Тайна леди Одли

«Если они заставят его поверить, как несчастен он будет», – подумала она.

Но вместе с этой мыслью пришла и другая – о ее хорошеньком личике, очаровании, лукавой улыбке, низком музыкальном смехе, похожем на звон серебряных колокольчиков над широкими просторами полей и речкой, журчащей в туманный летний вечер. Она подумала об этом с мимолетным трепетом триумфа, который был сильнее, чем ее страх.

Даже если бы сэр Майкл Одли дожил до ста лет, что бы он ни узнал о ней, как бы ни презирал ее, разве сможет он когда-нибудь забыть это? Нет, тысячу раз нет. До его последнего часа в памяти останется она, такая красивая, чья красота в первый раз за всю его жизнь завоевала его восхищение, его преданную любовь. Ее злейшие враги не смогли лишить ее этого сказочного природного дара, таким роковым образом повлиявшего на ее легкомысленный разум.

Она мерила шагами гардеробную в серебряном свете лампы, обдумывая странное письмо, полученное от Роберта Одли. Люси долго ходила от стены к стене, прежде чем ей удалось привести в порядок свои мысли и она смогла заставить свой рассеянный разум сосредоточиться на угрозе, заключенной в письме адвоката.

– Он сделает это, – процедила она сквозь сжатые зубы, – он сделает это, если я не посажу его в сумасшедший дом или если…

Она не закончила свою мысль вслух. Она даже мысленно не закончила предложение, но какие-то новые непривычные удары сердца, казалось, выбили каждый слог в отдельности о ее грудь.

Это была такая мысль: «Он сделает это, если только какое-нибудь бедствие не обрушится на него и он не умолкнет навеки». Кровь бросилась в лицо госпожи, словно неожиданная и мгновенная вспышка огня, также внезапно погасшая, оставив ее белее зимнего снега. Ее руки, судорожно сжатые, разомкнулись и безвольно упали вдоль тела. Она остановилась – так же, быть может, как жена Лота после того рокового взгляда назад, на погибающий город; пульс ее все больше слабел, каждая капля крови застывала в жилах в том ужасном превращении из женщины в статую.

Леди Одли минут пять неподвижно стояла с высоко поднятой головой, неподвижно глядя перед собой – она не видела окружающих ее стен, а как будто заглянула в темную глубину опасности и ужаса.

Но мало-помалу она вышла из состояния неподвижности так же внезапно, как и впала в нее. Она очнулась от этого полусна, быстро подошла к своему туалетному столику и, усевшись перед ним, смахнула разбросанные на нем бутылочки с золотыми колпачками и баночки с тонкими китайскими благовониями, и посмотрела на свое отражение в большом овальном зеркале. Она была очень бледна, но больше ничего в ее детском лице не выдавало волнения. Линии ее изысканно очерченных губ были так прекрасны, что только очень внимательный наблюдатель мог заметить некоторую жестокость, так не свойственную им. Она сама увидела это и попыталась улыбкой согнать эту неподвижность статуи, но в этот вечер розовые губы отказывались повиноваться ей, они были плотно сжаты и больше не были рабами ее воли. Все скрытые силы ее характера сосредоточились в одной этой черте. Она могла управлять своими глазами, но ей не удавалось контролировать мускулы рта. Люси встала из-за столика, взяла темный бархатный плащ и шляпку из шкафа и надела их. Маленькие позолоченные часы на каминной полке пробили четверть двенадцатого, пока леди Одли занималась этим, и пять минут спустя она вновь вошла в комнату, где оставила Фебу Маркс.

Жена хозяина таверны сидела у очага в том же положении, в котором ее бывшая хозяйка размышляла в одиночестве у камина немного раньше этим вечером. Феба подбросила дров в огонь и надела шляпку и шаль. Она хотела быстрее попасть домой к своему грубому мужу, который мог в ее отсутствие натворить всяких бед. Она подняла голову, когда вошла леди Одли, и удивленно вскрикнула, увидев свою хозяйку одетой.

– Госпожа, – воскликнула она, – разве вы куда-нибудь идете сегодня вечером?

– Да, Феба, – спокойно ответила леди Одли, – я иду с тобой в Маунт-Стэннинг повидать судебного пристава и самой заплатить ему.

– Но госпожа, вы забыли, который час, вы не можете выходить в такое время.

Леди Одли ничего не ответила. Она стояла, взявшись за ручку звонка, и спокойно размышляла.

– Конюшни заперты, и люди уже спят, – шептала она. – Поднимется страшный шум и гам, чтобы приготовить экипаж, но, быть может, один из слуг потихоньку устроит это для меня.

– Но зачем вам выходить сегодня, госпожа? – вскричала Феба Маркс- Завтра вполне подойдет. Ничего, если и через неделю, наш хозяин уведет пристава, если будет ваше обещание уплатить этот долг.

