Под сенью боярышника

Цзинцю боялась, что Третий Старче не пойдёт из-за такого совета и торопливо пояснила:

– Не волнуйся. Оленина действительно согревает, но мы можем попросить Тётеньку приготовить машевую похлёбку (из золотистой фасоли. – Прим. перев.) Предполагается, что она остудит любые трубы.

Другие мужики в комнате заржали, а один сказал:

– Лады-лады, значит, так ты сбиваешь температуру, а? Машевой похлёбкой.

Третьему Старче было явно неудобно и, выйдя на улицу, он извинился:

– Эти парни давно не были дома, поэтому не следят за своими словами. Они всегда так шутят. Не обращай внимания.

Цзинцю ничего не понимала. Если кто-то говорит об оленине, как о средстве согреться, за что тут извиняться? Всякий раз, когда она ела что-то согревающее, типа чили, например, у неё губы горели, а иногда и зубы начинали ныть, поэтому ей приходилось следить за тем, чтобы не перебрать лишку. И что общего у этих шуток и длительного отсутствия в семье? Значение этих шуток оставалось тайной для неё, а связь с отсутствием в семье, вообще, представлялась неочевидной, но она не слишком задумывалась об этом – её больше занимала мысль, как сказать Третьему Старче, чтобы тот больше не прятал вкусняшки под рисом.

Они шли назад по той же самой узкой дороге, по которой ходили и прежде, еле заметной дороге между полями. Спустя какое-то время Третий Старче спросил:

– Ты что, сердишься на меня?

– С какой стати мне сердиться?

– Может быть, я слишком чувствителен. Я подумал, что ты, возможно, осерчала на меня из-за того дня на горе.

Он обернулся, чтобы посмотреть на неё и сделал пару шагов ей навстречу.

– В тот день я был чрезмерно настойчив. Но не думай обо мне плохо.

– Я не намерена говорить о том, что случилось в тот день, – сказала она быстро. – Забудь его тоже, и пока мы не совершим ту же ошибку, всё будет хорошо. Меня только беспокоит то, что Линь не так понял, и если всё выйдет наружу…

– Он никому ничего не расскажет, не волнуйся, я с ним потолковал.

– Что? И только потому, что ты с ним потолковал, он никому не расскажет? Он так тебя слушает?

Третий Старче поколебался с ответом.

– Мужчины часто переносят женщин через воду, особенно такую, как здесь. Прежде, когда у них не было парома, мужчины переносили всех – молодых девушек, стариков, детей. Если бы Линь сопровождал тебя, то сделал бы то же самое. На самом деле, ерунда всё это. Не беспокойся. –

Но Линь, должно быть, догадался, что мы пришли из города вместе. Не мог же ты случайно столкнуться со мной на горе.

– Даже если он о чём-то догадывается, то не скажет ничего. Он очень честный парень и свои обещания держит. Я знаю, что ты переживаешь по этому поводу и хотел поговорить с тобой об этом, но ты всё время меня избегаешь. Не беспокойся. Даже если Линь что-то и скажет, то, пока мы оба будем всё отрицать, никто ему не поверит.

– Ты хочешь, чтобы мы лгали?

– Такая ложь никому не повредит. Это не великое преступление. Даже если Линю поверят, то я скажу, что ты тут ни при чём: это я бегаю за тобой.

Это выражение бегаю за тобой шокировало Цзинцю. Она никогда не слышала, чтобы кто-то произносил вот так, прямо. Самое большее, что осмеливались люди сказать, было что-то вроде такой-то испытывает глубокие пролетарские чувства к такой-то.

– Да не волнуйся ты так, – почти умолял Третий Старче. – Посмотри на себя. За эти несколько дней ты просто исхудала и глаза у тебя впали.

Она оглянулась на него в сумерках. Он тоже выглядел похудевшим. Глядя на него и поглощённая горечью последних дней, Цзинцю едва не оступилась и не свалилась прямо в поле.

– Здесь никого нет. Дай мне твою руку.

Она буквально крутнулась не месте осматриваясь, но, в самом деле, вокруг не было ни души. И всё же у неё не было уверенности, что кто-то внезапно не появится или кто-нибудь не следит за ними из потайного места. Приклеив руки к бокам, она сказала:

– Забудь об этом. Давай не будем создавать больше проблем. И ещё: отныне не прячь ничего под рисом в моей миске. Если Тётенька увидит, то у неё будет прямое доказательство.

