Под сенью боярышника

Через некоторое время он взял её за концы и, словно забрасывая сеть, растянул на воде. Красное пятно покачивалось на поверхности. Он отпустил простыню и подождал, пока течение едва не унесло её. Цзинцю испугалась и подала голос. Третий Старче сунул руку в воду и вытянул простыню. Он так поиграл с простыней несколько раз, и Цзинцю успокоилась, и больше уже не боялась, что простыня уплывёт. Вместо этого она молча наблюдала за его движениями.

На сей раз он не стал ловить простыню, и течение подхватило её. Она смотрела, как та уплывала всё дальше и дальше, поскольку Третий Старче не предпринимал никаких попыток ухватить её. Цзинцю не могла уже больше молчать, она буквально завопила, что его только рассмешило, и он пробежал по бурлящей воде, чтобы доставить простыню назад.

Стоя в воде, он обернулся, посмотрел на неё и произнёс:

– Замёрзла? Надень моё пальто.

– Мне не холодно.

Он выпрыгнул на берег и набросил своё пальто ей на плечи, смерил её взглядом и затрясся от смеха.

– Что? В чём дело? – спросила она. – Плохо выгляжу?

– Нет, просто пальто тебе слишком велико, вот и всё. В нём ты похожа на гриб.

Глядя на его руки, красные от холода, она спросила:

– А ты не замёрз?

– Я стал бы хвастуном, если бы сказал, что мне жарко, – засмеялся он, – но через минуту всё будет в порядке.

Он вернулся в воду, продолжил стирать простыню, потом выжал её и поднялся назад на берег. Она передала ему пальто, а он взял таз с простынёй. Цзинцю попыталась отнять у него таз, сказав при этом:

– Иди на работу. Я сама отнесу, спасибо большое.

Он не уступал.

– Сейчас обед. Я работаю здесь поблизости, потому и пошёл в перерыве к Тётеньке.

Вернувшись домой, он показал ей бамбуковый шест, используемый для сушки одежды, который находился под карнизом в задней части дома, нашёл тряпку, протёр шест дочиста и затем помог ей повесить и закрепить простыню, чтобы та сохла на солнце. Всё у него выходило очень естественно.

– Как это ты так наловчился в работе по дому?

– Я долго жил вдалеке от дома. Я могу всё делать сам.

Тётенька, услышав это, поддразнила его.

– Ну и хвастун! Моя Фэнь стирает твоё лоскутное одеяло и простыни.

Фэнь, должно быть, неравнодушна к нему, подумала Цзинцю, иначе с какой стати она бы стирала его простыни?

В эти недели Третий Старче приходил к Тётеньке на обед почти каждый день. Иногда он мог прикорнуть, иногда перебрасывался парой слов с Цзинцю, а иногда приносил яйца и мясо с тем, чтобы Тётенька могла приготовить что-нибудь вкусненькое для всех. Никто не знал, где он их брал, так как всё это выдавалось по талонам. При случае он приносил даже фрукты, что было редкостным лакомством, поэтому его приход радовал всех.

Однажды он попросил Цзинцю показать ему, что она написала, так замотивировав свою просьбу:

– Цзинцю, я знаю, что хороший мастер не показывает недоделанный шедевр, но твоё творение не осколок нефрита, а история деревни. Ты позволишь мне посмотреть, что ты написала? Цзинцю не смогла отговорить его и дала ему почитать своё произведение. Третий Старче читал его внимательно и после вернул.

– У тебя, безусловно, талант, но заставлять тебя писать такой материал, ну, в общем, это – пустое.

– Почему?

– Всё это случайные эссе, не связанные между собой. Они не очень интересны.

Его слова потрясли Цзинцю: он произносил что-то совершенно реакционное. В глубине души ей тоже не нравилось писать эти эссе, но и никакого выбора у неё не было. Он понимал, что она многое вложила в эту работу, поэтому попробовал успокоить её:

– Просто пиши, что хочешь, и это будет прекрасно. Не напрягайся так сильно над таким материалом.

Она убедилась, что вокруг никого нет, и спросила:

– Ты говоришь, не напрягайся так сильно над таким материалом. Хорошо, а над чем нужно напрягаться?

– Над тем, о чём хочется писать. Ты когда-нибудь писала рассказы или стихи?

– Нет. Кому понравится рассказ, который я напишу?

Он удивился.

– А как ты думаешь, какие люди пишут рассказы? Я думаю, у тебя есть все задатки писателя: у тебя хороший стиль, и, что ещё более важно, у тебя пара поэтических глаз, ты видишь поэзию в жизни.

Цзинцю подумала, что он снова воспарил, поэтому сказала:

– Ты постоянно говоришь о том, что нужно быть поэтичным, что всё на свете поэтично. Что конкретно ты имеешь в виду под словом поэтичный?

– В прошлом я бы имел в виду просто всё поэтичное. В наши дни, конечно, я вкладываю в это слово понятие революционный романтизм. –

Похоже, ты знаешь, о чём говоришь. Почему бы тебе не написать какой-нибудь рассказ?

– Я хочу писать, но всё это никто никогда не осмелится опубликовать. Как-то не хочется писать то, что никогда не будет издано, – засмеялся он. – Культурная революция началась, когда ты, должно быть, пошла в школу, а я уже учился в старшей ступени средней школы. На меня капитализм повлиял глубже, чем на тебя. Мне всегда хотелось учиться в университете, в Пекинском университете, или в университете Цинхуа, но я родился слишком поздно.

– Рабочие, крестьяне и солдаты могут теперь учиться. Почему бы тебе не попробовать?

– А смысл? В университете теперь ничего не изучишь, – сказал он, отрицательно покачав головой. – А что ты собираешься делать, когда закончишь школу?

– Работать в поле.

– А после того?

Цзинцю расстроилась – она не видела, что у неё будет после того. Как и всех других молодых горожан, её брата отправили в поля несколько лет назад безо всякой возможности вернуться. Он хорошо играл на скрипке; его приглашали и в уездную концертную бригаду, и в Ансамбль политический песни и танца армии и флота, но всякий раз, когда его проверяли на политическую благонадёжность, приглашение отзывали. Уязвленная, она сказала:

– Нет у меня никакого после того. После того, как меня отправят в поля, у меня не будет шанса вернуться, потому что классовый статус моей семьи очень плох.

Он ободрил её.

– Это не так. Разумеется, ты сможешь вернуться, это только вопрос времени. Не думай слишком много об этом и не заглядывай далеко в будущее. Каждый день мир меняется. Кто знает, к тому времени, когда ты окончишь школу, эту политику, возможно, отменят, и тебя вообще никуда не отправят.

Цзинцю чувствовала, что ей нечего ему сказать. Он был сыном чиновника, и несмотря на то, что тоже где-то пострадал, сейчас у него всё было хорошо. Его никогда не посылали учиться у крестьян, но сразу же назначили в геологическую партию. Люди как он не могут понять людей как я, подумала она, не могут понять, почему я переживаю.

– Я хочу вернуться к работе, – сказала она, взяв ручку и делая вид, что начинает.