Леди Одли не обратила на ее слова внимания. Она быстро вернулась в гардеробную, сбросила шляпку и плащ, и вернулась в будуар в своем простом костюме, небрежно зачесав назад волосы.

– А теперь, Феба Маркс, послушай меня, – начала она, схватив ее за руку и говоря низким повелительным голосом, требующим повиновения. – Послушай меня, Феба. Я собираюсь в таверну «Касл» сегодня вечером, рано сейчас или поздно для меня не имеет значения, я решила пойти и пойду. Ты спросила меня почему, и я тебе ответила. Я иду, чтобы самой уплатить этот долг и проследить, что деньги пойдут туда, куда предназначены. Здесь нет ничего необычного. Я собираюсь делать то, что часто делают женщины в моем положении, – хочу помочь любимой служанке.

– Но уже двенадцатый час, – взмолилась Феба.

Леди Одли нетерпеливо нахмурилась.

– Если об этом станет известно, – сказала она, все еще держа Фебу за руку, – я готова ответить за свое поведение, но я бы предпочла, чтобы это дело осталось в тайне. Думаю, что я могу выйти из дома и вернуться так, что меня не увидит ни одна живая душа, если ты сделаешь то, что я велю.

– Я сделаю все, что вы хотите, госпожа, – покорно ответила Феба.

– Тогда ты пожелаешь мне спокойной ночи, когда моя горничная войдет в комнату, и пусть она проводит тебя из дома. Ты пройдешь через двор и будешь ждать меня в аллее на другой стороне арки. Я присоединюсь к тебе примерно через полчаса, так как не смогу выйти из комнаты, пока все слуги не лягут спать, но ты будешь терпеливо ожидать меня.

Лицо леди Одли больше не было бледным. Яркое красное пятно горело на каждой из ее круглых щек, и ее большие голубые глаза светились неестественным блеском. Она говорила непривычно четко и быстро. У нее был вид человека, поддавшегося сильному волнению. Феба Маркс смотрела на свою бывшую хозяйку в немом изумлении. Она начала опасаться, что госпожа сошла с ума.

На звонок леди Одли вошла ее изящная горничная, носившая розовые ленты, черные шелковые платья и другие украшения, неизвестные тем забитым людям, что сидели в нижнем конце стола в добрые старые времена, когда слуги носили грубую полушерстяную ткань.

– Я не знала, что уже так поздно, Мартина, – промолвила госпожа своим мягким голосом, которым всегда завоевывала симпатию слуг, желавших услужить ей. – Я беседовала с миссис Маркс и не заметила, как быстро пролетело время. Мне больше ничего не понадобится сегодня, так что можешь ложиться спать.

– Благодарю вас, госпожа, – ответила сонная девушка, с трудом подавляя зевоту даже в присутствии своей хозяйки, так как в Корте привыкли рано вставать. – Мне проводить миссис Маркс, – спросила служанка, – прежде чем я лягу спать?

– О да, конечно. Остальные слуги, думаю, уже в постели?

– Да, госпожа.

Леди Одли засмеялась, взглянув на часы.

– Мы ужасно заболтались с тобой, Феба, – заметила она. – Спокойной ночи. Можешь сказать мужу, что арендная плата будет внесена.

– Большое спасибо, госпожа, и спокойной ночи, – пробормотала Феба, выходя из комнаты в сопровождении горничной госпожи.

Леди Одли послушала у двери, ожидая, пока приглушенный стук их шагов не замер в восьмиугольной комнате и на покрытой ковром лестнице.

– Мартина спит на верхнем этаже, – сказала она, – далеко от этой комнаты. Минут через десять я могу спокойно уйти.

Она вернулась в гардеробную и снова надела плащ и шляпку. Ее щеки все еще горели, а глаза светились неестественным блеском. Она была в таком сильном возбуждении, что ни ее тело, ни мозг не чувствовали усталости. Как бы я ни старалась, я не смогу описать и десятой доли ее мыслей и страданий. Она пережила столько мук в ту единственную жуткую ночь, что они заполнили бы напечатанные мелким шрифтом тома объемом в тысячи страниц. Она испытала целые многотомники боли, сомнений и терзаний. Иногда вновь и вновь повторяя некоторые главы своих мучений. Иногда спеша сквозь тысячу страниц своего горя, не останавливаясь и ни разу не переведя дыхания. Люси стояла у низкой каминной решетки в своем будуаре, следя за минутной стрелкой часов и ожидая, пока она сможет безопасно покинуть дом.

– Я подожду десять минут, – промолвила она, – ни минутой больше, прежде чем снова пойду на риск.

Она прислушивалась к дикому завыванию мартовского ветра, поднявшегося из тишины и темноты ночи.

