Тайна леди Одли

– Кто прислал тебя?

– Люк, госпожа. Вы не представляете, как он безжалостен ко мне, если я не подчиняюсь ему.

– Зачем он послал тебя?

Жена хозяина таверны опустила глаза под гневным взглядом леди Одли и в смущении колебалась, прежде чем ответить на вопрос.

– В самом деле, госпожа, – запиналась она, – я не хотела приходить. Я говорила Люку, что нехорошо беспокоить вас, сначала просить об услуге, потом просить то, другое и не оставлять вас в покое хотя бы на месяц, но… но… он прогнал меня, он заставил меня прийти.

– Да-да, – нетерпеливо воскликнула леди Одли, – я знаю! Я хочу знать, зачем ты пришла.

– Знаете, госпожа, – неохотно ответила Феба, – Люк такой расточительный, я никак не могу заставить его быть рассудительным. Он много пьет, и когда он пьет с грубыми крестьянами и даже больше, чем они, он уже не может правильно вести счета. Если бы не я, мы бы давно разорились, и как бы я ни старалась, я не могу предотвратить разорение. Помните, вы давали мне денег, чтобы заплатить по счету пивовара, госпожа?

– Да, я хорошо помню, – ответила леди Одли с горькой усмешкой, – потому что хотела этими деньгами оплатить свои счета.

– Я знаю, госпожа, и мне так тяжело приходить и просить после того, что мы уже получили от вас. Но это еще не все. Когда Люк посылал меня тогда, он не говорил, что мы еще не заплатили рождественскую арендную плату, и мы все еще должны, а сегодня в доме судебный пристав, и завтра все выставят на продажу, если…

– Если я не заплачу вашу ренту, полагаю! – воскликнула Люси Одли. – Я могла бы догадаться, что к этому идет.

– О госпожа, я бы ни за что не просила вас, – рыдала Феба Маркс, – но он заставил меня!

– Да, – с горечью ответила госпожа, – он заставил тебя прийти, и будет заставлять тебя всякий раз, когда ни пожелает, и когда ни захочет получить деньги для удовлетворения своих низких пороков, и вы оба будете моими иждивенцами, пока я жива или пока у меня будут деньги; но я думаю, что когда мой кошелек опустеет, а кредит будет исчерпан, вы со своим мужем продадите меня тому, кто даст цену побольше. Знаешь ли ты, Феба Маркс, что моя шкатулка с драгоценностями наполовину опустела, чтобы удовлетворить ваши требования? Ты знаешь, что мои деньги на булавки, которые я считала роскошным содержанием при подписании брачного контракта, когда я была бедной гувернанткой мистера Доусона, – что эти деньги кончились уже через полгода? Что мне сделать, чтобы утолить ваши аппетиты? Продать шкафчик Марии-Антуанетты или фарфор мадам Помпадур, часы из золоченой бронзы или обитые гобеленом стулья и оттоманки? Чем мне удовлетворить вас в следующий раз?

– О, госпожа, госпожа, – жалобно заплакала Феба, – не будьте так жестоки со мной, вы же знаете, это не я вымогаю у вас деньги.

– Я ничего не знаю, – воскликнула леди Одли, – за исключением того, что я самая несчастная из всех женщин. Дай мне подумать, – повелительным жестом она заставила умолкнуть Фебу. – Придержи язык и дай мне обдумать это дело, если смогу.

Она приложила руки ко лбу, сжав его своими тонкими пальчиками, как будто хотела управлять своим разумом с помощью этого судорожного движения.

– Роберт Одли с твоим мужем, – медленно промолвила она, больше разговаривая сама с собой, чем со своей собеседницей. – Эти два человека вместе, и в доме судебный пристав, а твой грубый муж уже наверняка пьян в стельку и еще больше упрям и жесток. Если я откажусь заплатить эти деньги, его свирепость увеличится в сотню раз. Бесполезно обсуждать это. Деньги должны быть уплачены.

– Но если вы заплатите, госпожа, – сказала Феба, – я надеюсь, вы внушите Люку, что делаете это в последней раз, пока он остается в этом доме.

– Почему? – спросила госпожа, уронив руки на колени и вопросительно глядя на миссис Маркс.

– Потому что я хочу, чтобы Люк оставил «Касл».

– Почему ты этого хочешь?

– О, по многим причинам, госпожа, – ответила Феба. – Он не подходит для того, чтобы быть хозяином таверны. Я не знала этого, когда выходила замуж, иначе возражала бы и попыталась убедить его заняться фермерством. Хотя вряд ли бы он оставил эту затею, он упрям, как бык, вы же знаете, госпожа. Но он не годится для этого дела. Почти каждый день, как стемнеет, он пьян, а когда он напьется, то становится буйным, не знает, что творит. Мы уже два или три раза были на волосок от гибели.

– На волосок от гибели! – повторила леди Одли. – Что ты говоришь!

– Мы едва не сгорели заживо из-за его беспечности.

– Сгорели из-за его беспечности! Как это произошло? – спросила госпожа довольно равнодушным тоном. Она была слишком эгоистична и погружена в собственные заботы, чтобы интересоваться опасностью, грозившей ее бывшей служанке.