– Прятать под рисом в твоей миске? Я не прятал, – сказал он смущённо. –

Признайся, это был ты, потому что, если не ты, то кто тогда? Я всегда нахожу колбаску, или яйцо, или что-нибудь, когда ты приходишь. Мне приходится делать так, как делали жёны в имперские времена из-за проделок своих остряков-мужей. Я всё выбрасываю в ведро для свиней.

Он остановился и уставился на неё.

– Это действительно не я. Возможно, это Линь. Ты говоришь, что это происходит всякий раз, когда я прихожу, но я ничего не прятал в твою миску. Я знаю, что ты с ума сойдёшь от этого.

– Так это не ты? Тогда кто? Должно быть, Линь. – Она на миг задумалась и сказала: – В этом случае, меня это не волнует.

Его лицо передёрнулось от досады:

– А почему тебя не волнует, что подумают люди о романе между двумя твоими Я?

Глава восьмая

Несколько дней прошло без малейшего намёка на сплетни, и Цзинцю начала верить, что, может быть, и не было ничего, о чём стоило волноваться. Линь, казалось, заслуживал доверия и согласился с просьбой Третьего Старче ничего никому не говорить. Похоже, он хранил своё обещание. Так что Цзинцю удалось немного расслабиться. Приободрившись, она даже начала вязать Линю джемпер. Она прикинула на глаз его рост, объём груди и выбрала простой рисунок. Каждый вечер она вязала допоздна, стараясь закончить работу до того, как уедет.

Видя, как она старательно работает, Тётенька Чжан сказала:

– Нет нужды так гнать. Если ты не закончишь, то можешь забрать его с собой домой. Как только он будет готов, Линь может съездить и забрать его. Или ты можешь приехать и привезти.

Услышав такое, Цзинцю стала работать ещё старательнее: ей не хотелось оставлять хоть какие-то зацепки, которые означали бы, что надо снова встречаться с Линем. Странное дело, её не беспокоило, что такие усилия могут принять за привязанность – только Линю такое могло прийти в голову. Когда придёт время отказать ему, это больно ударит по его самолюбию.

Однажды, когда Тётенька Чжан и Цзинцю болтали о чём-то, Цзинцю упомянула непреходящие проблемы со здоровьем у её матери. У неё часто находили кровь в моче, но доктор не мог выявить причину. Он стал выписывать рецепты так, чтобы мать могла покупать грецкие орехи и леденцы, которые, как говорили, могли излечить, и пока они помогали. Но грецкие орехи и леденцы были в дефиците, и даже по рецепту купить их было трудно.

– Юминь говорит, что у них растут грецкие орехи в старом доме её семьи, – сказала Тётенька Чжан. – Я попрошу её привезти, когда она в следующий раз поедет туда. Ты можешь отвезти их своей матери.

Цзинцю была в восторге! Её мать уже долго болела, и они испробовали всё, чтобы вылечить её: инъекции цыплячьей крови, терапия жестами, всё, что угодно, при условии, что стоило это не слишком дорого. Но всё было тщетно. В самых худших случаях анализы её матери были цвета крови. Цзинцю тут же побежала спросить Юминь. Та ответила:

– Да, у нас действительно растут грецкие орехи, там, где я выросла. Но это очень далеко отсюда, и я не знаю, когда поеду туда в следующий раз. Но я напишу домой и попрошу своих домашних припасти что-то для тебя. А когда потом поеду, то привезу тебе.

– Гм… а почём вы продаёте фунт грецких орехов?

– Вообще-то это наши собственные деревья. Не надо нам денег! Это далеко, и, кроме того, мы не можем спускаться с гор, чтобы торговать ими. Считается, что мы должны отсекать хвост капитализма. У нас забирают всё, что мы выращиваем на этих холмах, хотя предполагается, что весь наш урожай предназначен для собственного пользования. Когда нам только разрешат продавать то, что мы выращиваем? И к тому же все мы считаем тебя частью нашей семьи. Если мы можем помочь выздороветь твоей маме, то бери хоть всё дерево – не беда.

Цзинцю была тронута.

– Спасибо огроменное. Напиши письмо, когда представится оказия… Я найду время съездить туда сама – только бы это помогло маме. Я так боюсь, что однажды она просто истечёт кровью.

Через несколько дней Линь зашёл в комнату Цзинцю с бамбуковой корзиной в руках.

– Посмотри, хватит ли тебе этого.