Под сенью боярышника

Больше ничего на этот день запланировано не было, поэтому у всех оказалось время устроиться и отдохнуть. Официально работа начиналась на следующий день. Помимо опроса селян и составления текстов, ученики знали, что будут работать в поле с самыми бедными фермерами, познавая на себе крестьянскую жизнь.

Товарищ Чжан развёл других по их новым домам, оставив Цзинцю с Тётенькой Чжан. Тётенька отвела её в комнату своей дочери, чтобы та могла распаковать вещи. Комната походила на другие сельские спальни, в которых Цзинцю приходилось бывать: тёмная, с маленьким окошком на одной стене. У окна не было стекла, только целлофан, вставленный в раму.

Тётенька включила свет, тускло осветивший комнату приблизительно в пятнадцать квадратных метров, опрятную и чистую. Кровать была больше одинарной, но меньше двойной. Вдвоём будет тесновато, но достаточно. Недавно выстиранные и накрахмаленные простыни, более похожие на картон, чем на ткань, были туго расправлены по всей кровати; сверху лежало лоскутное одеяло, свёрнутое в треугольник, с белым пододеяльником в двух углах. Цзинцю задумалась, как это так его свернули, и, хоть убей, не могла понять. Чувствуя себя немного не в своей тарелке, она подумала, что будет пользоваться своим собственным одеялом с тем, чтобы по утрам не приходилось изо всех сил пытаться свернуть лоскутное одеяло. Ученики, которых отправляли в село проживать у бедняков и середняков, знали, что они должны следовать пункту из протокола, используемого 8-й Маршевой армией во время Гражданской войны: пользоваться только тем, чем пользуются крестьяне, и вернуть всё в целости и сохранности.

На столе у окна лежал большой квадрат стекла, используемого для показа фотографий, что, как знала Цзинцю, считалось декадентством. Фотографии лежали на тёмно-зелёной ткани. Из любопытства, Цзинцю прошла через комнату, чтобы взглянуть на снимки. Тётенька указывала на каждую фотографию по очереди, объясняя, кто был на фото. Сень, старший сын, высокий молодой человек совершенно не походил на своих родителей. Возможно, он в какой-то мере не от мира сего, подумала она. Сень работал на почте в Городе-на-Янцзя, и домой являлся только раз в неделю. Его жену звали Юминь, и она преподавала в деревенской начальной школе. У неё были тонкие, изящные черты лица, высокая и стройная фигура – хорошее сочетание с Сенем.

Фэнь была старшей дочерью. Она казалась миловидной, и Тётенька рассказала Цзинцю, что после окончания средней школы Фэнь осталась работать в деревне. Вторую дочь звали Фан. Она сильно отличалась от своей сестры: рот у неё выступал вперёд, а глаза меньше. Фан всё ещё училась в средней школе Города-на-Янцзя и дома появлялась раз или два в неделю.

Пока они разговаривали, пришёл второй сын товарища Чжана, Линь. Ему нужно было натаскать воды и начать готовить еду для городских гостей.

Цзинцю заметила, что он не похож на Сеня, своего старшего брата, но больше напоминал товарища Чжана. Ей это было удивительно. Как могли так различаться два брата и две сестры? Как будто, создавая первого сына и первую дочь, родители израсходовали все свои наилучшие качества, поэтому к тому времени, когда они взялись за следующих двух, слепили их как попало.

Цзинцю, чувствуя себя неловко, сказала:

– Я помогу тебе набрать воды.

– А сможешь? – тихо спросил Линь.

– Конечно, смогу. Я часто езжу за город поработать на земле.

Тётенька Чжан сказала:

– Хочешь помочь ему? Я тогда нарежу зелени, а ты её вымой в реке.

Она взяла бамбуковую корзинку и покинула комнату. Линь, оставшись наедине с Цзинцю, повернулся и поспешил в хозяйственную часть дома за вёдрами. Тётенька вернулась с двумя связками овощей и вручила их Цзинцю.

Возвратившись с вёдрами, не поднимая глаз, чтобы не встретиться взглядом с ней, Линь сказал:

– Пошли.