– Вы знаете, что «Касл» – очень старое необычное здание, госпожа, полуразвалившееся дерево, гнилые балки и все такое. Страховая компания Челмсфорда отказалась застраховать его, они сказали, что если оно однажды загорится в ветреную ночь, то вспыхнет, как спичка, и ничто не спасет его. Люк знает это, и владелец часто предупреждал его, потому что он живет рядом и строго присматривает за всем, что делает муж, но когда Люк напивается, он ничего не помнит, и только неделю назад он оставил горящую свечу в одном из надворных строений, и пламя добралось уже до балок крыши; если бы я не обнаружила это, осматривая все на ночь, мы бы сгорели в своих постелях. И это уже в третий раз за последние полгода, так что не удивляйтесь, что я так напугана, госпожа.

Но госпожа не удивлялась, она вообще об этом не думала. Она едва слушала, какое ей было дело до опасностей и тревог, поджидающих эту женщину низкого происхождения? Разве не было у нее своих неприятностей, своих трудностей, захвативших все ее мысли?

Она ничего не сказала в ответ на излияния бедной Фебы, едва ли понимая то, что она говорила, пока немного спустя значение некоторых слов не дошло до ее сознания.

– Сгорели в своих постелях, – промолвила наконец госпожа. – Было бы совсем неплохо, если бы твой драгоценный супруг сгорел сегодня вечером.

Яркая картина вспыхнула перед ней, когда она произносила эти слова. Видение этого непрочного деревянного строения, гостиницы «Касл», превратившейся в бесформенную кучу балок и штукатурки, извергающей клубы пламени из своей черной пасти и выплевывающей огненные искры в холодную темную ночь.

Она устало вздохнула, когда видение исчезло, ей не станет лучше, если этот враг умолкнет навеки. У нее был другой, более опасный противник, от которого ничем не откупиться, даже будь она богатой, как императрица.

– Я дам тебе денег, чтобы избавиться от пристава, – сказала госпожа, помолчав. – Я должна отдать тебе последний золотой из моего кошелька, но что из этого? Ты знаешь так же хорошо, как и я, что я не смею отказать тебе.

Леди Одли поднялась и взяла лампу со стола.

– Деньги в гардеробной, – сказала она, – я пойду принесу их.

– О госпожа! – воскликнула вдруг Феба. – Я совсем забыла, я так расстроилась, что совсем позабыла.

– Забыла о чем?

– О письме, которое мне дали для вас, госпожа, как раз перед уходом.

– Какое письмо?

– Письмо от мистера Одли. Он услышал, как муж говорил, что я иду сюда, и попросил меня передать вам письмо.

Леди Одли поставила лампу на стол и протянула руку, чтобы взять письмо. Феба Маркс не могла не заметить, что маленькая, унизанная драгоценностями ручка дрожала, как лист.

– Дай мне его, дай мне его, – закричала госпожа, – я хочу знать, что еще он скажет.

Она почти выхватила письмо из рук Фебы в диком нетерпении, разорвала конверт и отбросила его в волнении; она едва могла развернуть лист бумаги.

Письмо оказалось коротким. Оно содержало следующее:

«Если миссис Толбойс осталась жива после ее предполагаемой смерти, о которой было сообщено в газетах и написано на надгробии на кладбище в Вентноре, и существует в лице дамы, которую подозревает и обвиняет автор этих строк, будет нетрудно найти кое-кого, кто может и желает опознать ее. Миссис Бакэмб, владелица Северных коттеджей в Уайлденси, без сомнения, согласится пролить свет на это дело, чтобы рассеять сомнения или подтвердить опасения.

Роберт Одли

    3 марта 1859 г. Гостиница „Касл“, Маунт-Стэннинг».

Госпожа в ярости скомкала письмо и швырнула его в огонь.

«Если бы он стоял передо мной сейчас и я могла убить его, – прошипела она про себя, – я бы сделала это, сделала это!» Она схватила лампу и бросилась в соседнюю комнату, захлопнув за собой дверь. Она не могла видеть свидетеля своего жуткого отчаяния, она ничего не могла вынести, – ни себя, ни того, что ее окружало.

Глава 7. Зарево в ночи

Дверь между гардеробной госпожи и спальней сэра Майкла была открыта. Баронет мирно спал, его благородное лицо было хорошо различимо в приглушенном свете лампы. Дыхание его было спокойным и равномерным, губы изогнулись в полуулыбке – улыбке нежного счастья, которая часто появлялась на его лице при взгляде на свою красивую жену; улыбка снисходительного отца, с восхищением взирающего на свое любимое дитя.

Взгляд Люси, упавший на эту благородную отдыхающую фигуру, смягчился, в нем появилось чувство жалости. На мгновение собственный эгоизм уступил место нежному состраданию к другому человеку. Возможно, это была всего лишь наполовину нежность, в которой жалость к себе была так же сильна, как и к мужу, но впервые в жизни ее мысли вышли из привычной колеи собственных страхов и тревог, чтобы остановиться на грядущих горестях другого.