеваний, а у меня опять же не оказалось резинки. И ни в какую – хоть насилуй.

Принесли жратву в жертву. Маруська потыкала в свою тарелку, и ей не понравилось. У меня же еда роскошная. Моя дамка пялит глаза в мою тарелку и явно ждёт, что я по-джентльменски предложу ей поменяться. Но я говорю, что она сделала осознанный выбор, с которым она теперь должна жить. Благо ей было предложено его изменить. Пришлось и ей пожрать немного, чтобы не остаться голодной.

В процессе разговора выяснилось самое главное – что она мужика год не имела, а это значительно увеличивало мои шансы на быстрый успех.

Потом покофейничали, ликёрничая. Вышли мы из ресторана и пошли на стоянку машин. Только мы уселись, я руку ей на колено и – в губы, медленно, но верно. Она задышала и бормочет: «Как это вы так сразу». А я не отвечаю и обсасываю ей мочку уха и внутрь уха языком забрался, и дрожь пошла по её телу, жилка заметалась по виску.

Она стала оправдываться, что, мол, давно ничего подобного не испытывала.

«Поехали ко мне в гости», – предложил я. И тут Маруська возмутилась: «Вы что, здесь совсем уже ошалели, чуть познакомились и сразу… Не желаю я так».

Ну, не желаете, и не надо-с. Повёз её домой. Темно уже, холодно стало, дождь мельчит. Высадил её у дома. Провожать не стал – не заслужила. А там таких домов четыре, совершенно одинаковых. И вижу, она пошла не по той дорожке, пришла к другому дому, ткнулась в парадное и почувствовала, что не туда попала. А дождь накрапывает мне на стекло. Вижу, она опять на своих высоких каблуках ковыляет обратно, ищет нужную дорожку. Высокие каблуки в женской обуви – это аналогия бинтования ног у женщин в древнем Китае, установление женской малоподвижности и, следовательно, зависимости от мужчины.

Я сжалился, вышел из машины, набросил ей на плечи мой плащ и молча подвёл её к нужному парадному. Вошли, но она не поднимается по лестнице, а со мной стоит. Тут я её прихватил, и она прижалась ко мне, опять подрагивает. А я умасливаю: «Мне не хочется с вами прощаться», – и целую по-всякому. Тут она решилась и говорит: «Пойдёмте, я хочу купить сигареты». Конечно, сигареты – они ведь фаллический символ, но я ей об этом не сказал. Сели мы в машину, печка горячий воздух гонит, я ей руки на сжатые из последних сил колени положил, отметив давно ещё, что круглые и полненькие, что ноги длинные и недурной формы.

Повёл я машину к своему дому, а она о сигаретах и не упоминала, и всё о моей «сигаре» небось мечтала. Как восточный торговец не будет удовлетворён даже выгодной продажей, если он сначала не поторгуется, так и женщина не будет удовлетворена совокуплением, если она сначала не поломается.

Приехали, и я её сразу в спальню повёл. Теперь она уже не сопротивлялась, а разделась не задумываясь, а я ей грудь целовал, пока она трусики снимала. Животик у неё дрябленький оказался, но мокренькая она была насквозь. Улеглись мы с ней «валетом» – вот где я ей наконец дал «прикурить», и она «закурила», «глубоко затягиваясь». Женщина раскрывает рот – всё равно что раздвигает ноги.

Я желвачок её волшебный стал обхаживать языком. Уж точно – мал похотник, да дорог. Как завыла она, как замычала – хорошо хоть, что рот у неё заткнут был, а то бы соседи напротив в доме всполошились бы. Кончила она, а я развернулся и себя ублажил. Пришлось мне наружу кончить, потому как она сказала, что нельзя в неё кончать. Ещё бы – дети у сорокалетней могут родиться дебилами. Смотрел я на её оргазмом просветлённое лицо и восхищался: «Что может быть прекрасней кончающей женщины. Боже, ты – гений!!!»

Полежали мы малость в «96» и опять в «69» развернулись. Я держу в руках ланиты жопы и счастливо ощущаю всеядный женский рот, коий не что иное, как пизда с языком и зубами. И целую я её в большие и малые уста, а из них, раскрытых, женская слюна сочится. Деликатес получился – женщина, «жаренная» в собственном соку.

На этот раз она – очевидно, да и по собственному признанию, – ещё сильнее зашлась. Год мужика не пробовала. Как это баба может такое выдержать, когда ей подойти и предложить себя – и ебля гарантирована. Не то что мужик, который скорей всего нарвётся на воротящую носом. Не знаю, что со мной бы приключилось, если бы целый год без бабы. Страшно даже представить – кошмар.