Стрелка медленно совершила свой неизбежный ход к цифре, указывавшей, что десять минут истекли. Было ровно четверть двенадцатого, когда госпожа взяла лампу и тихонько прокралась из комнаты. Ее легкая поступь напоминала какое-то изящное дикое животное, и можно было не бояться, что эти воздушные шаги разбудят эхо в покрытых ковром коридорах и на лестнице. Она не остановилась, пока не дошла до вестибюля на первом этаже. Из этого вестибюля, который так же, как и передняя госпожи, имел восьмиугольную форму, открывалось несколько дверей. Одна из них вела в библиотеку, и именно эту дверь тихо и осторожно открыла леди Одли.

Выйти тайком из дома через любой из главных выходов было бы чистым безумием, поскольку экономка сама проверяла на ночь все двери с главного и черного хода. Секреты засовов, решеток и цепей, которыми были снабжены эти двери, были известны лишь слугам, отвечавшим за них. Но хотя все эти предосторожности предпринимались лишь в отношении главного входа в цитадель, деревянная задвижка и тонкая железная решетка, такая легкая, что ее мог поднять и ребенок, считались достаточными запорами для стеклянной двери, ведущей из комнаты для завтрака на гравийную дорожку и гладкий дерн во дворе.

Именно через эту дверь леди Одли решила выйти. Она могла легко поднять решетку и отодвинуть задвижку, и спокойно оставить дверь открытой на время своего отсутствия. Опасаться того, что сэр Майкл проснется, не приходилось: он крепко спал в начале ночи, а со времени болезни сон его стал еще более крепок.

Леди Одли пересекла библиотеку и открыла дверь в комнату для завтрака. Эта комната была одной из современных пристроек. Это была простая веселая комната с яркими обоями и красивой кленовой мебелью, в которой больше всех времени проводила Алисия. Все, что требовалось для занятий юной леди, было разбросано повсюду – рисовальные принадлежности, незаконченные кусочки вышивок, запутанные клубки шелка и другие приметы девичьего присутствия, а картина мисс Одли – симпатичный рисунок цветным карандашом, изображающий розовощекую девчонку-сорванца верхом на лошади, висел над причудливыми старинными украшениями на каминной доске. Госпожа окинула взглядом эти знакомые предметы с презрительной ненавистью, светившейся в ее голубых глазах.

«Как она будет рада, если на меня падет позор! – подумала она. – Как она будет радоваться, если меня выгонят из этого дома!»

Леди Одли поставила лампу на стол у камина и подошла к стеклянной двери. Она отодвинула железную решетку и мягкую деревянную задвижку и открыла дверь. Мартовская ночь была черна и безлунна, ее обдало холодом, порыв ветра наполнил комнату своим леденящим дыханием и задул лампу на столе.

– Неважно, – прошептала госпожа, – ее все равно нельзя было оставить горящей. Я найду дорогу, когда вернусь, ведь я оставила все двери открытыми.

Она быстро вышла на ровную гравийную дорожку и закрыла за собой дверь. Люси боялась, что коварный ветер откроет дверь, ведущую в библиотеку, и выдаст ее.

В лицо ей дул холодный ветер, натягивая шелковое платье вокруг ее фигуры с резким шелестом, словно морской бриз надувает паруса яхты. Она пересекла двор и оглянулась на мгновение назад, на огонь в камине, отсвечивающий сквозь розовые занавеси ее будуара и мягкий свет лампы за окнами комнаты, где спал сэр Майкл Одли.

«У меня такое чувство, как будто я убегаю, – подумала она. – Я чувствую, как будто скрываюсь тайком глубокой ночью, чтобы затеряться навеки. Возможно, послушаться его предупреждения и навсегда исчезнуть было бы наилучшим выходом из положения. Если бы мне можно было убежать и исчезнуть, как Джордж Толбойс. Но куда мне идти? Что со мной станет? У меня нет денег: мои драгоценности стоят не больше двух сотен фунтов, ведь я избавилась от лучших из них. Что мне делать? Я должна буду вернуться к старой жизни – тяжелой, жестокой, несчастной жизни, полной бедности, унижения, досады и неудовлетворенности. Мне придется вернуться, состариться в этой долгой борьбе и умереть – как возможно, умерла моя мать».

Госпожа с минуту стояла неподвижно на ровной лужайке перед аркой, опустив голову на грудь и сцепив руки, обдумывая это. В ней чувствовалась нерешительность и растерянность. Но вдруг произошла перемена – она вскинула голову, уверенно и с вызовом.

– Нет, мистер Роберт Одли, – громко сказала она низким отчетливым голосом, – я не вернусь. Если борьбе между нами суждено стать поединком до смерти, я не опущу своего оружия.

Быстрым и твердым шагом она прошла под арку. Когда Люси проходила под этим массивным сооружением, казалось, что она исчезает в черную пропасть, раскрывшуюся, чтобы поглотить ее. Причудливые часы пробили полночь, и казалось, что прочная каменная кладка содрогается от этих тяжелых ударов, когда леди Одли вышла на другую сторону арки и присоединилась к Фебе Маркс, поджидавшей свою бывшую хозяйку у ворот.