Цзинцю взяла корзину и последовала за ним по едва заметной дороге к реке. На полпути они натолкнулись на нескольких деревенских мальчишек, которые стали поддразнивать Линя: «Твой папаша раздобыл тебе невесточку, а?» – «У-у-у, да она из города!» – «Ну и дела!»

Линь поставил вёдра на землю и погнался за пацанами. Цзинцю крикнула: «Да не слушай ты их!» Линь вернулся, взял вёдра и поспешил вниз по дороге.

Цзинцю смутилась – что имели в виду эти пацаны? Почему они так шутили?

У реки Линь решил, что вода слишком холодна для Цзинцю, заморозит ей руки, как сказал он. Цзинцю не могла убедить его в противном, а оттого и осталась ждать и наблюдать за ним с берега. Покончив с мытьём зелени, Линь набрал два полных ведра.

Цзинцю настаивала на том, что сама понесёт их. «Ты не дал мне вымыть овощи, так уж дай, по крайней мере, нести воду». Но Линь и этого ей не позволил, схватил вёдра сам и бросился вверх к дому. И, едва вернувшись домой, быстро куда-то ушёл.

Цзинцю попыталась помочь Тётеньке готовить, но ей опять не дали этой возможности. К тому времени маленький племянник Линя, Хуань Хуань, который всё это время спал по соседству, проснулся, и Тётенька наказала ему:

– Сходи с тётей Цзинцю позвать дядю Третьего Старче на обед.

Цзинцю не знала, что в семье имеется ещё один сын. Она спросила Хуань Хуаня:

– Ты знаешь, где дядя Третий Старче?

– Да, он в лагере геобологов.

– Геобологов?

– Он имеет в виду лагерь геологической партии, – с улыбкой объяснила Тётенька. – Мальчик не очень чисто говорит.

Хуань Хуань потянул Цзинцю за руку:

– Пойдем, пойдём, у Третьего Старче конфеты…

Цзинцю последовала за Хуань Хуанем, и вскоре выяснилось, что Хуань Хуань не слишком-то расположен идти пешком. Разведя руки, он сказал:

– Ноги болят. Идти не могу.

Цзинцю рассмеялась и взяла его на руки. Выглядел он маленьким, а был тяжёл. Она уже прошагала большую часть дня, таща на себе сумки, но если Хуань Хуань не сможет идти, то у неё не остаётся никакого выбора, кроме как пронести его какое-то расстояние, опустить на землю, передохнуть, затем снова принять его на руки и продолжить путь, спрашивая постоянно:

– Мы уже пришли? Ты не забыл дорогу?

Они прошагали немалый отрезок пути, и Цзинцю собиралась сделать второй привал, когда вдалеке услышала вдруг звуки аккордеона. Её инструмент! Она остановилась и прислушалась.

Это действительно был аккордеон, исполнявший «Песню кавалериста», мелодию, которую и Цзинцю играла прежде, хотя только правой рукой. Невидимый музыкант играл очень хорошо обеими руками. Когда мелодия дошла до духоподъёмной части, она зазвучала, как десять тысяч скачущих галопом лошадей, как завывание ветров и кружение облаков. Музыка исходила из строения, более похожего на навес для инструментов. В отличие от остальных зданий в деревне, которые стояли отдельно друг от друга, это строение представляло собой длинную цепь соединённых бараков.

Должно быть, это и был лагерь.

Хуань Хуань вдруг нашёл в себе неведомые героические силы. Ноги у него больше не болели, он оттолкнул от себя Цзинцю и побежал впереди.

Твёрдо держа его за руку, Цзинцю невольно следовала за ним туда, где отчётливо слышалась музыка. Но теперь это была другая песня: «Ой, боярышник милый…» – на сей раз в сопровождении хора мужских голосов. Она не ожидала, что люди в этом уголке мира могут знать «Боярышник»! Ей стало интересно, а ведали ли селяне, что это была советская песня – так свободно пели мужчины… Они пели на китайском, и Цзинцю слышала, что поют они немного вразнобой, как будто одновременно делают что-то руками. Но именно эта отвлечённость, сосредоченность на чём-то ещё, кроме пения – когда кто-то подхватывал, а кто-то отставал, и всё сопровождалось глуховатым посторонним гулом – делали песню особенно прекрасной.