На следующий день я должен был совокупляться с жаркой молодой америкашкой, и в мыслях о ней я совершенно охладел к Маруське и думал только о завтрашней. Из пизды – с любовью.

А Маруська лежит, глаза закрыла, будто на ночь решила остаться. Мне с ней ночь тратить не хотелось, потому что тогда мне нужно было бы с ней и утро проводить, так как она в два часа улетала.

– Твои друзья небось уж в полицию звонят – пропала ты на всю ночь с незнакомцем, – говорю я ей с намёком, мол, пора и честь знать. Но она не отреагировала, как следовало бы, а стала меня убеждать, что ничего страшного, что они переживут. Будто меня это волновало, переживут они ночь без неё или не переживут. Это я хотел пережить ночь без неё. Пришлось действовать прямее:

– Ты когда хочешь уходить? – спросил я.

Тут она дорубила и стала собираться. Явно заобижалась. Но что делать? Жертвовать собой во имя её прихотей-похотей, когда у меня своих хватает? Привёз я её домой, высадил, поцеловав на прощанье, и с лёгким сердцем и мошонкой вернулся домой.

Спать вместе с женщиной имеет смысл только тогда, когда среди ночи или проснувшись утром продолжаешь заниматься с нею любовью. Если же этого не происходит, как было бы у меня с Маруськой, то спаньё вместе может стать только вредной привычкой.

Сон лишает нас реальности присутствия, и получается: заснули – расстались, проснулись – встретились. А так как женщина ложится в постель с лицом, а просыпается с мордой, то поспешная утренняя встреча оказывается не из радостных.

На следующий день я позвонил ей в полдень и предложил довезти её до аэропорта. Она великодушно согласилась, но всю дорогу сидела надутая, а я всё думал предложить ей, чтобы она мне отсосала в машине, но потом передумал, глядя на её обиженное лицо, правда, со следами вчерашнего наслаждения. Впрочем, может, она потому и обиженная была, что я не затребовал должного внимания. Прощание было без слёз. Хоть она, уходя, обернулась и остановилась в якобы порыве что-то сказать. Но так ничего и не сказала. Получилось весьма театрально.

Вот такое полюбовное приключение приключилось.

Будь здоров, Серж. На мои письма надейся, но сам не плошай.

Б.

БОРИС – СЕРГЕЮ

Серёг, ну здравствуй!

Я уже решил не жаловаться на то, что от тебя писем нет, потому как верю – не твоя вина, а посему продолжаю повествовать о событиях.

Вот ещё экспонат из моего паноптикума, или кунсткамеры.

Дал я объявление в местную аглицкую газету, копнуть американок. Перевод звучит так:

Юная женщина, посмеивающаяся над брачными объявлениями, но мечтающая о счастливой любви, у которой сильный материнский инстинкт, но у которой нет детей, которая увлечена искусством, но не чужда логики, которая стройна и привлекательна, но с точки зрения мужчин, а не родственников, с Вами мечтает познакомиться европеец, интересный, но одинокий.

Пришло мне письмо, в котором корявым языком и почерком было написано, что она мечтает о счастливой любви и что ей за сорок. Ничего себе, думаю, что же это, она читать не умеет? Звоню из любопытства. Голос глупый и старческий, говорит, что ей сорок семь.

Я ей говорю: «Я же писал, что хочу женщину юную. Почему вы решили написать мне?» Ничего вразумительного не отвечает. Мычит. Говорит, что привлекательная, что тридцать пять фунтов только что сбросила, что повар, говорит. Ну, думаю, возраст не помеха, я женщин всяких люблю, если действительно сексапильна. Договорились встретиться в ресторане.

Приезжаю, сидит уже на скамеечке. Пятьдесят пять – не меньше. Таких взрослых ещё не пробовал. Мордашка была когда-то вразумительна. Хорошо хоть, что у любой женщины, даже самой некрасивой, имеется шанс, и этот шанс – пизда.

– Добрый вечер, вы Пегги?

– Здрасьте, – говорит, – я Пегги.

У неё рожа в улыбке – понравился, вижу. Зубы у неё подозрительно белые, не свои. Морщин навалом, дряблые веки – в синей краске.

Я напрягся и улыбнулся. Официантка усадила нас в кабинетик, кофе принесла. Я заказал мороженое, она заказала шербет – калорий меньше.

– Вы были удивлены, когда увидели меня? – спрашивает она виновато.

– Нет, я был ко всему готов. Ну, а вы удивлены?

– Да, удивлена – вы такой красивый.

Я хмыкнул «спасибо». В морде у неё всё-таки ещё присутствовало нечто остаточное от привлекательности.

На указательном пальце у неё ранка, типичный ожог. Я играю в проницательного.

– А это что, ожог? – спрашиваю я её.

– Да, – говорит она изумлённо.