Цзинцю была под гипнозом; она чувствовала, что её перенесли в сказку.

Сумрак окутывал их, кухонный дым колечками устремлялся в небо, и деревенские запахи плыли по воздуху. Её слух был наполнен звуками аккордеона и низким рокотом мужских голосов. Эта чужая горная деревня сразу стала своей; нужно смаковать её аромат, подумала Цзинцю, по привычке стараясь выразить всё словами. Её чувства погрузились в то, что можно было описать словами мелочная капиталистическая атмосфера.

Хуань Хуань вырвался из рук Цзинцю и вбежал в строение. Цзинцю догадалась, что аккордеонист, должно быть, и есть дядя Хуань Хуаня, Третий Старче, третий сын товарища Чжана. Ей стало любопытно: этот третий сын больше похож на старшего Сеня или на второго, Линя? Она втайне надеялась, что он больше похож на Сеня.

Такую прекрасную музыку просто не могли играть руки мужчины, подобного Линю. Она знала, что несправедлива к Линю, но всё же, всё же…

Глава вторая

Появился молодой человек с Хуань Хуанем на руках. На нём было тёмно-синее, хлопковое пальто до колен, которое, вероятно, входило в спецодежду геологической партии. Маленькое тело Хуань Хуаня закрывало большую часть его лица, и только тогда, когда он подошёл почти вплотную к Цзинцю и опустил малыша на землю, она увидела его лицо.

Её рациональный взгляд подсказывал, что перед ней не типичный работяга. Лицо его не было черновато-красным, оно было белым; его тело не глыба, подобная железной башне, а стройный силуэт. И брови его, хоть и густы, но совсем не такие, что рисуют на пропагандистских плакатах, где они расходятся, как два кинжала.

Его вид напомнил Цзинцю фильм, снятый накануне Культурной революции. Назывался он «Молодое поколение». В нём был персонаж, который обладал, как тогда это называли, ретроградным мышлением. Третий Старче нисколько не походил на революционера или храброго солдата – он больше напоминал мелкого буржуа – и оказалось, что Цзинцю восхищает как раз эта его не-революционность.

Она почувствовала, как сердце забилось учащённо, и разволновалась, вдруг осознав, как выглядит со стороны она сама и её одежда. На ней был старый костюм с хлопковым подбоем, который носил ещё её брат. Костюм немного напоминал тот, в котором изображают Mao, за исключением того, что у пиджака был только один карман. Стоячие воротники на таких костюмах были коротки, а шея у Цзинцю была на редкость длинной. Она уверила себя, что должна напоминать жирафа. Из-за того, что её отца сослали на перевоспитание в трудовой лагерь в деревню, когда она была ещё совсем юной, семейству приходилось выживать только на зарплату матери. Им всегда не хватало денег, поэтому Цзинцю донашивала старую одежду своего брата.

Она никак не могла припомнить, волновало ли её прежде, во что она одета; впервые её обеспокоило, не производит ли она плохое впечатление своим костюмом. Давно она не чувствовала себя настолько застенчивой. Когда Цзинцю ходила в начальную, а потом и в среднюю школу, ученики, случалось, задирали её, но как только она перешла в старшую ступень средней школы, ни один из них уже не смел посмотреть ей прямо в глаза. Мальчики в её классе, казалось, боялись её и краснели, когда она с ними заговаривала, поэтому ей и в голову не приходило, нравится ли им то, как она выглядит или во что одета. Они были глупы, как шобла маленьких уродов.

Но стоявший перед нею хорошо одетый мужчина привёл её в трепет, задел её сердце. Ворот его белоснежной рубашки выглядывал из-под незастёгнутого синего пальто. Его рубашка, опрятная и отутюженная, была сшита, должно быть, из полиэстера, который Цзинцю совершенно не могла себе позволить. Его джемпер цвета серого риса был ручной вязки, и Цзинцю, большая любительница вязать, отметила про себя, что рисунок был замысловатым. Обут он был в пару кожаных туфель. Она скользнула взглядом по своим собственным выцветшим туфлям фабрики «Освобождение» и подумала: что ж, он богат, я из бедных, похоже, мы из разных миров.